“Во мне теперь очень тихо и пусто – как в доме, когда все ушли и лежишь один, больной, и так ясно слышишь отчётливое металлическое постукивание мыслей”. Строки из «Мы» – Е.И Замятин.
Прошла неделя с официального заключением смерти Виктории Хольт. Казалось бы, после этого компания должна была встать, но нет. Владелица компании предусмотрела всё ещё 5 лет назад, поэтому был составлен юридический акт при кончине. Там было множество пунктов, одним из которых было присваивание компании человеку, который был самым доверенным лицом. Вильяму. Он лучше всего знал все её тайны, ходы, которым, увы, не суждено было сбыться. Многие аспекты были ему ведомы. Тем более с учётом количества составленных юридических сборников, в которых по пунктам была расписана новая политика компании, что была составлена лично Викторией. Так что, с назначением бывшего дворецкого во главу, не являлось тугим юридическим вопросом. А вполне продуманным и законным. Да, многие даже после смерти возненавидели покойную владелицу. Замы и директора высказывали ярое возмущение, но на это тоже была своя строчка. «Сотрудник, в случае открытого и ярого недовольства в сторону предпринятых решений начальством, в попытках организовывания бунта, увольняется под предлогом недовольства начальством. Или же, в мирной форме, высказывает своё мнение человеку управляющего его департаментом» Вольвский с горькой улыбкой вспоминает, как был предпринят данный акт и объяснён создательницей: - «Думаю, вы слишком резки в данном пункте. - Я даже ещё не начинала) Я вижу это вполне логичным и стабильным. Вот сами представьте. Сидите вы значит в своём кабинете, - смешно сделала лицо, выпучив глаза развалилась на стуле. Закинула ногу за ногу. - Вам из налоговой позвонили, начали вставлять по самое не могу. Тут пришли полицейские, потому что один из сотрудников вляпалась в административку. И тут бонусом ваши конкуренты в затылок дышат. - расставила руки по обе стороны, рисуя ими окружность. - И помимо всей вот этой канители, к тебе приходит по несколько человек с недовольством. Ты, как бравый, великодушный и уважающий каждое мнение, начинаешь предпринимать вот это всё, а никто не задумывался что могут упасть акции, пойдут сокращения, увольнения. Нереальные убытки приведут меня и компанию в гроб. Проницательно посмотрела мне в глаза. - Пока будет существовать человек, единого мнения не будет. Никогда. И именно поэтому мира тоже не будет. Так как каждый будет иметь своё мнение на каждую ситуацию, и к сожалению, оно не всегда подкреплено голосом разума. А чистым эгоизмом. Согласитесь, вы всегда впервую очередь задумаетесь о своём комфорте работы, проживание и тд. Так, что я ограничиваю себя от лишних мнений, а людям с другим позволяю освободиться от моей политики и создать что-то своё. Считайте, забочусь о них) - положила голову на ладони и улыбнулась, убеждаясь в своей правоте». В тот момент её лицо было забавным. В глазах скользила усталость, такая тяжёлая и тягучая. Настолько, что вешалось на плечи и тянуло их вниз. Но радужки мерцали радостью. Ведь она выполнила то, что хотела. И именно так, как хотела. Так было из раза в раз. Каждое преодоление чего-то стоило этих озорных искорок. И дворецкий готов поклясться, что смотреть в эти искрящиеся глаза–одна радость. Но со временем правота почти в каждом действие и маленькие победы перестали быть замечаемыми. Они просто перекрывались тем количеством проблем и аспектов жизни, рутиной, постепенно теряя всякий смысл. Но мужчина всё равно маячил ими перед Викторией, скрашивая дымчатые цвета, огоньками. И те вправду согревали её в многочисленные одинокие вечера, когда в кабинете не оставалось никого. Хотя казалось, Вольвский почти всегда присутствовал в поместье. Но в поместье, не в голове. К несчастью, всякие думы, зачастую не позитивного характера вытесняли всё, что было похоже на контраст им. Вот первый порок–самобичевание. Но оно замывалось многочисленными разговорами с помощником. Чего стоили одни прогулки по лесу, когда казалось диалог, превращался в односторонний монолог со стороны Вильяма, но который успешно перетекал в неспешное толкование бушующих идей со стороны юной Хольт. Они находили общую идиллию в сидение на террасе под мелодию летнего ветра, изредка потягивая пино гриджио из круглых бокалов, дискутируя о каких-то вселенских теориях заговора. А те моменты когда Виктория начинала окунаться в далёкое прошлое, заставляло дворецкого почти что с придыханием ловить каждый звук, что вылетал из женских уст. Каждое слово складывалось в далёкую, но до жути интересную композицию. Удивительно, как алкоголь растворяет корку мозга, вытаскивая оттуда самые животрепещущие и увлекательные истории. Разве такие вечера были не прекрасны? Те самые заходы солнца, когда рабочий день заканчивался, а душащий официоз уползал за стрелки часов. В те самые вечера, когда из залы библиотеки звучали мелодичные композиции на рояле. В тот миг стук клавиш растворялся в струнной симфонии. Каково сейчас человеку, который теперь никогда больше это не услышит, не увидит? Не почувствует. И на деле это куда, страшнее. Приходить в кабинет, и не увидеть рыжую макушку, что лежит на по-детски подогнутом колене. Не слышать металлический звон в мастерской. Не улыбаться в ответ на хитрые шутки. Волей-неволей аккуратно вставать в проходе и ловить прилив восхищения. Но помнить. Помнить звуки, действия. Помнить как после тяжёлого дня Виктория прыгала на изумрудный диван, засыпая в объятиях свитера, а на утро выходить в костюме Чумного доктора, только чтобы посмеяться с реакции Вольвского. От количества подобных воспоминаний, на душе становилось тухло, а при нахождении в доме покойной хозяйки, с ресниц срывалась одинокая, скупая мужская слеза. Ему не впервой чувствовать боль в сердце от потери дорого“Ну что же, они - люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота”. «Мастер и Маргарита» – М.А.Булгаков.
Но не в этом случае! Эти деньги сейчас–грязь, но которой хочет умыться каждый. Всё складывалось в убивающий, металлический звон мыслей. До того изнуряющий, что мысли о петле под потолком казались спасением. Единственным. Необходимым.***
Его жизнь уже наполовину болталась в намыленной верёвке. И вот она снова, та самая грань. Когда грубый канат висит на шее. Но стоит сделать толчок, так он впьётся в пористую кожу, точно вампир. До крови сожмёт тело и выпьет все соки. Отнимет всё. Жизнь, тело. Всё. Даже боль. Стать тем, кого провозгласят грешником. Пусть так, но ведь он молил об этом пороке. И мужчина уже готов отдаться в когти смерти. Какова заманчивость. Но тут… Ушной раковины коснулся тоненький отголосок нот. Вильям замер, испуганно обернулся в сторону источника. И со страхом заметил что дверь была приоткрыта. Но эта нить тянула его сильнее чем самые крепкие верёвки. И он поддался. Петля скучающе повисла под потолком, раскачиваясь в попытке дотянуться до одурманенного. А музыка всё лилась и лилась. И с каждым шагом эта река текла громче. Шаги воздушные, почти невесомые. Казалось, что эту симфонию играет ангел смерти. Мелодия такая невинная, живая, как горный ключ. Беззаботная. Высокие ноты подпрыгивали в пространстве. Словно прозрачные капельки росы на струящийся осенней паутине. Но во всей этой хрустальной звонкости звенела тревога, леденящая вены пустота. Колебания воздуха создавали до жути тревожную обстановку. Обстановку бездны одиночества. Безысходности. Поэтому на пуфе, перед клавишами, сидел не ангел. А демон. Её медные пряди отливали серебряным блеском Луны. Когтистые пальцы с трепетом касались молочных плиток, что за собой дёргали нежные струны. Фигура полностью облачённая в чернильные перья. Они лили малахитовый свет. Могущественные, завораживающие крылья расслабленно раскиданы по обе стороны, порой щекоча собой глянец пола. Острые ключицы под ссаженным покровом. Вороное перо переползало с торса под копну огненных кудрей. И только лицо было девственно чистым. Хотя, смотря как рассматривать это слово. Зеницы хищника перепрыгивали с одной клавиши на другую вслед за когтями. Эмоция слишком спокойная и…Что это? Беззаботная?…Но от этого кровь стыла в жилах. А Вильям уже чуть ли не падая, ели перебирал ноги. От картины что ему открылась, хотелось разбить голову об плитку. Так выглядит пытка. Но его терзающие мысли были прерваны. Лезвием разрезал воздух мелодичный голос. Он протяжным эхом стучался об стены, и об затылок. - Вильям, Вильям. Ая яй. Я думала, что завещав вам управление компанией вы не подведёте меня. Но, как оказалось, я ошиблась. - подозрительно сощурила глаза, легко ухмыляясь. Проследила взором за ползущей мужской фигурой. - Ах да, извиняюсь за столь, кхм, откровенный вид. Тот опустился перед инструментом на колени, влажным от испарины виском опёрся об лаковую поверхность фортепиано, стянул оправу и протяжно заскулил. Тело дрожало. Но вольная птица продолжила свою мысль. Ему было плевать как она перед ним предстала. В каком обличии. Дьявола, ангела, чудовища…Фиолетово. - Знаете, в прошлом я считала, что истинная пытка бывает исключительно физическая. Не зря же люди это практиковали. Из раза в раз, наблюдая за этим из тени, я убеждалась в этом. Но когда у меня отняли жизнь и выкинули в новую, я усомнилась в этой идеи. И убедилась наблюдая за вами, - звонкая мелодия перетекла в более размеренную и спокойную, приглушённую. - Хотите совет? Не гонитесь за тем, что всё равно догонит. Особенно за смертью. Раз вы живы до сих пор, значит так надо. Грудь Вольвского распёрло от хриплого, отчаянного смеха. - Кому надо? - существо кинуло мимолётный взгляд на вопрошающего. Собственный голос звучал будто со дна океана. - Знаете почему самоубийство самый страшный грех? Хотя казалось, убивая себя должно стать легче, закончить весь этот мрак. Должно вызывать жалость, а не желание покарать, не думаете? - затихла на пару тактов, выжидая реакции. Дождалась отрицательного кивка. Продолжила. - От того, что вы оскорбляете волю Всевышнего. Вы оспорили его решение, отвергли подарок. Молить о жизни, получить этот ценный дар, а после самонадеянно выбросить его. Несомненное оскорбление. А за это только кара. Жестоко, но справедливо. - Да где ж…наша жизнь справедлива? - А разве я сказала, что жизнь справедлива, бог? Нет. Справедлив только тот, кто сам не живец с завязанными глазами. Забудьте это слово, проще жить будет. - А Чумной доктор справедлив?…- тяжело закашлял. - Он правосуден и жесток. Этого хватит чтобы нести суд над виновными. Действительно виновными, но таковые не все. И вы тоже. Так что зря верёвку мылили, друг мой. От последних двух слов соль снова жгла осунувшиеся щёки. Желудок сново затянули, а рёбра сокращались, болезненно впиваясь в лёгкие, что казалось насквозь проткнули бронхи. А змей всё плёл речи, да плёл. - З-зачем вы…- полу всхлип, полу дрожь. Тоскливая, обречённая на всё. - Отпустите меня к моим родственникам…я молю о смерти… - Глупо молить о смерти. Надо ей молиться, раз на то пошло. Вы так хотите