***
Ночью молодой человек просыпается со всхлипом и сбившимся дыханьем. — Макароныч. Ты чё? – Спрашивает шёпот с соседней кровати и на секунду он дёргается как бы в ужасе и замахивается кулаком в темноту, но, отдышавшись, вовремя вспоминает, что он в спальне. Это шёпот брата. — Хуйня приснилась... Протерев глаза немного влажные от сна, он глубоко вдыхает и поднимается с кровати. — Макарошка, если в холл пойдёшь захвати чипсиков... — Угу. – Тихо бормочет он и натягивает домашние брюки. Так больше не может продолжаться. Не мог уснуть до часа ночи, проспал всего два часа и всё это время мучил кошмар. Он мучит уже которую ночь. Чёрт, кажется, уже больше года снова и снова всё в голове перемешивается и опять по новой. Он знает, что делать. Ему так тяжело, потому что с самого того дня он как кофе – сублимирован. Всё, хватит. Ночью крыло девочек запирается, но взламывать этот условный замок могут даже дети – там изнутри воспитательница (парни её не любят, поэтому про себя называют воспитутка и воспитень) опускает на петлю крючок – супер серьёзная и ужасно надёжная система, если бы рядом под ковром не была спрятана длинная тонкая спица. Она легко пролезает в щель в двери и легко снимает с петли крючок. Так мальчики едва не каждую ночь делают. Раньше Воспитень спала чутко (и жестоко наказывала), но от старости стала храпеть, так что за храпом не слышит осторожных шагов. Он этого никогда ещё не делал, но от чего-то знает, что делать. Как перекатываться ступнёй по полу, чтоб идти у самого носа спящей бесшумно. Как в темноте и женском храпе, запахах духов и танце теней от занавесок определиться где комната, которая тебе нужна. Это знание вписано в генетический код и миллиардами и миллиардами Адамов до него полировалось внутри. Знание о том, что нужно делать, если почти каждую ночь преследует кошмарами шёпот «Хочешь ещё кусочек, большой мальчик?»; если не удаётся поспать. Если не удаётся кончить на одни лишь фотографии привлекательных девушек. Если в голове будто разум двоится и одно сознание работает на лекциях и тренировках, а второе днём и ночью неустанно фокусируется на холоде ключика, будто вплавленного в кожу. Мучит. Как всю дорогу думать о том, что идёшь, дышишь, что моргаешь. Не нормальная это жизнь – сублимированная. Раньше ему, чтобы сбросить напряжение не нужно было много – иногда не нужно было вообще ничего. Увидел рекламу колготок и сбежал в душевую. Почитал комикс про чудо женщину и пожалуйста. Скучно было – задумался и всё, твой "младший" уже по стойке смирно. Но теперь он старше и рекламы и комиксов мало. — Маш, спишь? – Произносит юноша, одним своим присутствием здесь уже пробуждающий в глубинах собственных нейронных связей тайные знания всех тех мальчишек до него, что с начала времён втихаря пробирались к девчонкам с целями точно такими же, что сейчас в XXI, что тогда, когда спали в пещерах. — Мак, – Доносится сонный шёпот и фигура в кровати тут же садится – ты че..? Хочет спросить, но в темноте её рот затыкают поцелуем. Он словно знает, что делать. Он осторожно целует её, прямо как в тот раз и от волнения источает запах ночного пота, смешивающийся где-то с кожным секретом и превращающийся в особый неуловимый феромон. Запах, который улавливает только та, которая его ищет. Он знает, что нравится ей, но это не влюблённость. Юноша точно знал к кому идти, поэтому почти даже не нервничает. Понервничал уже достаточно, поэтому, держась за руки, двое тихонько прячутся в душевой и происходит то, что происходило многие многие столетия с многими людьми. Губы снова сталкиваются и друг с другом змеино сплетаются языки. К плоской груди прижимается тёплая, мягкая, руки обхватывают тонкую талию и в стороны разводятся колени. Кафельную комнату до краёв заполняют тихие звуки дыханья и возни. В окно светит фонарь, так что удаётся ещё раз разглядеть эту девчонку. Хорошенькая. Волосы, обычно убранные в тугую косу сейчас рассыпались по полу душевой. Грудь небольшая, торчащая, но кажется сейчас гораздо сексуальнее и красивее, чем у моделей в Playboy. Ноги длинные и с красивыми синяками на коленях разводятся в стороны сейчас для него одного и от того кажутся куда привлекательнее ног в журналах. Он проникает и в этом удовольствии на несколько секунд как будто всё стирается. Даже