Coffee & Lies

      Эндрю отставал на пять напитков.              Кофеварка была перегрета, очередь тянулась через двери, и каждый человек в ней выглядел так, словно только что ступил в кучу дерьма. Бесполезная футбольная команда Пальметто только что снова проиграла на домашней арене. История их жизни.              Это было бы забавно, даже приятно, если бы эта возмущенная, озлобленная толпа не пришла в Старбакс, чтобы утопить свои нереалистичные ожидания на дне пластикового стакана для кофе.              До окончания его смены оставалось три часа. Эндрю подумывал о том, чтобы бросить свой фартук в следующего ублюдка в очереди и выйти прямо из кофейни, позволив людям взбунтоваться. И, вероятно, поубивать друг друга, что не было бы потерей для человечества, даже небольшой.              Вместо этого он приготовил фраппучино из ванильного полужирного полуминдального молока с двойной порцией эспрессо и дополнительными сливками.              Что удерживало его в кофейне, было гребаной загадкой. Это не была работа, предназначенная только для одного бариста.              Говоря о загадках, Нил решил выбрать именно этот момент для своего драматического появления, как будто день и так не был достаточно раздражающим. Он прошел через очередь к выходу, люди каким-то образом позволили ему подойти ближе без особого нытья. Без особого нытья по поводу сложившейся ситуации — а это значило много.              Эндрю проигнорировал его.              Нил проигнорировал его в ответ.              Это был либо Абрам, либо Натаниэль, один из этих двоих, и у Эндрю не было времени выуживать подобную информацию. Ему нужно было приготовить большой мокко, два тыквенных латте и еще один идиотски большой фраппучино.              Но Нил не остановился у стойки, чтобы поболтать. Он прошел мимо нее, мимо туалета для персонала, прямо в подсобку, как будто все это место принадлежало ему. Эндрю был уверен, что это не так.              Абсолютно, блять, уверен, что это не так.              Этот маленький факт не помешал Нилу появиться через несколько секунд с позаимствованным фартуком, быстро завязывая его сзади. Прекрасный пример бариста Старбакса, спешащего на свою смену, не хватало только таблички с именем, вишенки на торте.              Эндрю отошел в сторону, оставив кофеварки и заняв место у кассы. Если Нил хотел быть чем-то полезен, он мог бы с таким же успехом готовить напитки. Клиенты могли бы пожаловаться на дерьмовое обслуживание, если кофе Нила не будет соответствовать их стандартам.              Ему платили недостаточно, чтобы он заботился о них.              Нил немедленно приступил к работе, продолжая приготовление напитка, который Эндрю оставил незаконченным. Может быть, он не был таким уж безнадежным. Может быть, он действительно мог приготовить кофе, который был на вкус как кофе, по крайней мере, настолько, насколько такой могла бы быть смесь Старбакса.              Нужно признать, задача не из легких.              Но задержка была сведена к нулю, и очередь быстро сократилась до половины, что сделало смену более сносной. Не то чтобы Эндрю сказал бы это вслух.              Они работали в тишине, Эндрю принимал заказы, Нил готовил напитки, и каким-то образом, каким-то образом это работало.              ***              Наконец-то смена подошла к концу. Казалось, прошла целая вечность, а может, и три минуты. Один из них тянул время, и Эндрю не был уверен, кто именно.              Он заговорил первым, нарушив их молчаливое соглашение.              — Абрам или Натаниэль?              Это было пятьдесят на пятьдесят, равные шансы. Абрам или Натаниэль, Натаниэль или Абрам.              — Абрам, — последовал ответ, уверенный и правдивый.              — «Доверься Абраму», сказал Нил, — Эндрю бросил на него взгляд и запер за ними двери. — И все же Абрам не более реален, чем был он.              Ночь была холодной и темной, но ни в коем случае не тихой. Люди были снаружи, на улицах, проигрыш давно забыт. Никто не заботился о футболе, вне зависимости от результата, это был просто предлог напиться и не более.       — Я дал тебе это имя, потому что не хочу, чтобы ко мне когда-либо снова обращались по тому, — сказал Абрам и высоко поднял голову, выражение его лица было неразборчивым.              — Он тебе не нравится.              — Нил боится его, — быстро поправил Абрам. — Я знаю, что без него нас бы не было в живых.              