уйти в забвение, похвально. Такое рвение стать тухлым, разлагающимся, гниющим в земле ошмётком. Поверьте, после кончины с вами не будет родственников. Только трупные черви. - Разве…нет после смерти ничего…? - Ваша душа после–пепел, тело–мясо, а жизнь–песок. Так ничего нет. Только серая чернота. Сами подумайте, тут столько цветов, красок, запахов, эмоций. А вы гонитесь за графитовой плитой над землёй. Глупо, нерационально, самонадеянно. Сколько пафоса, столько и правды в этих словах. И даже сейчас, она такая. Но словно с её телом умер тот огонёк сердца. Будто остывшее лето уходит за горизонт, оставляя лишь рыжий шлейф листьев за собой, а после мороз. Жестокий и колкий. От неё несло могильным холодом. Тем, что в морге стоит. Всё вокруг стихло. Только неспешное перебирание клавиш и редкие, но громкие падения перьев. Слишком шумное для стеклянного воздуха в округе. Рывки мужской груди, и шуршание оперения на облачённой грудной клетки, да чирканье коготков об инструмент. - В-вас же не-ет…- звонкий шёпот–хлыст об хрусталь. Струны замерли, а секундная стрелка встала. Всё тянулось, как смола. Птичья фигура развернулась в сторону дворецкого. - Нет, но мне льстит, что в вашей голове, я всё ещё жива. - произошло то, от чего сердце скомкалось в атом. Она улыбнулась. Так, как прежде. С тем самым светом под призмой ледяного и коньячного глаза. С тем самым натяжением кожи. Блеском крохотной нежности и ласки. Но отчаянным, усталым. Горьким как корки граната. От этого сердце обливалось его же соком. - То есть, вы…ты, плод моей головы…?- схватился за неё, понурив в колени. - Всё, я схожу с ума… - Нет, Вильям. Все те слова, что были сказаны мной, это ты сам себе говоришь…И пусть я предстану помутнением в твоих глазах, но я хочу отмести то желание, что правит тобой. - соскочила с пуфа, опускаясь на колени перед тоскующим. - Жизнь не заканчивается, она лишь замедляется, но льёт дальше. И нету смысла засыпать её русло. Вильям, - обратилась к нему, ища в глазах желаемое. Этот тон, с тенью власти. - Да, Вик-тория? - предательски запнулся. Отыскав последние ошмётки самообладания, взглянул в узкие зрачки. - У меня есть просьба, напоследок. - Я слушаю. - Живите. Помните. Продолжите. - шёпот, который, как вода от брызг, начал дрожать в голове. С ресниц Вильяма сорвались бусины. Они скользили по ресницами, падали и разбивались об кафель. Её крылья последний раз укрыли содрогающиеся тело, укутывая в фантомные тепло. - Обещайте. Нет, клянитесь. - Клянусь… - Благодарю, мой друг. Смотря ему в глаза, воронье тело начало рассыпаться. Пёрышко за пёрышком, слеза за слезой. Но то были не слёзы, а густые чернила. Они тянулись с её глаз тьмой с которой та породнилась. А точнее родилась. Лавовые волны искоркой за искоркой растворялись, смешивались с кислородом. И когда в воздухе остался лишь шлейф камелии, раздалось чуть слышно. - Запомните, жить–не значит дышать, есть, спать. Это–чувствовать, помнить, слышать. Создавать и разрушать. Мечтать и бояться. Это–порох и вино. Любить и ненавидеть. Жить! Эта фраза клеймом теперь выжжена на разуме Вольвского. И при дурной идеи она начнёт печь, напоминая о себе. А в случае чего птичий шёпот со спины раскалённым оловом новую сделает.***
Дворецкий раскрыл глаза, почти рывком поднял торс с холодной поверхности. Ночь сменил день, что во всю цвёл в апрельском лесу. Он лежал на том месте, где и заснул. Где слышал похоронную речь. Опавших перьев не было, как и тепла на клавишах от касаний. Но и мрачных мыслей нет, только щемящая тоска. Не было ничего, что напоминало о вчерашнем откровении. Возникли только новости, в которых на всю страну трубили о новом пожаре.