судорогой прошибает. Удивительно насколько внутри девочки приятно – она сдавила горячо и мокро, да так крепко, что кажется, что не отпустит. В полумраке этой комнаты и звуке её осторожного дыханья пропадает кошмар и тревожность. На несколько секунд всё поглощает удовольствие. Карамельно, розовое и жаркое, как влага плотной мягкой раковины внизу. Это происходит всего несколько минут, но становится чем-то очень важным. Чем-то ласковым и тёплым. Что запомнится и как старое фото будет бережно храниться, но прекрасного место вновь занимает шёпот в голове. Он этому шёпоту не отвечает. Он его игнорирует, но слышит. Этот шёпот делает больно, так что судорогой сводит лопатки и, выгнувшись, он толкается снова. Эти мысли делают больно. Как заставить их не думать? На что отвлечься, если даже...? — Ты хочешь ещё? – Спрашивает шёпот уже в реальности и, выгнувшись он снова глубоко входит. Удовольствие бьёт по мозгам и в темноте и дыхании, не отошедшем ещё ужасе и желании спать теряется связь с реальностью. Удовольствием и чернотой до треска наполняется черепная коробка, так что чтобы ослабить давление он на глухом выдохе шепчет. — Д-да... блять, да. Ах... Очень, очень хочу... Сука! — Что? – Спрашивает шёпот вдруг немного испуганно, но он уже не обращает внимания. Оно прорвалось... — Блять... – Он жмурится и снова кусает губу, чтоб сдержать, но это не сдержит уже ничего, как пытаться заткнуть пальцем пробитую лодку. Чёрт, зачем она именно так произнесла? – Да, хочу... Сука, ммм... — Мак, ты чего? – Шепчет девушка снова испуганно, но отталкивать не начинает, потому что двигается юноша по прежнему нежно (вовсе не как её первый). — М-м-маш прости... Я просто. – В удовольствии вдруг появляется новый жар. Влажный и горячий. Отчаянный, выступающий где-то в сознании жар стыда и горечи. – Да, блять, хочу... Я тебя хочу. Мурашки выступают на руках и затылке, и озноб мешается в животе с удовольствием, которое переключает на себя внимание от того, что глаза наполняются слезами. От пота на полу душевой неосторожно начинают поскальзываться ладони и дыханье его становится ожесточённее, но страшно по прежнему не становится потому что на растерянном его лице она щекой вдруг обнаруживает слёзы. — Что случилось? Эй... — Я п-просто... Мхх... Кажется, гей. — Эй, Макарошка, не плачь...***
Кирилл чистит зубы, глядя на себя в зеркало и слушает звуки голоса из телефона, приятно. Нравится. До чего же приятный человек... Однажды кто-то из друзей предлагал организовать им встречу, такое возможно, он ведь тоже бывает на тусовках. Тем более Кирилл одно время читал и можно было предложить намутить коллаб, но об этом даже думать страшно. Чтобы показаться Алишеру лично, чтобы посмотреть ему в глаза и не сдохнуть и тем более чтобы предложить такое... Конечно, он самолюбив донельзя. Кирилл чистит зубы и смотрит на себя в зеркало. Жаль, что нельзя переспать с самим собой, но он не настолько самолюбив, чтобы осмелиться заговорить с этим человеком. Удивительно, даже в клоунском наряде он такой горячий... Кроме клипов, нытик-сиротка приволок ему другие видео с его канала. Алишер там рассказывает о собственном кафе с квадратными бургерами и рот наполняет слюной то ли от желания попробовать его бургер, то ли от желания попробовать его хуй. Но звуки его голоса резко отступают на задний план, несмотря на то, что так громко звучат, что даже перекрывают воду. Он слышит, кажется, не ушами, а самим телом ощущает над головой звуки его появления и внутри всё скукоживается. Иногда удаётся уснуть без кошмаров. Иногда удаётся не просыпаться в слезах. Иногда почти забывается где он, но стоит снова услышать звуки его шагов над головой и слабый скрип люка, как всё существо обращается оголёнными нервами. Кирилл следит за ним через зеркало и всё внутри обращается тревожным ожиданием. От этой тревоги снова начинает подташнивать. Тот человек спускается по лестнице, ставит рядом с лестницей пакет с едой и проходит дальше. Даже смотреть на него не хочется. Слишком тревожно. — Уходи. — Что? – Алексей даже замирает и, обернувшись, смотрит растерянно. – В смысле? — Ф смысли? – Передразнивает он. - Я не хочу тебя видеть. - Отвечает спокойно и, развернувшись, скрывается за дверью в ванную комнату. Она не запирается, но кажется, будто получится