***
Трудно не загоняться. Трудно делать вид, что всё в порядке, что ты не переживаешь, не думаешь о плохом и не сомневаешься. Тысячи «но» вгрызаются в мозг, и мыслить рационально получается плохо, потому что сердце с мозгом не в ладах, и тебя ебашит из стороны в сторону. Но я же влюблён в него, это глупо отрицать. Я и не отрицаю. Это последнее, в чём я сейчас сомневаюсь. Но мне же плевать, как отреагируют на твои отношения с мужчиной другие. Вообще-то нет. Я боюсь реакции мамы, боюсь разочаровать Димку, боюсь потерять уважение Павла Алексеевича, боюсь разорвать из-за этого дружбу с Окси, боюсь сам потом передумать и понять, что это был просто интересный опыт, и ничего больше. Но я же уверен, что Арс — тот человек, который мне нужен. Мне с ним хорошо, и я чувствую, что просто друзьями я остаться не готов. Как можно дружить с тем, кто из головы, блять, не вылезает? Это уже давно перешло за грань дружеского общения, просто...если раньше мы болтались между дружбой и отношениями, то сейчас стоим у пропасти — либо***
— Здравствуй, сынок, — мама пыталась добавить в голос хотя бы нотку теплоты, но строгость и какая-то безразличность била по ушам. — Здравствуй, мама, — сдержанно ответил я. Общались мы редко, и эти звонки были некой обязанностью, вынужденной мерой, но никак не искренним порывом. — Как дела в Санкт-Петербурге? — даже обычный, казалось бы, вопрос, так и сквозил незаинтересованностью. Как дела в Питере? Да, в северной столице, а не у тебя, Арсюш. — Порядок, — зажмурился я, вспоминая тысячи таких же диалогов по телефону, когда два взрослых человека пытаются делать вид, что они семья. А ведь семья на общей крови не начинается, но и не заканчивается. Так и случилось, что на человеке, который тебя родил на свет, семья не началась, — А у вас с отцом как дела? — Всё под контролем. Внуков, вот, ждём. Как у тебя на личном фронте? — вот оно. Заинтересованность в голосе. Блять, как вовремя. — Мам, ты же знаешь, я не хочу детей, — из раза в раз приходилось отбиваться от этой темы как только можно и нельзя, но она рано или поздно поднималась снова. — Тебе уже не 20, сын. Пора, куда тянуть ещё? — советское воспитание было прелестно тем, что люди свято верили, что дети — это самое важное в жизни каждого, и без них мир тебе не мил, и смысла никакого. — Я хочу закрыть эту тему, — процедил я, понимая, что начинаю закипать. И не только из-за неё, но и из-за моих демонов, которые шептали на ухо «признайся ей, что ты влюблён в мужчину, и все вопросы отпадут». Ага, и мама с отцом откажутся от меня, и я полностью потеряю с ними связь. Будто бы когда-то она была. — Почему? Арсений, ты не молодеешь, скоро уже поздно будет. У тебя девушка хоть есть сейчас? — она всегда отличалась своей требовательностью и напористостью. — Парень, — на выдохе бросил я, думая, что хуже уже не будет. —...Что? — голос словно оброс километром льда, и я отчетливо услышал надлом. Гляди, Арсюш, она, кажись, только что вычеркнула тебя из своей жизни. — У меня есть парень, в которого я влюблён. И я счастлив, мама. Впервые в жизни, — мне хотелось кричать, выплескивать всю боль и обиду за своё детство, за своё вечное одиночество, за свою надломанную психику и всё остальное, в чём я винил её. Я просто никогда не мог её простить. — Мой сын...гей. Мы с отцом столько лет растили из тебя человека, а ты вырос отбросом общества. Поздравляю, Арсений. Ты нам больше не сын, понял? Живи счастливо свою голубую жизнь и зад береги, сученыш, — каждое слово она выплевывала, шипя мое имя. Я не хотел ничего отвечать, поэтому просто сидел, смотря стеклянным взглядом в стену и ожидая, пока она сама сбросит. Вот и всё. Как семьи не было, так её и не стало. То на то и вышло. Получи и распишись, Арс. Зато честно.***
