Жар-Птица

Игорь Гром знает, как звучит истинный голос Жар-Птицы. Конечно, не он один. Иным, обитающим под дождливым небом Петербурга, так или иначе, доводилось слышать Жар-Птицу - Сергея Разумовского. Песнь ее гнева, печали, радости - и того особенного восторга, с которым Жар-Птица приветствует рассеявшее наконец-то тучи, так упорно призываемое солнце. Но только Игорь Гром знает, как звучит еще одна песня Жар-Птицы. Та особая, не сравнимая ни с чем песня страсти. Песня любви. - Игорь... - выпевает Сергей негромко, кажется, нежность этого имени ласкает сладостью горло. - Игорь... Зовет - щебетом нежным, зовом весенним, а сам отступает скользит неспешно, переступая по мягкому ворсу ковра изяществом босых ступней. Не дразнит - манит, зная, чувствуя, какими глазами смотрит Игорь на него, как следит за каждым шагом, как распаляется. Он любит голос Сережи, его фигуру в полумраке, любит наивную, беззащитную босоногость его, ту, к которой так и припал бы покорно, обогрел-обжег горячим дыханием, в три языка вылизал...Из горла Игоря рвется восторженный скулеж пополам с низким властным рыком. Пусть никто не видит и не слышит, но сама суть цербера требует дать знак, заявить - это моё. Моё. Не отдам. Разорву любого, кто посягнет... Сергей слышит. Улыбается, солнечно блестя глазами. Рыжие пряди светятся блестят, как под тем же самым солнцем, но солнца здесь нет. Лишь не сдерживаемая больше страсть Жар-Птицы, порой способная гореть ярче дневного светила. По крайней мере, для Игоря Грома. - Игорь... - выдыхает-воркует Сергей в самые губы, когда Игорь всё же настигает его, сжимает в объятиях. Глаза Сережины - солнечное небо, руки его - огненные крылья, каждый поцелуй его - тот самый сказочный скатный жемчуг, которому и цены нет. И на это сокровище Сергей не скупится, отдает Игорю алую сладость своих губ, мечет бесценные жемчуга без счета, слабея истомно, позволяя бросить себя на широкую мягкую постель или на не менее мягкий диван, или даже на тот самый ковер - какая разница? Лишь бы растянуться со сладким выдохом, давая полам халата разметаться подобием крыльев, раскрывая трепещущее желанием тело, увидеть, как блеснут довольно глаза Игоря, когда руки его упрутся по обе стороны от Сергея, заключая Жар-Птицу в ограду мощных церберовых лап. Но против такой клетки Сергей ничего не имеет. Напротив - жаждет больше и больше. Больше власти над собой, больше Игоря, больше его горящих глаз, его рук, касания которых оборачиваются порой скольжением темной шерсти по обнаженной коже груди, живота, бёдер, и вниз по ногам, к ступням, приласкать, размять каждый пальчик, порой и губами припасть, чтобы рассыпались снова бесценные жемчуга - тихим страстным смехом. Чтобы затрепетало огнекрылое диво, выгибаясь, раскрываясь навстречу нетерпеливо... Игорь никогда не томит слишком долго. И Сереже доверяет всецело, позволяя направить в себя. И тогда время застывает, один-единственный миг растекается мёдом по слитым воедино телам. Никакой боли. Не нужно осваиваться, привыкать. Просто замереть на мгновение, снова упиваясь тем, насколько же сладко и правильно совпадать вот так, до миллиметра, сливаясь дыханием, стуком сердец, забирая всецело то, что всегда было твоим... Всего один миг - и Игорь больше не сдерживает себя. И животная страсть цербера рвется наружу, смешиваясь с любовью человеческой, устремляется порывисто навстречу огненной страсти Жар-Птицы, сливаясь с ней воедино. - Сережа... - полустоном-полурыком, ставя метку на доверчиво подставленной шее - жар-цветом полыхает. И руки-крылья тянутся в ответ, гладят, царапают легонько напряженную, ходуном ходящую спину, спускаясь к пояснице, нащупывая основание совершенно не скрывающего себя сейчас хвоста. Обхватывают, массируют - легонько, но хвост вдруг вздрагивает, выгибаясь совершенно невообразимо, а венчающая его голова, как понимает Сергей, от остроты ощущении, от удовольствия проникающего в каждый позвонок, сейчас ничегошеньки не соображает. Впрочем, о, собственно, голове Игоря Грома, можно сказать то же самое. Мысли исчезли, выжженные жаром огненно-золотых перьев, наслаждением, пронизавшим каждую молекулу тела, и всепоглощающим счастьем, о котором молчать просто невозможно... И они не молчат. Но стон Игоря вплетается и почти тает в громкой, сладкой до сердечной дрожи песне-стоне, рвущейся из Сережиного горла, не разлетающейся по уголкам и этажам башни, но словно окутывающей, звучащей только для них двоих. И Игорь целует и шепчет "Люблю" в напряженное, звенящее горло, и ластится всем телом - влюбленный, счастливейший цербер, который один во всём Петербурге знает - и не расскажет никому - как звучит любовная песня Жар-Птицы.