сдержать его элементарным чувством вежливости перед человеком, который спокойно об этом попросил. Ещё несколько секунд Лёша смотрит на дверь растерянно и пытается понять что сейчас произошло. То есть, как это не хочет видеть? В смысле не хочет? Он подходит и даже за ручку взять не решается, настолько непонятно это поведение. Было бы ещё не так сложно, если бы Гречкин был девушкой и прятаться и закрываться от него периодически было бы нормальным поведением, но почему он и сейчас? Невольно в голове проносятся события всех предыдущих встреч. Он сказал что-то обидное? Да разве такого можно чем-то обидеть? Да что вообще за?.. Он думал видео поднимут ему настроение. — Слыш, это я не хочу тебя видеть! – Выпаливает он, всё-таки ворвавшись к нему в ванну и уже чувствует себя идиотом. Тот сидит на краю и смотрит в телефон, как бы не позволяя заглянуть себе в глаза. — Вот и не смотри. — Я бы с радостью, но твои подписчики волнуются, понятно? — Мои подписчики меня ненавидят. – Отвечает холодно и продолжает смотреть клип без звука. Успокаивает видеть его лицо. — Да что?.. Чёрт. Нет, не все. Мой брат Яшка хочет набить татуировку, как у тебя и вообще, а младшенькая Оленька только про тебя и говорит. – Он даже зажмуривается от неправильности ситуации - почему вообще он его успокаивает? Чёрт, нужно было просто переломать ему все кости и не париться. — Что тебе нужно? – Он поднимает глаза, но на Лёшу старается не смотреть. Выражение лица скучающе - раздражённое, но такое у него, кажется, всегда. — Засторь, что с тобой всё в порядке. – Он протягивает телефон, но Гречкин бьёт его по ладони, так что устройство чуть не падает. — Пошёл ты! Со мной не в порядке. Нихуя не в порядке. – Он как-то незаметно для самого себя немного двигается от Лёши дальше. – Какой-то конченный мудак держит меня в ебучем подвале. – Он даже поднимается, будто чтобы выглядеть внушительнее и смотрит на Лёшу сверху вниз. – Могу я один день не видеть твоего ублюдского лица?! Ты мне отвратителен. – Он наморщивает нос и забытое ощущение беспомощности откуда-то накатывает снова. Из пяток, сознания, из затолканных в задницу принципов – липкое и гнусное чувство собственной ничтожности. Так, наверное, себя на днях чувствовала дамочка, которая случайно врезалась в машину известного блогера. Будто твоя ржавая тойота даже рядом с ним ехать не имеет права, а Лёша с ним сейчас говорит. Он на него смотрит и на груди теплится ключ от его жизни. — Удивительно, что ты сам себе не отвратителен. — Пошёл нахуй. Слыш, заведи себе тян, а? А?! — Чего? — Тебе будет не до игр в добро и зло, если дома будет ждать девчонка. У тебя фрустрация, ты знаешь? — Бля, не неси чушь. – Он как-то неосознанно прячет глаза ладонью. — Сколько времени ты ко всему этому готовился. М, сиротка? Будь у тебя девушка, ты бы выбирал ей подарок, а не придумывал всю эту хрень! Озабоченный сукин сын. — Да что ты вообще несёшь? Причём здесь это? Я здесь, потому что для такого ублюдка, как ты не существует понятия семья. — О, давай, сиротка, расскажи мне! – Он театрально закатывает глаза и усмехается. Вот это в сто раз обиднее, чем слышать из уст друга шутки о сексе с его мамой. – Семья, семья. Вот и ищи семью! Еблан, ты просрал столько времени и кэша, а мог бы все эти деньги и время вложить в семью. Так занимайся, Доминик Торетто, оставь меня! — Я бы с радостью! Если бы ты не уничтожил мою семью. — Создай новую. Ебануться, ты сделал личный пентхаус для меня! Для меня! Ты меня спас! Больной, а вместо этого мог бы снять квартиру и найти девчонку. О, нет, погоди-погоди, – Он начинает ядовито ржать и поднимет ладонь – Не девчонку. Аха-ха, боже, ну, конечно. — Не делай вид, будто гомофоб! — О нет, мне не геи противны. Мне ты противен! Сопля конопатая. — На хуй иди. – Говорит, а от обиды губы поджимаются. — Auf deinem? – Спрашивает и заливается смехом, так что у Лёши от собственной беспомощности аж колени слабеют. Сейчас бы говорить на другом языке рядом с человеком, чтоб он чувствовал себя ещё тупее от того, что не знает его. — Как же я тебя ненавижу. – Он хватается за голову и старается удержать себя от желания сейчас же утопить это ржущее лицо в унитазе. Так себя чувствуют монахи в Тибете, которые учатся отрицать импульсы физические, а прислушиваться к духовным. