«Растили перемолотое, Клеили расколотое, Спать ложились прямо в гроб. Из тепла–в сугроб. Ледяные проруби, Плачущие голуби, Кровавый и немой озноб. Врезать прямо в лоб…» «Намордник» — Наша Таня.
Никогда не думала, что я до срыва горла буду вопить. Давиться колючей влагой из глаз. Захлёбываться в звенящем холоде и пустоте. Мало того, что Птица уколол больнее чем лезвие, так ещё и с Серёжей повздорила. Да ещё и по телефону. Как же гнусно и тухло, выяснять отношения через плазму экрана. Через телефон речь и мысли всегда искажённые. Липовые и не настоящие. Ссора началась с тупого вопроса, а закончилась острым утверждением. Знаете, спустя года я выявила закономерность. Моральная геометрия жизни. У тупого угла, то бишь вопроса, градус намного больше. Вот и у тупых утверждений так же. Их можно толковать и трактовать по разному. Из-за этого они смущают.«Как ни глупы слова дурака, а иногда бывают они достаточны, чтобы смутить умного человека» Строки из «Мёртвые души» — Н.В.Гоголь.
А острые точны до безобразия. От этого режут сильнее. Попадают точно в цель. Вот и мы втроём укололись об этот угол. Разбили головы об режущие грани***
— Виктория, я принёс ваш любимый луковый суп! — Вильям разблокировал двери и вошёл в мастерскую. Полумрак застилал оправы и только диагонали подсветки расчерчивали стёклышко. Спускаясь по лестнице, задел стекло пропитанное алкоголем. Оглянулся. — Виктория? — Кхм, я, кха, здесь. — от долгого молчания в горле натянулась плёнка. Только выпустила воздух из лёгких, как она задрожала, сдавливая комки кислорода в глотке. Поднялась с кресла у верстака, расхлябано выронила из пальцев шестигранник на клетчатый пергамент. Дворецкий смерил меня внимательным взором и поставил поднос. — Вам стоит поесть, мисс. Вы не выходили отсюда два дня. Вам надо поесть. — Мг, спасибо. Но я, пожалуй воздержусь. — мышцы высохли, а связки будто треснули. От это ноги подкосились. Мужчина схватил за предплечье, не давая распластаться по холодной плитке. — Осторожно! Виктория, присядьте. — взял меня за руки и параллельно опустился на кресло. — Если позволите, я начну. — его зелёные глаза смотрели с живой опаской и внимательностью. В какой-то мере отрезвляли от всего этого серого кафеля стен и металла. — Я вся во внимании. — прищурила глаза, делая вид полной заинтересованности. Расправила плечи, от чего лопатки жалостливо хрустнули, сухожилия потянулись, расслабляясь. — Помните одну ситуацию, после которой вы сказали: «теперь я ваш должник». — в голове сразу вспыли воспоминания. И действительно на миг они рассеялись, выдавая секундное моё утверждение. — Припоминаю. — откинулась на спинку, дотягиваясь до бокала с медовой жидкостью. — Так вот, сейчас сложилась ситуация, которая могла бы быть исчерпана, благодаря вашему, так сказать, обещанию. — я улыбнулась. Хитро посмотрела на собеседника. Кивнула в понимании. — Вы не против, если я оглашу свою просьбу? — Валяйте, раз уж начали. — зачесала рыжие пряди и недовольно поморщилась. Волнистые загогулинки сплелись меж собой, создавая небрежные и тугие комья. — Как бы дерзко и нагло это не звучало, но я хочу, не побоюсь этого слова, чтобы на протяжении этих двух суток, вы говорили всегда «да». — я вскинула брови. Хохотнула в открытую. — Любопытно. Неужели вас начали преследовать корыстные и алчные думы? Я была лучшего мнения о вас) — засмеялась так несдержанно. От осознания этого, прокашлялась. — Простите, но вы неправильно трактуете мою мысль. Потом поймёте почему. — сложил руки в замок. — Ну так что, вы согласны? — я надула губы трубочкой, беззаботно болтая ножкой. Не знаю от чего, но мне было так по детски весело и беззаботно. Отчаянно смешно. — Ммм, давайте как-нибудь не сегодня. — как отрезала. Не тот настрой чтобы в игры играть. Как бы странно и неправильно это не звучало. — Что ж, ладно. — Встал, поправил лацканы и учтиво кивнул. Развернувшись, направилась на выход, но тут бросил. — А я всегда думал, что Виктория Хольт держит своё слово, но увы…- ах ты хитрый жук. Я здраво понимала, что это чистой воды нагая манипуляция. Но эти слова жёсткой наждачкой прошлись по моему самолюбию. Стиснула зубы, усмехнулась. Облизнула губы. — Я согласна. — тем более, хуже думаю не станет, так почему бы и нет? — Я рад, что вы мне доверились. Раз так, думаю начнём. А именно с того, что вы поедите. — обернулась, и довольный своими действиями, подошёл к подносу и открыл крышку, под которой стояло горячие блюдо. — Я не хочу…- без слов посмотрел взором по типу «да что вы говорите». Поэтому, всё что мне осталось–взять приборы в руки и начать поглощать луковый суп. Который был очень вкусным.«Знаю, не призовут моё имя грешники, задыхающиеся в аду. Под аплодисменты попов мой занавес не опуститься на Голгофе. Так вот и буду в Летнем саду пить мой утренний кофе.» Строчки из «Человек» — Владимир Маяковский.
Как выяснилось позже, всё это было спланированной операцией. Своего рода программой реформации под названием, цитата: «Спасение вас из болота самобичевания и алкогольного омута». И все действия были направлены на отрезвление моего физического состояния. После трапезы мне было «приказано» покинуть мастерскую. Позже принять душ и переодеться. И куча всяких сопутствующих «требований». Да, первое время меня это немного напрягало. Я начала по ребячески отнекиваться, вот например, как после того, когда у меня отняли футляр с сигаретами: « — Так, это уже походит на издевательство! Вы из моего помощника превратились в надзирателя в психушке! — поставила руки в боки. — Вы дали слово, так что, прошу отдайте футляр. — размеренно проговорил Вольвский. — А знаете что, все обещания закрепляются договорами и контрактами, а у нас официальной бумаги не было, так что я имею полное право не соблюдать данное условие! — Дворецкий отвёл руки назад и посмотрел на меня как на ребёнка, легко улыбнулся. — Марго, включи запись. — вот блин. — Нет, ладно. Фух, хорошо. Вот, держите. — стиснув зубы отдала коробок. — Я в вас не сомневался!)» После этого вспышек не происходило. Я даже со временем начала пожинать пользу из этой затеи. Ведь осунувшееся лицо ушло, оставляя натянутую мраморную кожу. От васильковых мешочков под глазами остались лишь подследственные казусы, что только при свете в лоб могли быть заметны. Карий глаз не смотрел с бездумьем, а небесный очистился от графитовых туч в радужке. Щёки расцвели пунцовыми бутонами, демонстрируя оттенок несвойственный трупу. Шея заботливо обкручена белоснежными бинтами, аккуратно стягивая разорванную кожу. Рёбра тоже были обёрнуты в ласковые тиски хлопковых тиснений. Именно сейчас, стоя перед зеркалом, почти обнажённая я остро ощутила хрупкость своего тела. Несмотря на все тренировки, манипуляции, тело все равно хрупкое и уязвимое. Даже спустя многократное повторение приёмов, каждый удар об тело был неповторим. И от этого хочется себя отругать, за образ жизни который я на тонких плечах несу из восхода своей жизни. Это качество жизни в этот миг, обернулось несказанной тяжестью. Если раньше это было полное игнорирование, то когда я услышала хруст своих костей под своими ногами, всё превратилось в пытку. И те «невесомые» черты, осели на меня пудовым грузом. Жаль, что чтобы это понять, надо было покалечить и тело и разум. Но увы, только так можно увидеть реальную композицию. За которую в последствии, до дрожи в коленях, будет стыдно. А стыд–чувство липкое, пробирающие до костей. Гадкое. Выйдя из ванной, натянула любимый серый свитер, больше меня на два размера. Он всегда согревал кожу в ветреные бури жизни. Спустилась вниз, где меня ждал Вильям. Крылья все эти дни были расправлены, и да от этого спине было легче, частично. Но торсу тяжелее. Особенно разорванному ребру. Поэтому для меня была выстругана трость. Она, словно ветвь готического дерева. Сама цвета густых чернил, а рукоять серебряного оттенка, в виде лечащей птицы. Она удобно ложилась в руку, становясь для меня надёжной опорой. Мужчина накинул на меня пальто, открывая дверь дома. Свет хлыстом прошёлся по сетчатке. Воздух сырого леса живо проник в лёгкие. Свежесть хвороста, хвои текла по капиллярам, задерживаясь на кончике языка. Я блаженно расправила крылья, растягиваясь в удовольствии. Не подозревала, что от обычного выхода из дома на травяной ковёр, вызовет такой ободряющей спектр эмоций. Прикрыла глаза, вслушиваясь в шёпот листвы. — Не разу не пожалела, что отжала часть леса и построила тут дом. — довольно улыбнулась. — Даже в такую идиллию природы, вы себе не изменяете. Это радует. — усмехнулся. Он стоял в метре от меня, довольствуясь тем, что его операция по «спасению меня» удалась. — Да, да, да. Можете ликовать, ваша затея оказалась весьма действенна. — разлепила веки и обернулась, ставя перед собой трость. И ведь правда, я даже не заметила как пролетели эти двое суток. Злость, обида, весь негатив просто расплавился ещё вчера вечером, когда я лежала в акриловой чаше в присутствии одиноких созвездий. Остался лишь горький осадок. Печаль. — Спасибо, Вильям. — и больше слов не нужно. Он всё прекрасно понял только по одному моему щенячьему отблеску на другой стороне глазного яблока. Я ясно осознавала причину его затеи и последствий. И мне стало мерзко. От себя. Загадочно улыбнулась, разглядывая бегущее небо. — И всё-таки, я ваш должник. По гроб жизни. — констатирую факт. Такой ясный, как небосвод сейчас. И от лёгкости осознания безмятежно улыбнулась, скрывая всё неудобство. Просто обнажила ситуацию. — Нет. — Нет? — Бросьте эту систему. Ответьте на один простой вопрос. — кивнула. — Вы считаете меня другом? — Безоговорочно. — А разве друзья делают всё в долг? — и тут мне стало ещё стыднее. И ведь правда. Такой большой мелочи не видеть. Слепа я, так ещё и глупа. — Нет. — неловко промямлила. — Так что, забудьте за это. Перестаньте считать, что вы всем что-то должны. Что вы виноваты. — я горько усмехнулась. — Хорошо. — села на заливистый газон. Подмяла под себя ноги. — Да, возможно не должна, но клеймо вины не снять. Я виновата. И нет мне оправданий. — Как говорил один ваш хороший знакомый: «Перестань винить себя в том, над чем ты, увы не властна». Вы не в коем разе не виноваты в том, какой был избран путь у Него путь. — Да, только вот я не додумалась завязать ему глаза, взять за руку и мягко отвести от той траектории. — поджала губы и хохотнула. — Но, это и вправду его дело. — Так, что мой дорогой друг, вы согласны? — я засмеялась, а Вильям в ответ. Сжали друг друга руки. — Да. — и были в этом жесте невероятно глубокие смыслы. Не понимаю, да и не пойму, откуда в человеке эта животная преданность. Такая искренняя и настоящая. Но ведь, получая небесный дар, нагло спрашивать зачем и почему?***
Ночь таилась за окном, а сосны напевали песнь ветров. Покачивались и убаюкивали. И стоя перед полотном бесконечной синевы ты ищешь там семена смысла. Смысла жизни, смысла смерти, смысла себя. А в ответ серебряный диск лишь зевает, посылая беззвучный звон небесных паеток, пришпиленных к циановой ткани. За что вы там? Почему вы там? От чего смотря на вас, на трепещущих ресницах накапливаются кристальные бусинки? От чего веки тяжелеют? Развязывают узелки и сыпят звон капель. Почему биение сердца выстраивается в такт метронома и дрожит в горле. А голос шелестит, как беспокойная листва на злых порывах ветра. Зачем я сказала Вильяму оставить меня наедине? Почему мысли со мной не едины? По какой причине я в ванильном халате волнуюсь по ледяному полу? Шлейфом плачущей камелии воздух вокруг опаляю. Скольжу стремечком по струнам податливой скрипки. От чего мелодия такая звенящая? И почему ты стоишь там? В этом развернутом углу. В открытую смотришь. Кружусь под пластами золота в твоих глазах. Всё стоишь в титановых пластинах и грубых перчатках. А я в блеске луны плыву и по венам у тебя перетекаю. А ты всё смотришь. А потом задышал. А струны замерли.