"Титаник" и другие обстоятельства

- Нет, нет и нет, Берт, даже не думай! - сказал, как отрезал, отец. - Ты наследник семейного бизнеса, поэтому никакого моря, ты понял?! Берт в ответ едва удерживал гневные речи и вообще чувства, бушующие сейчас в его огненном сердце. Несмотря на юный возраст, он ощущал в себе достаточно сил, чтобы не покоряться и просто сбежать, если отец будет настаивать. Но... родителей ведь надо почитать, их воля - закон, верно? Поэтому Берт с тоской вздохнул, в этот момент словно бы видя всю свою длинную и скучнейшую жизнь разом, и еле слышно ответил: - Да, отец. ... - Гарольд Годфри! Это что еще за бред я только что услышал?! - И ничего не бред! Я хочу в море! А если не отпустишь, убегу, ясно?! И не называй меня Годфри! - Этим именем нарекли тебя мы с матерью, и я буду называть тебя им, когда захочу! И ты должен это принимать покорно, как и все, что исходит от нас, родителей! Ты прекрасно знаешь это и все равно позволяешь себе упорствовать, Гарри! - И еще море какое-то придумал! - вставила мать, воспользовавшись паузой в пламенной речи мужа. - Уйдешь, значит, туда, в свое море, а как я буду тут одна? Это был, конечно, запрещенный прием, и мать Гарольда Годфри Лоу прекрасно об этом знала. И вдобавок несколько преувеличивала свое бедственное положение, если бы Гарри отправился в свое вожделенное море. В конце концов, у нее есть муж, есть другие сыновья... пропасть в такой семье еще надо постараться! Так что пусть бы Гарри и плыл, куда зовет его душа, но муж вон как разошелся, сердится и беспокоится всерьез, а дело хорошей жены - поддержать своего супруга в трудной ситуации, не так ли? Гарольд Годфри с отцом-то, может, и продолжил бы спорить, и, возможно, даже сумел бы настоять на своем, но мать - это совсем другое, с матерью спорить всерьез он не решился. Как не решился и ответить, боясь, что голос предательски задрожит, поэтому просто кивнул и почти бегом покинул комнату, едва удержавшись, чтобы изо всех сил не хлопнуть дверью. ... - Какая же тоска!.. - вздохнул Чарльз Герберт Лайтоллер, которого так и не дождалось море и у которого только что завершился очередной унылый рабочий день на хлопковой, чтоб ей провалиться, фабрике. Временами Лайтоллеру казалось, что все его существование слилось во что-то наподобие этого самого дня - длинное, скучное, безрадостное. И мысль о том, что зато он послушный сын, смиренно принявший волю родителей, не помогала ну вот совсем. Огонь в сердце Берта пылал по-прежнему, но выхода себе не находил, и это делало жизнь еще более мучительной. Нет, понятное дело, ни слова жалобы от него не дождутся, но иногда, наедине с собой, Лайтоллер признавал: он живет зря. Несмотря на процветающий бизнес, жену и детей. Зря всё равно. Постоянная тяга к большим свершениям будоражит его кровь, но день за днем тоже пропадает впустую... а к морю он теперь не подходит даже и близко. Зачем лишний раз поощрять то мучительное притяжение, которое никогда не суждено выпустить на свободу из самых дальних недр души? Да, быть может, это малодушно, но пусть. Раз всё существование Берта - результат малодушия и покорства, то имеет ли значение еще одна уступка? Домой не хотелось. Жена Лайтоллера, конечно, прекрасная хозяйка, заботливая и рачительная, и мать их детям замечательная, но такая же скучная, как прочее в жизни Берта. "Никогда! Никогда я не стану навязывать детям свою волю в выборе занятия в жизни!" - со всем пылом своей огненной натуры поклялся Лайтоллер. Огонь на миг неистово вспыхнул, а затем снова чуть пригас, будто понимая, что в нем особо не нуждаются, что он лишний. И в этот самый миг всё наносное внутри Лайтоллера сгорело дотла - в очередной раз... но а толку? Толку нет, как, впрочем, и всегда, вздохнул Берт и принялся собираться. Домочадцы не виноваты, что он постоянно в раздрае с собой, они его ждут и скучают... должно быть. Сердце вдруг сжалось - так, словно в это самое время происходило что-то, в чем Берт непременно должен был участвовать, будь его жизнь другой, что-то важное и судьбоносное... ладно, не стоит обращать внимания. Он живет так, как живет, и ничего иного здесь, на этом свете, для него не предусмотрено. - Папа! Папа вернулся! - кинулись к ними дети, лишь стоило переступить порог дома. За их радостной гомонящей толпой приветливо кивала Лайтоллеру жена. И он, улыбаясь ей и детям, выбросил из головы свою тоску - до поры. Которая, как тут же выяснилось, наступила почти сразу. - Папа, папа! - звонко звал его средний сын, с легкостью перекрикивая всех остальных. - А ты знаешь, кем я хочу стать? - Кем же? - Берт взъерошил его и так растрепанные