Хлеб наш насущный да́ждь нам дне́сь; и оста́ви нам до́лги наша, якоже и мы оставляем должнико́м нашим...
Было бы легче, сложись всё иначе. Он мог бы просто позволить ему сгореть, если бы не происходящее. Отпустил бы ему грехи со смертью. Но он не смог. Лёша снова содрогается плечами, как бы брезгливо сбрасывая с себя мысли, нисходящие неумолимыми циклонами на каждый участок тела от осознания того, что он наконец перестанет быть беспомощен перед этим человеком. Когда снится белая комната. Днём нарочно забивает голову столькими вещами, что даже забывается другая информация. Недавно на комиссии забыл сколько ему лет. Только тогда в бесконечном этом потоке устремления вспомнил, что прошёл год, когда сказали, что ему теперь семнадцать. Он и забыл как и многое другое, но того, что хочется, забыть не удаётся от того, какой острой пульсацией оно саднит в желудке. Всё было бы иначе... Страшные мысли, отдавать которым разум мерзко, пробивают, тем не менее, брешь в сознании и вирусами просачиваются в сны, затапливая их целиком. Когда в тёплой черноте личность утопает в глубинах гиппокампа бразды принимает оно. Трепетное сперва и неосторожное, как бы боясь обжечься, невесомой поступью разум накрывает подавляемое. И ночами он становится единоличным и беспрекословным правителем его подсознания. "Какая-какая-какая-какая?.." Время тянется не так долго, когда занят важным делом. Когда стремление и цель придают сил, нет причин беспокоиться о времени. На тебя работает каждая секунда. И каждая же секунда для него была проведена с пользой. Он бы мог проводить лайф коучи о грамотной организации времени и собственных мыслей. Алексей стал гордостью своих воспитателей. Не пьёт, не курит, почти не ругается матом, не затевает драк и не вступает в скандалы, каковых было много между мальчиками и девочками. Они бы расплакались, узнав, ради чего всё это. Но пока что он новая гордость и у него такие мускулы на плечах, что не налезает одежда и он тренируется голый. — Смари-смари. — Бормочет один сосед, сидя на кровати с телефоном. — О-оф. — Отвечает другой, склонившийся к его телефону и морщится как-бы от неприязни. — Аха-ха. — Едва не взвизгивает третий, сидящий с другой стороны. — Лёх, позыришь? — Спрашивает первый с телефоном, обернувшись на брата, подтягивающегося на турнике, который тот вкрутил при входе в комнату. — Второй час уже дрягаешься. — Чё там? — Алексей спрыгивает и потирает покрасневшие ладони о шорты, подходя к ребятам. На телефоне порно. Они его уже смотрели, он по звукам запомнил, только другим составом. Он садится рядом и, пока отдыхает от тренировки, бросает рассеянный взгляд в экран. На экране девушка, которая скачет верхом на чьём-то члене и от каждого движения у неё прыгает грудь. Они правда такие мягкие? — Прикол, тебе такая на лоб упадёт? — Бум. — Второй изображает гвоздь, который вколотили в пол и начинает ржать. Камера сменяется и показывают крупным планом, как член входит во влагалище. Взад и вперёд, два красных органа в ярком освещении. У одного из ребят, Алексей замечает, покраснели уши, а ещё один старательно зажимает подушкой пах. — Дэн, ты чё, мою подушку взял?! — Возмущается один и, недовольно оторвав её от братова паха, суёт себе под спину. Они продолжают смотреть - сразу ясно, что все трое здорово возбудились, а Лёша смотрит, как на рекламу. Красиво, ярко, но не тревожит внутри ни одного рецептора. Может, просто видео не нравится. Порно, оно, ведь, как книга - есть любимые, есть предпочтительные, а это как "пособие по пустоцветам кабачковым". Ну, у него, понятно, теперь зрительный опыт богаче (хотел бы забыть). Однажды он увидел секс в реальности. Разумеется, зрелище было куда более захватывающим, потому что происходило при нём. Как пьеса по книге - даже если не нравится, атмосфера настраивает на нужный лад и затягивает в процесс. А ещё те редкие стоны, доносящиеся поверх звуков их дыханья и шума города. Каким он выглядел жалким и какой мягкой казалась со стороны его кожа. Тогда почти появилась эрекция, но это нормальная реакция для девственника на стимулы. Любой бы возбудился. Мужские руки в видео ложатся на грудь и сжимают женщине соски, так что она начинает стонать, а камера переключается на парня. — Ну чё-ё?... — Переключи на девку обратно. — Парень без подушки пересаживается поудобнее, чтоб скрыть свою небольшую неприятность футболкой. — Фу, бле, зачем они чувака снимают? — Кому-то заходит. — Говорит Лёша пространно. — У меня бы на поца никогда не встал. — Яш, ты ж сам "поц". — Отвечает один и снова ржёт. — О-оф. — Выдыхает другой в отвращении. — А у тя? — Смотря на какого... — Лёха-лепёха, ты чего? — Подскакивает третий с места и смотрит удивлённо. — "Этот" что-ли? На кого бы у тебя встал? — Не знаю... — Вот те раз! Был Лёха, а стал лепёха. — Да иди ты в жопу. Попробовали бы сами на такое посмотреть. Им бы так шепнули на ухо, посмотрел бы он кто тогда "этот".***
Время работало на Лёшу, и целый год он потратил ради того, чтобы добиться одной из важнейших своих целей. Днями напролёт учился и окончил круглым отличником на год раньше, поэтому и на год раньше поступил на бюджет и уже получал стипендию. Даже выпустить согласились на год раньше (не без помощи). Кроме того, начал развивать своё тело. Не забылось это ощущение – когда напал на Гражданина – влетел в него, а тот и не двинулся. Тогда как-то засела в голове мысль о том, какие сильные и влиятельные люди стояли бы в очереди, чтоб отомстить Гречкину за те или иные проступки, и нужно было немедленно стать сильнее всех. Не было пока что времени, сил и желания разбираться с тем, какие там Лёше нравятся люди. Пока что всё, что он планировал на будущее — так это взять однажды ребёнка из детского дома, но сейчас это было уже не так важно. Важно было не сойти с ума в попытке сохранить человечность, но унять эту боль. Похоже, уже даже не ради себя. Не ради него. Кажется, даже не ради Лизы, которая, должно быть, сильно бы расстроилась, встретив его сейчас. Спас его зачем-то, а тело всё ныло в этом слепом желании справедливости. Ещё тогда испугался - на суде, когда впервые заглянул ему в глаза, потому что одного лишь взгляда хватило, чтобы понять — мало будет посадить его в тюрьму. Закон не работает для людей, которые порочны по своей природе. Теперь он это представляет ещё лучше — Гречкин попал бы в тюрьму и на его сокамерников снизошёл бы дождь из бонусов. Не его, так главного сумели бы вытащить из тюрьмы в обмен на его безопасность, а если бы не смог помочь отец — он точно уверен — засранец бы собственным обаянием отработал себе защиту. Лёша видел, как он умеет и знание это терзало в том числе. Может, легче стало бы, если бы ублюдок не ходил сейчас по земле, может, закончились бы ночные кошмары, но смутное шестым чувством ещё тогда, после суда, начало проступать гнилостное чувство, будто он заслуживает другой мести. Будто не искупить смертью его вины. Это была очень странная и чуждая мысль, тем не менее, преследовавшая на каждом шагу, даже во время вечерней молитвы, так что боязно стало, что бог услышит, пока Лёша с ним говорит. Услышит, о чём он думает в эти моменты. Этот человек стал разрушать его ещё тогда, когда он понял, что тюрьмы для него будет недостаточно, но стоило лишь ступить следом за своим желанием мстить, как пути назад не стало. Сам виноват. Знал, как легко поддаться греху злости. Нужно было слушать Игоря, нужно было поплакать и заняться собой. Нацелиться на будущее, в котором сам станет полицейским и будет искать зло, но не смог. После суда было слишком больно. Только ступил, как уродливые стигматы начали проступать в сознании. Стоило погрузится вместе с Кириллом в черноту его души. Впервые услышать разрывающую ткани и вибрирующую в стопах музыку, которой звучит его жизнь. Вдохнуть дымный смог, которым он через лёгкие питает клетки. Последовать за белым кроликом в норку, где любви предаются публично, где бокалы с игристым в свете ламп искрятся ярче салютов и где его расширенные зрачки чернотой своей заполняют всю вселенную. Где он касается голым плечом и шепчет на кожу о том, о чём боялся признаться даже себе. Кажется, одними этими кривыми дорожками и норами взрылась почва и под ногами пошатнулась. Теперь, даже спустя год, трудно сознавать, что это были не сны: столь эфемерна и далека эта реальность. Но он почти забыл. Он теперь целиком - одно лишь собственное стремление. Жутко ощущать в себе эту противоестественную жестокость, но ещё страшнее было жить с гноящимся чувством беспомощности. Он весь теперь - необходимость заставить сожалеть. Необходимость раздавить. Сам не понимал, как и зачем, просто за красивой идеей слепо следовал без оглядки, просыпаясь ночами от кошмаров. Невозможно было не последовать. На коре мозга отпечаталась его улыбочка. Только с той мыслью просыпался