— Дим, а вот ты как считаешь, быть геем — это плохо? — я никогда не умел начинать диалог издалека, поэтому спрашивал прямо в лоб, не ходя вокруг да около. — С чего бы? — он приподнял бровь, не отвлекаясь от приготовления моего любимого «Лонг-Айленд». — Ну, кто-то считает, что это болезнь. Вот, твоё мнение интересно узнать, — пожал я плечами, наблюдая за его реакцией. — Моё мнение: нас ебать не должно, кто кого ебет, понимаешь? Любовь не имеет пола, — Дима поставил передо мной стакан и поймал мой взгляд, немного щурясь, — А что, это был сейчас каминг-аут? — С чего ты взял? — резко ответил я, пряча глаза и пробуя напиток, — Как всегда божественно, Диман. — Братан, я же не слепой, хоть и зрение у меня плохое, — он усмехнулся, поправляя немного съехавшие очки, — Я же вижу, что между вами с Арсом искра, да такая яркая, что и слепой, и тупой всё поймёт. — Бля..., — выдохнул я, осознавая, что а) либо Дима очень проницателен б) либо всё кристально ясно и видно со стороны. — Если ты боишься, что я в тебе разочаруюсь, обзову педиком или ещё что-то в этом духе — нет. Шаст, мы с тобой столько лет знакомы, и ты при любых обстоятельствах остаёшься для меня хорошим человеком, хорошим другом и хорошим танцором, усёк? — он легонько дал мне кулаком по плечу, и я поплыл. Когда заведомо ждёшь негативную реакцию, положительная напрочь выбивает тебя из колеи. — Дим, спасибо, — я слабо улыбнулся, чувствуя, как гора с плеч моментально упала, — Я реально боялся, что ты разочаруешься во мне. Просто на концерте мы, ну...поцеловались с ним. И я с Ирой же потом расстался, не в твою смену правда. И сейчас хожу как на иголках, взвешиваю все «за» и «против». Это же, типо, неправильно. По крайней мере в России. Тем более я никогда и подумать не мог, что могу влюбиться в мужика, понимаешь? Да о чём я, вся жизнь у меня с ног на голову перевернулась после знакомства с Арсом. Я с ним рядом...счастлив, что ли. Спокоен. Как будто всегда так и было. Мне никогда так не было хорошо с человеком, и магнитом так не тянуло, чтобы прям до безумия. Тут друзьями оставаться ну вообще никак, химией за километр несёт, ты сам сказал. А я не могу ничего поделать. Да и не хочу. Он мне так дорог, ты не представляешь. Не знаю, кем бы я был сейчас, если бы не он. Павел Алексеевич, грубо говоря, отказался от меня, на улицу выкинул, мол, делай что хочешь, а Арс подобрал, как котёнка маленького. Я танцы хотел бросить, ненавидел этот замкнутый круг, думал, что ничего с таким отношением к танцам не добьюсь, но ничего другого я делать не умею, а Арс поверил в меня, показал совершенно иной мир танца, дал шанс, влюбил снова в это дело, ну и в себя...Бля. Короче, да, я педик, Дим. Точнее, стал им, после встречи с Арсом. А ещё счастливым стал. И, мне кажется, это так всё правильно, так всё органично, только мозг напоминает, что я в России, среди гомофобов, которые меня за человека считать не будут. — Шаст, я тебя понимаю. Но оценивать человека должны не по ориентации, а по профессионализму, по чертам характера, по поступкам, — он с сочувствием и теплотой смотрел на меня, и я всеми фибрами души ощущал его поддержку, — Но одно помни: сомневаешься — не делай, делаешь — не сомневайся. Я кивнул, поджав губы, и глотнул алкоголя. По глотке побежало тепло, а в голову ощутимо ударил градус. — Бро, я сегодня ненадолго, завтра группу у детей веду, — я понимал, что завтра от разговора не уйти, поэтому надо было привести мысли в порядок, ведь эмоциональное состояние было куда лучше, чем во время последней нашей с Арсом встречи. — Понял, не повторяю. Шаст, не глупи только, умоляю тебя. Проебешь иначе вообще всё, что только можно, — он похлопал меня по плечу и двинулся к другому гостю, оставив меня в одиночестве. Недолго думая, я залпом допил остаток коктейля и вышел из бара. Свежий воздух отрезвлял мысли, но градус всё равно давал о себе знать в виде ватных ног и непрошеной смелости. Раз уже начался ебаный каминг-аут, надо продолжать. Перед смертью не надышишься. Руки быстро по привычке нашли единственный номер в избранных, и я опомнился, только когда под «MADRE» начали отсчитываться секунды звонка. — А-алё, да, — я вообще не знал, с чего начинать, но запал был, и поэтому единственный путь — напролом. — Привет, Антош! Ты как там? Чего нового? — я уже любил нового молодого (или нет) человека мамы, потому что даже по голосу можно было понять, что та счастлива. Точно. Счастлива. — Да я в порядке, вот, к Димке заглядывал. Завтра работа. Звоню поболтать, о жизни там, о всяком...— идея признания то была, но как к ней подойти, с какой стороны — хуй знает. С зада, Шаст, подходи с зада. — О чем хочешь поговорить? — от бархатного и такого родного голоса хотелось расплыться в лужу и раствориться в этом нежном тембре. — Об отношениях, — на выдохе ответил я. — Что-то с Ирой случилось? Поругались? — естественно, я помнил мамину вечную фразу «гуляйте, общайтесь, а там поймёшь», поэтому новость о расставании не должна была её расстроить. Хотя я уже говорил ей об этом. Забыла, наверно. — Да. То есть...мы же расстались, я тебе говорил об этом, — без нотки сожаления сказал я. — Чьё это было решение? — спросила она, видимо, не приняв тогда мои слова всерьёз. В прошлый раз я расставался с девушкой по обоюдному согласию и на позитивной ноте, поэтому маме не приходилось рассказывать мне о том, что такое разбитое сердце и как переживать болезненный разрыв. — Моё. Я все обдумал и...мадрэ, вот ты счастлива сейчас с...Арсением? — меня начало колотить, поэтому я нашёл ближайшую скамейку и сел, стараясь унять тремор. — Да, мой хороший. Счастлива. А это к чему? — видимо, она по правде не понимала, к чему я веду. Как иронично, я тоже счастлив с Арсением, мама. — Как иронично, я тоже счастлив с Арсением, мама, — случайно сказав это вслух, я тут же сжал кулак, ощущая острую боль на нежной коже от полумесяцев, впивающихся в неё. — В каком смысле, Антош? — я понимал, что поверить в это сложно, даже я ещё не поверил в то, что по правде влюбился не в девушку. — Я...мам...прости меня. Я, кажется, гей. Я не...не знаю. Но я правда счастлив с Арсом, мам. Боже, прости меня, прости пожалуйста...— от паники, резко нахлынувшей на меня из ниоткуда, слёзы полились из глаз, обжигая и без того горящие щеки. — Сын, сына, тихо, все хорошо, — зашептала она, успокаивая, — Я тебя очень сильно люблю, правда. Если тебе хорошо с Арсением, это... — ...Семейное? — нервный смешок вырвался из меня. — Можно и так сказать. Конечно, это неожиданно, но...главное, чтоб ты был счастлив, да? Ты же счастлив рядом с ним? — волнение передалось и ей. Я не представляю, как бы отреагировал на такое признание, будь я на её месте. — Да, мам. Счастлив. Как ни с кем другим. Это же не значит, что я плохой человек? — хоть я и не был гомофобом, этот ярлык о том, что лгбт люди — это не люди, а монстры какие-то, въелся мне в подкорку и не хотел уходить. — Брось! Любовь — это не плохо, ни в коем случае, даже если она к людям твоего пола, — защебетала она без капли сомнения в голосе. — Спасибо, мадрэ. Я...очень боялся, что ты...не знаю, откажешься от меня? — почему-то это прозвучало как вопрос, хоть и остаток страха постепенно выветривался с августовским ветром. — Никогда в жизни, Антош, — эти слова окончательно отогрели меня, и я выдохнул, доставая уже привычную пачку Мальборо с двумя, — А хочешь, мы как-нибудь соберёмся на ужин и перезнакомим наших Арсениев? — Хочу. Очень хочу. Только вот с Арсом поговорю, и сразу к вам, — и тут я поймал себя на мысли, что готов с лету познакомить его с мамой, а Иру — нет. Возможно, это и была интуиция, черт её знает. Главное, что всё идёт к лучшему.***
Всё идёт по пизде. Я не думал, что мамины слова так разобьют меня. До диалога с ней я был уверен в том, что всё идёт к лучшему, но сейчас у меня стойкое ощущение, что я какой-то...неправильный? Изгой. Испорченный. Больной. Потерянный. То ли в мыслях своих, то ли в страхах, что не оправдал ожиданий родителей, хотя всю жизнь так стремился к этому. И вот, за один диалог я будто бы рассыпался на части, и каждый кусочек меня думает о своём. Что я правда хочу быть с Антоном. Что я окончательно и бесповоротно влюблён в него. Что это чертовски неправильно. Что это кажется таким правильным. Что я из-за этого «правильного» остался без уважения семьи. Что Тоша может просто отшить меня. Что я могу снова разлюбить. Разлюбить. Блять. Только не снова. Ведь всегда всё начинается волшебно. И бабочки в животе, и мысли только об одном человеке, и выброс эндорфинов, и чувство бесконечной окрыленности. Только вот крылья подрезаются со временем, гормоны утихают, мысли занимают более приземлённые и бытовые вещи, а бабочки в животе — это, оказывается, вообще просто признак стресса, и ничего больше. Я не хочу ломать крылья в первую очередь Тоше. Себя не жалко, раз пережил однажды, переживу и дважды. Он достоин большего, намного большего. А я не могу ничего обещать. Я боюсь сделать больно, боюсь оступиться, запаниковать, утерять нить между нами, разлюбить. Боюсь всего, что помешает его счастью. Он итак вдоволь настрадался, что после Добровольского, что после Кузнецовой. Я хочу дать ему тепло и покой, но надолго ли это? Это будет новая глава в жизни или повторение прошлой? Кто бы знал.