волосы и подхватил на руки. - Моряком! - сообщил мальчик, покрепче прижимаясь к отцу. - Море - оно такое!.. - он зажмурился, не в силах передать все чувства, что море вызывает в нем. Лайтоллеру будто дали поддых, и он с трудом удержал на лице беззаботное радостное выражение. А впрочем... ну сколько, скажите на милость, можно бегать от истинного положения вещей? Краем глаза видя, как нахмурилась жена, Лайтоллер сделал вид, будто не заметил ее реакции, и предложил сыну: - А хочешь, сейчас съездим к морю, посмотрим на него? - Хочу, хочу, еще как! - в восторге завопил мальчик, и все остальные тоже радостно загалдели, что, мол, тоже непременно хотят с папой к морю. Кроме жены Берта, которая океан почему-то недолюбливала: инстиктивно, что ли? Как бы то ни было, ехать с остальной веселой компанией она отказалась, наказав им поскорее возврашаться, ведь ужин уже готов. Берт заверил ее, что, мол, да-да, непременно, как только - так сразу, и повел светящихся от радости детей садиться в автомобиль - его недавнее новомодное приобретение. Надо же себе иногда позволять хоть какие-то удовольствия, необязательные с точки зрения прочих! Доехав до набережной, Лайтоллер, на миг позабыв о детях, кивнул морю, как старому другу, с которым развели прихоти судьбы: вот и ты. "А вот и ты!!!" - ответило море, с приветственным ревом вздымая к небу белопенные валы. У Лайтоллера сжалось сердце: так, что, кажется, еще один подобный спазм - и сразу прямиком на небеса, но Берт справился с собой, как справлялся все эти годы. Он не стал продолжать разговор с морем, предпочтя прислушаться лучше к восторженным возгласам детей. Но тут рядом раздался совсем иной возглас: - Крушение "Титаника"! Огромные жертвы! Купите газету, мистер! Лайтоллер нахмурился. Хотя он всячески пытался отгораживаться от известий об океане и кораблях, но от громкой рекламы лайнеров "Уайт Стар" скрыться было тяжело. Поэтому Берт, хоть и против воли, но знал о новом огромном судне, воплощении роскоши и безопасности, как раз на днях отправившемся в свое первое плавание. Первое - и вдруг такой ужас?! Как такое вообще возможно?! Лайтоллер выхватил газету у терпеливо ждущего рядом мальчишки и жадно углубился в чтение. Если б он мог видеть на огромные расстояния или владел даром телепатии, то узнал бы, что в другом приморском городке сейчас с такой же судорожной порывистостью вчитывается в ужасные подробности о крушении Лоу. Лоу, который никогда теперь не торопится домой. Его там никто не ждет, семьей он так и не обзавелся. А родители, чувствуя себя в определенной степени виноватыми, еще и жену, помимо постылого жизненного пути, ему навязывать не стали. Но Лоу насчет гипотетической жены и детей думает так: какая разница, сколько тягостных обязательств еще на себя взвалить? Он сильный, он вынесет любой поворот событий. Но, впрочем, подобные рассуждения стимулом к поиску второй половинки не являются, поэтому Лоу одинок. Вот и шляется он в погожие дни допоздна, вот и гудит сочувственно океан рядом, желая если не исправить положение, то хотя бы поддержать. Какие-то внутренние моменты у Лайтоллера и Лоу схожи настолько, что даже взгляды их двигаются по строчкам почти синхронно и, внезапно прервав чтение, останавливаются на крупно выделенном количестве выживших и погибших: шестьсот девяносто два спаслось, к остальным судьба не была так милостива. С гибнущего лайнера успели спустить все шлюпки, кроме двух складных, одна из которых очутилась в океане перевернутой, а у другой оказалось повреждено днище. И с нее людей успели снять другие шлюпки, а перевернутая - складная "Б" - затонула, когда море начало волноваться, унеся с собой в пучину всех тех, кто нашел на ней убежище. В этом месте сердца Лайтоллера и Лоу одинаково замирают, а души будто охватывает ужасный озноб: такой, словно они тоже очутились в ледяном безжалостном океане в ту страшную ночь. Или?.. Да, или такой, как если бы тогда, во время катастрофы, их ждали самые невероятные свершения - те, для которых человек, может, и родился... ах, если бы тогда они сумели переспорить родителей или настоять на своем другими путями!.. Но увы, увы много раз, жизнь не проживешь заново, а судьбу, исковерканную собственной трусостью, не перепишешь. Поэтому и Лайтоллер, и Лоу одинаковым порывистым движением закрывают газету; Лоу спешит прочь, будто бы можно убежать от себя, а Лайтоллер оборачивается к детям, не забыв натянуть маску радостной беззаботности. Но оба они теперь будут жить, зная, что долг, высокий долг, который возлагают на людей небеса, они не выполнили - и неважно, по какой причине. Прощения им в любом случае не будет.