по утрам «уничтожить». Разбить, сломать, раздавить. Лишь об этом были все мысли, так что не хотелось даже заниматься личной жизнью, только работать, лишь бы не позволить ему больше так улыбаться. Ребята уже заметили, что с Алексеем что-то не так после аварии, но никто ведь не знал наверняка каково ему. По ней все скорбели, многие плакали, но всё равно не знали. Как это заплетать ей косы и мазать колени зелёнкой, утешать, если поссорилась с подружками, читать ей на ночь сказки и даже разрешить ей накрасить Лёше ногти, потому что любит, а ещё по врачам с ней ходить, потому что часто болела. Может потому и не интересовался так девочками, что уже был почти отцом. Лишиться этого в одночасье означало разверзшуюся в душе пустоту, которая, как вакуум впитала в себя ненависть. Ненависть, которой пришлось жить, пока не уничтожит либо его, либо себя, потому так легко оказалось отречься на свете от всего, лишь бы снова увидеть, как страдает эта мразь. Масла лишь подливали мысли о том, что он украл первый поцелуй. И о том, насколько Лёша отупел, когда почувствовал его рядом, но их он успешно подавлял. Это даже помогало. Это становилось допингом даже в те дни, когда заниматься бывало лень. А когда занялся учёбой, времени вовсе не осталось на то, чтобы познакомиться с девочкой. У них после Серёжи обучение стало усиленным, всё хотели вырастить ещё таких же гениев. Некоторые младшие его (по-тихому, правда) даже немного ругали за то, как завысил планку. К семнадцати оказалось, что Алексей довольно привлекателен для противоположного пола, поэтому сегодня ребята пригласили его поиграть в карты. Скоро выпуск, можно уже расслабиться немного. Глупо, все ведь понимают, что не в карты собрались играть - трое мальчишек, трое девчонок. Лето. Малышня и почти все воспитатели уехали в детский лагерь, а старших оставили здесь. Довольно прилично, хотя кто-то и принёс выпивку. Лёша, правда, пить не собирается, потому что знаком с отличным примером того, какими становятся люди, поддавшиеся низменным желаниям. Девочка рядом держит карты и упирается плечом в его плечо, но не потому что тесно, а, похоже, потому что уже немного пьяна. Отвращения эти пьяные сверстники совсем не вызывают, они даже милые и несут какую-то чушь, но с ними Алексею не хочется. — Алекс, а какие тебе нравятся девочки? — Улыбается одна, сидящая напротив, а парень рядом ей опасливо отвечает. — Он по ходу этот... — Ну и что? — Спрашивает девочка и прикуривает. Красиво. Лёша достаёт телефон и делает снимок. — Разумовский тоже "этот". — Покажи мне потом фотку. — Серёга? — Лично я люблю голубоглазых с веснушками... - Говорит девочка рядом и многозначительно замолкает, но Лёша не замечает. — А парни какие тебе тогда нравятся? — Не знаю. — Отвечает Лёша и сразу немного обрабатывает фото. Всегда нравилось снимать. — Добрые. — Так скучно. А ещё что? Блондины или брюнеты? — Спрашивает кто-то ещё, а кто-то другой зудит над ухом, пока Лёша меняет кривую тона и как-то теряется в этом гвалте. — Чтобы улыбался... — Отвечает рассеянно, потому что девушка рядом положила голову ему на плечо и отвлекает от телефона. — Эй, ты мне светишь карты. – Говорит он, мягко подтолкнув её в плечо. Носа касается запах её духов и, если немного вытянуть шею, можно будет заглянуть под её майку. На ней нет бюстгальтера, но его это отчего-то не беспокоит так, как беспокоит других ребят. — Лёш, ты немного глуповат, да? — Улыбается она, подняв на него глаза и оказавшись к его лицу слишком близко. — Что? Эм… я круглый отличник вообще—то. Золотой медалист. — Отвечает немного смущённо. — Долбоебист ты. – Снова смотрит в глаза, так чтобы отвлечь на свете от всего и увлекает вдруг в поцелуй. Ребята вокруг усмехаются, девочка прижимается крепче, а Лёша от незнания куда подевать руки, кладёт ей на талию. Сыро и тепло. Не клокочет внутри адреналин и от того так уютно, совсем не страшно. Думал, поцелуи всегда колюще-режущие и сердце в горле стучит, перекрывая воздух, а сейчас как-то нежно, не как тогда. Она вся такая мягкая и пахнет каким-то шампунем. Мысли никуда не расползаются, все они здесь, на её губах и руки не трясутся. Девушка отстраняется и улыбается ему. Лёша немного покраснел и звучат аплодисменты. К нему прорывается какой-то парень и суёт в руки стакан. Не целый, там плещется только на дне, так что Лёша, поддавшись общему настроению улыбается и осторожно отпивает. Удар. Только не это. Это похоже на вспышку, которая расцветает на языке и, добравшись до гортани, мгновенно врезается молниями в каждое нервное окончание. Липкими горячими потоками сплетается на позвоночнике, сжигая тело изнутри, так что он сразу же вскакивает на ноги, уронив стакан, и бросается прочь. Это. Мерзко-мерзко, как же гадко! Как во спасение ныряет за первую попавшуюся дверь и сразу запирается, будто мчался только что от убийцы с топором. Но это хуже. Приваливается к стене, тяжело дыша, и старается сконцентрироваться на том, что видит, чтобы поскорее отвлечься. Как-то спастись, от пожара, поглощающего, как чума внутри каждое нервное окончание. Перед ним белая стена туалета и в полумраке белизна эта не многим отличается от темноты внутренней стороны век, потому сознание красочно и в деталях насыщает мозг образами. Этими ужасами и ощущениями. Теми страшными эмоциями, которых не сумел заблокировать мозг, но старательно, подавлял сам в себе носитель. Как по слуховому каналу прямо в желудок струится шёпот. Точно, как в Эдемском саду гипнотической красоты шипение околдовало первых людей. Горькая перечная мята. Запах, сковавший нервы ужасом***
За год изменилось не слишком многое. Гражданин залёг на дно. Но мелкая подворотная шушара продолжает нести в массы его слова. Шёпотом, правда — деятельность эта нелегальна, атрибутика Доктора вне закона и под запретом даже изображения его маски, которые приравниваются теперь к свастике. Не без подводных камней, потому что в погонях за подпольными клубами, пресса пропускает другие важные новости, но объединённый против «общего врага», город будто изменился и пока что трудно сказать в какую сторону. Однако, деятельность его по прежнему продолжалась и не избежать было кармы даже тем кто, казалось бы, её избежал. Десятки и сотни малолетних информаторов Разумовского копали данные по каждой мусорке и отыскивали сведения о любых припрятанных тёмных делах. На некоторых это наводит ужас – потому что вскрывается подноготная таких людей, о нижнем белье которых и подумать было боязно. Вскрывались грязные делишки деятелей искусства и духовенства, политиков, учителей, даже полиции, восстанавливались удалённые разговоры и стёртые надписи, чеки, пропущенные звонки. Возмездие казалось вездесущим и по пятам ночным кошмаром преследовало бегущих даже в другие страны. Влияние Чумного Доктора распространялось и то выходило из под контроля, то снова успокаивалось, но по прежнему маячило безмолвным белым треугольником с пустыми глазами. А некоторые не боялись вообще ничего, потому что думалось, что, как в Средние века, работает правило трёх раз. Правило, по которому миловали висельников, выживших после повешения, или если под ними рвалась верёвка. Глупо или храбро было поведение тех, кто не боялся "лечения" и продолжал разносить чуму после ареста Разумовского и часто невозможно было сказать к которой категории относится заражённый. Не боялся, и один скандальный городской тусовщик, который, как и прежде, продолжал мелькать в новостях и скандалах. Намеренно ли играется с опасностью неясно, но дурно становится от размышлений. Зашёл в "Гуччи" с бутылкой пива, купил ламборгини кораллового цвета и инкрустировал зубы бриллиантами. Прошёл целый год с тех пор, как Алексей видел его в последний раз. По нему невозможно было соскучиться. Он собою являет самое плохое, что теперь им движет. Он и есть - все его пороки. Демон с левого плеча, который нашёптывает в уши о том, чего не знает даже сам Лёша. О грехах, на благодатной почве его души восходящих колючим кустарником. Как не он сам воображал себе все те ужасы, которые сотворил бы собственными руками, но не ради воплощения, а лишь чтобы отпустило, как ноющую рану, пробуждение, после очередного кошмара снова тягостное. Вокруг сверстники наперебой за бритьём обсуждали сторис Кирилла, будто тоже хотели окунуться в сияющую клоаку, и, хотя, не был подписан, чтобы не видеть гнусной рожи, Алексей был в курсе некоторой информации из его жизни, но виделось в том некое превратное удовлетворение — слышать невольно о том, что ужасного он натворил на этот раз, уехав на курорт или что устроил на "неделе моды". Значит, не сторчался ещё, не отравился собственными ядами и есть ещё в венах место для последней инъекции. Прямо сейчас едва прогремел новый скандал о том, что на закате лет некоторый социально значимый человек решил по каким-то причинам переписать на его имя всё своё, состояние. Гречкина старшего, впрочем, это ни капли не беспокоило, потому что по его настоянию к Кириллу была приставлена новая совершенно надёжная охрана. Вот только её почему-то нет рядом. Сияющая и довольная собой крыса выходит из здания, в котором, по слухам, находится подпольное казино и по каким-то причинам совершенно беспечно не оглядывается по сторонам. Хотя бы в тот тёмный переулок слева, из которого на него в мгновение набрасывается тень. Он успевает только гаденько пискнуть (звук этот кольнул приятной резью в сухожилиях Лёшиной шеи), после чего погружается в темноту. Слишком просто, так что даже грустно. Как цветок сорвать с газона. Хотелось переломить пополам хоть одну спичку, на которых он передвигается, оторвать хоть одну хрустальную пуговицу с костюма, выбить зуб, но он будто сам только и ожидал, когда однажды сзади схватят чьи-то руки и, натянув на голову мешок, бросят на заднее автомобиля без номеров.***
Трудно не испытывать к нему жалости, но трудно и быть к нему милосердным. Маленькое средоточие пороков скрючилось на холодном полу и пока что не проснулось. Алексей смотрит на него в полумраке и на волнах собственных эмоций будто слегка подрагивает, как в шторм. Трудно пока что себе вообразить и поверить, что это правда происходит. Он и действительно собирается это сделать. Собирается разом нарушить столько правил и законов, в том числе божьих. Успокаивает себя Серёжиными словами. Раньше сильные поедали слабых, но куда более могущественные стихии ныне заняли главенствующую позицию и этим стихиям подвластно всё человечество. Кроме четырёх основных природных, появилась пятая, нерушимая сила человеческой жадности, питающая таких, как Гречкин и его семья, но, как показывает практика, мир ещё может сохранять равновесие. Как пламя можно погасить водой, силу жадности можно подавить физической и, как встарь, слабых будут поглощать сильные. Для набожного Лёши это звучит отвратительно и даже лёгкий озноб пробирается по плечам, но иначе ничего не получилось бы. Он здесь для того, чтобы восстановить в мире равновесие и прения в душе вызывает эта идея. С боем даётся осознание правильности собственных действий. Трудно быть хорошим человеком — для этого приходится становиться плохим. Кажется, что-то такое проповедовали участники "Белой стрелы". На полу напротив него ещё не очнулась угловатая фигура в приталенном серебряном костюме. Безвкусном, как в каких-то комедиях про злодеев, но Гречкин младший один из немногих, кто умеет красиво носить такие вещи. Лёша отвык от ощущения смерти, сопряжённого с его присутствием но старается морально подготовиться к новому - ощущению ответственности за его жизнь. Одна его улыбка заставляет погибать внутри всё светлое, но кроме того, он к себе вызывает сочувствие, каковое испытываешь к больному животному. Наверное, способность по прежнему испытывать к кому-то сочувствие, означает, что для себя и господа Лёша не потерян ещё окончательно, а значит жестокостью не совсем очернил ещё душу. Может, даже удастся в это поверить. Может удастся сегодня поспать без кошмаров. Лёша бросает рядом с ним бутылку воды и, повернувшись, уходит по лестнице вверх. Он вернётся сюда завтра и новой гаммы усилий ему будет стоить отказ от желания убить его сразу. Он запирает люк на замок и вешает ключ на шею. Этот слабый холод от маленького металлического предмета, как материализованная эта ответственность за его жизнь теплит ключицы. Он нахмуривается и поджимает губы так крепко, что болят скулы. Чёрт, как же трудно не улыбаться. Нельзя улыбаться, чёрт - возьми! "И не введи нас во искушение, но изба́ви нас от лукаваго"... Нельзя, радоваться!.. И ночами он становится единоличным и беспрекословным правителем его подсознания. "Какая-какая-какая-какая?.. - Преследует по пятам назойливая мысль. - какая на ощупь его кожа?" Лёша посыпается, едва ли не с воплем и вжимается пальцами в одеяло, а на глазах выступают слёзы. Вырос, получил диплом, стал в несколько раз сильнее, но всё ещё так слаб, что душит отчаяние. Глядит пред собой в темноту и хватает губами воздух в этом серебристом пограничном состоянии между сном и реальностью. Он ещё чувствует, как во сне касался подбородком плеча и от затылка по позвоночнику молнией проносится это ощущение. Он выдыхает в темноту бессилием сорвавшегося наркомана: — Урод. Всё было бы иначе, не будь ты первым.