Это был интересный взгляд на Натаниэля, совсем другой. Абрам видел в нем средство для обеспечения безопасности, Нил — средство для достижения цели. Это была азартная игра, чтобы выяснить, кто был ближе к истине.              Абрам повернулся к лестнице, ведя Эндрю на крышу — логичное место для их предпоследнего разговора. Эндрю продолжал идти в направлении своей машины, что было актом неповиновения. Слишком часто Нил влек за собой, и он действовал, как собака с особенно тугим ошейником.              — Почему ты думаешь, что я буду слушать все, что ты можешь сказать? — спросил он, останавливая Абрама на полпути. Ошейники не были в его стиле. И ему, по случайному совпадению, не нравился вкус собачьего корма.              — Из-за честности, — выражение лица Абрама было непроницаемо в темноте. Ответ был глуп в своей простоте.              — Докажи это, — парировал Эндрю. Нил сказал, что Абраму можно доверять, но Нил был лжецом. Какой бы искренней ни была правда из уст мошенника, она не могла отмыться от своего происхождения.              — Что нужно сделать?              Ему не нужно было думать об этом.              — Покажи мне свои шрамы.              Это была возмутительная просьба, вызов. Не то, что, по мнению Эндрю, Абрам позволил бы ему увидеть. Шрамы были связующим звеном между персонажами, частью оригинала, Натаниэля.              — Хорошо, — просто сказал Абрам и ступил на первую ступеньку, как будто он не согласился только что раскрыть секрет, который, возможно, даже не был его.              Эндрю последовал за ним на крышу. Двери открылись, ведя в место, которое и так уже стало свидетелем слишком многого.              Это была холодная ночь. Небо было ясным, без единого облачка, и Абрам бесцеремонно снял свою толстовку. Они были одни, намного выше всех остальных. Звуки ночной жизни доносились до них издалека, приглушенные звуки на заднем плане были единственным признаком того, что другие люди все еще существовали.              Эндрю они совершенно не заботили.              Не тогда, когда серая толстовка упала на бетон, почти потерявшись в море серого. Кожа Абрама была бледной в свете ламп и луны, неземной, потусторонней. Шрамы покрывали весь его торс.              Он стоял непреклонный, непримиримый, незапятнанный как статуя.              Эндрю подошел ближе.              — Ты можешь прикоснуться, — сказал ему Абрам шепотом в темноте.              Каждый сантиметр его кожи покрывали шрамы, потребовалась бы целая жизнь, чтобы изучить их все, чтобы узнать, откуда они взялись. Некоторые из них выглядели случайными. Другие были целенаправленно нарисованы, мастерски составленные композиции.              На его правом плече отпечатался идеальный контур утюга, и Эндрю накрыл его рукой. Он идеально закрыл его. Его кожа была горячей, пальцы Эндрю холодными, и эта разница не должна была быть важной.              Абрам стоял неподвижно, его сердцебиение было единственным признаком того, что он все еще жив.              — Это не от жизни в бегах.              — Да. Я слишком много вертелся.              На это нечего было ответить, ничего такого, что могло бы что-то изменить. Эндрю поднес руку к другому шраму — ране от пули, уродливой, с неровными краями. Прямо под ключицей.              — Люди моего отца, Германия, — сказал Абрам. — Она должна была быть ниже.              Ниже, ниже, ближе к его сердцу. На несколько сантиметров ниже, и сердцебиение можно было бы заглушить.              Но плоть была мертва, а не Абрам. Небольшая цена за несколько секунд отдыха, пока на горизонте не появилась другая опасность. Кто-то охотился за ним, и им было все равно, поймают они его живым или мертвым.              Широкий участок испорченной кожи тянулся от его левого плеча до пупка. Ножевые шрамы пересекали его живот. Ожоги, порезы, приподнятая и впалая кожа, неровная поверхность, плоть повреждена и залатана чистым серебром.              Комментарии Абрама, небольшие кусочки честности сопровождали почти каждый шрам, к которому он прикасался.              Выпрыгнул из движущейся машины, люди моего отца, Рико. Франция, Мэриленд, я уже не помню.              Эндрю провел кончиками пальцев по петлеобразному шраму до самого горла Абрама, где, казалось, он начинался. Ночь была холодной, и Абрам вздрогнул от его прикосновения.              Но он ничего не сказал, когда Эндрю надавил на круглые шрамы на костяшках пальцев и предплечьях, он ничего не сказал, когда тот провел пальцем по обожженной коже под глазом, там, где когда-то был его номер «4».              Эндрю позволил ему придержать правду о них.              Его замерзшие пальцы задержались на лице Абрама, почти лаская. Дольше. Дольше, чем следовало бы.              Абрам изучал его, его глаза искали что-то, чего он не мог найти, цепляясь за губы Эндрю.              — Скажи мне «нет», — сказал Эндрю.              — Почему? — спросил он, и голос у него был как у Нила. Он был слишком глуп, чтобы принимать разумные решения; шрамы на его теле были достаточно веским доказательством. — Я бы хотел, чтобы ты поцеловал меня еще раз.              Это было искушение, временное удовлетворение, мягкие губы прикрывали шипы погибели под ними.              Было бы легко поддаться желанию, поцелую без всяких условий. Нил исчезнет через три дня, скоро, слишком скоро. Нил собирался убежать, уйти без следа, и он мог бы поцеловать его и сделать это сувениром, трофеем, выигранным на крыше. Стать кем-то, чьё лицо становится размытым после нескольких штатов и нескольких имен, стоящих между ними.              Воспоминание застревает в сознании того, кого оставляют позади.              — Да или нет? — спросил Абрам и он ждал ответа, он произнес это так, словно «нет» было вариантом. Ночь была холодной, и он стоял там без футболки только потому, что Эндрю попросил.              Он был несбыточной мечтой, желанием, которое издалека казалось детским.              — Нет, — Эндрю надавил на стальные оковы «да» или «нет», вопрос, на который оба ответа должны были быть правильными.              Абрам отошел, чтобы между ними было больше пространства, просто так. Он не выглядел обиженным или удивленным отказом, как будто это было само собой разумеющимся. Да или нет. Два равных варианта.              Эндрю накинул толстовку ему на голову, он ненавидел его.              Это была холодная ночь. Холодный воздух, еще более холодный лунный свет, леденящие кончики пальцев. В его венах был лед, в мозгу ожоги третьей степени. Поцеловать его один раз было глупой идеей. Поцеловать его дважды было бы граничащим с безумием.              Их пути расходились, распутье уже было видно, на расстоянии вытянутой руки.              Но это было око за око, правда за правду.              Эндрю снял свои повязки.              — Ты не обязан, — сказал Абрам, когда нашел нужную дырку в толстовке для головы, его волосы были растрепаны.              Он не был обязан это делать, и именно поэтому он это сделал; это был шрам за шрам.              Бледная кожа стала еще белее в лунном свете, виднелись серебристые шрамы. Кожа Эндрю казалась легкой без веса его ножей, без давления ткани.              Предплечья, покрытые тонкими линиями, идущими вдоль и поперек его вен, нанесенными самому себе. Его.              Незащищенные, уязвимые.              На всем теле Абрама не было ни одного подобного шрама. Он активно пытался выжить, ему не нужно было бойкотировать эту цель собственными руками, ему не нужно было напоминать себе, каково это было чувствовать.              Острая боль — что-то, доказывающее, что он все еще жив.              Абрам коснулся шрамов, пересекающих его кожу, и Эндрю не закрыл глаза, чтобы не пробудить что-то болезненное.              Ничего не произошло. Это было всего лишь прикосновение, пальцы Абрама пробегали по линиям, вверх и вниз, исследуя, изучая. В выражении его лица не было ни жалости, ни отвращения, ни осуждения. Он рассматривал, и Эндрю был без понятия, о чем он думает.              Один не спрашивал. Другой ничего не говорил.              У них обоих были свои шрамы, воспоминания об их прошлом, алтари боли на их коже.              — Абрам, — сказал он, когда пальцы Абрама начали блуждать за пределами дозволенного, предупреждая. Абрам отступил, но не раньше, чем их кончики пальцев соприкоснулись, прикосновение было почти невесомым.              — Ты единственный человек, который знает это имя, — сказал Абрам с непроницаемым выражением лица. Его нельзя было бы назвать ни одной из ролей, его нельзя было бы описать так, как это было с масками. Он не был Уильямом, Бенджамином или Люком, он не был Джоэлем или Сэмюэлем, он не был Луи, Итаном или Себастьяном.              — Единственный живой человек, — заявил Эндрю, потому что именно так продолжалось предложение. Он вытащил сигарету и закурил, наблюдая за ночной жизнью под ними.              Абрам, Абрам, Абрам, кто-то, кто связывал персонажей и все же не был ни одним из них. Если Нил держал в себе их всех, то Абрам должен был быть основой, неизменной истиной.              Абрам не был запятнан жизнью в бегах, даже если у него были шрамы. Он был нетронутым, менее обескураженным, более уверенным в своем существовании. Нил доверял Абраму, а не Натаниэлю. Несмотря на это, Натаниэль был единственным недостающим кусочком головоломки.              — Я не курю, — остановил его Абрам, прежде чем Эндрю успел машинально зажечь вторую сигарету.              Было немного поздновато беспокоиться о раке легких.              — Ты никогда этого не делаешь. Ты вдыхаешь дым и растрачиваешь сигарету.              — И все же ты продолжаешь предлагать их мне, — парировал Абрам, не теряя ни секунды.              — Не замечал, чтобы Айзек, Себастьян или Эмброуз жаловались на это.              — Я не Айзек, Себастьян или Эмброуз.              Это была правда, неоспоримая правда. Абрам был всеми ними. Он не был никем из них.              Самым подходящим, казалось, был Нил.              — Это так, — согласился Эндрю, выпуская дым в ночь. — Вопрос не в том, кем ты не являешься, а в том, кто ты.              — Я такой же, как и все остальные, — просто ответил Абрам. — Мы все просто коллекции наших прошлых «я», и я не исключение из этого правила, Эндрю.              — Ты исключение из всех правил.              — Если это так, то и ты тоже, — сказал Абрам. Они стояли рядом друг с другом, возможно, ближе, чем раньше, оба смотрели вниз, под себя. — Эндрю Миньярд, Эндрю Доу, Монстр, чем они отличаются от Уильяма, Стефана или Джона?              — Ничем, — сказал Эндрю после паузы. — Но это не у меня здесь кризис идентичности.              — Это не кризис. Люди, которыми мы были раньше, какими бы ни были их имена, по какой бы причине они больше не существуют, они всегда будут частью нас. Пока мы снова не станем кем-то другим.              — Забавная штука, не правда ли? Ты должен рассказать все это Нилу, я думаю, он не получил записку.              Между Нилом и Абрамом было что-то, невидимое препятствие, мешавшее Нилу признать то, что знал Абрам.              Они оба были построены из фрагментов своих жизней, склеенных вместе одной лишь волей к выживанию. Но Абрам понимал, что не может ни освободиться от своего прошлого, ни убежать от него, он принял его, использовал как основу. В то время как Нил, сломленный и глупый, Нил боролся со стальной клеткой своей личности.              Что-то стояло между ними, кто-то мешал понять, что сражаться так же бессмысленно, как и бежать.              Единственным оставшимся именем было Натаниэль.              — Он знал, — сказал Абрам, и в его голосе послышалась улыбка. — Он просто решил не верить в это.              Эндрю не знал, что ему показалось смешным. Прошедшее время, казалось, прилипло к его коже, к губам, где задержалось воспоминание. Воспоминание, отголосок прошлого, место, где Нил мог бы обитать, пока время не сотрет его. Призрак.              — Ты задержался на довольно долгое время для кого-то, у кого нет ни капли веры в конечный результат.              — На дольше, чем следовало бы.              — Почему? — спросил Эндрю.              — Надежда. Самообман, — Абрам посмотрел на него спокойно и без колебаний. — Ты.              — Чушь.              — Я серьезно.              Молчание затянулось на минуту, две. По улице шла группа людей, пьяных в стельку. С высоты они казались крошечными, незначительными.              У Эндрю закружилась голова.              — Ничего страшного, если ты меня ненавидишь, — продолжил Абрам, и он возненавидел его больше, чем в любое другое время.              — Хорошо, — сумел сказать Эндрю, не подавившись словами. — Потому что я ненавижу каждый сантиметр тебя.              — Это не так уж много сантиметров.              — Я сброшу тебя с крыши.              Абрам повернулся к нему спиной, как будто был уверен, что это просто обычная угроза. Эндрю не был в этом слишком уверен.              — Сделай это. Я заберу тебя с собой.              Это прозвучало как прощание, и Абрам направился к дверям. Исчез первым, как всегда, оставив Эндрю на крыше с брошенной сигаретой и бешено колотящимся сердцем.              Он ненавидел его, ненавидел его, ненавидел его.              Абрам остановился посреди улицы, одинокий человек посреди хаоса, и поднял глаза.              Их глаза встретились, время остановилось, и Эндрю не мог игнорировать привкус лжи, оставшийся в глубине его сознания, острый и безошибочный.              Он не любил лжецов, но это не означало, что он не был одним из них.              Он не любил лжецов, но в девяноста трех процентах случаев он лгал самому себе.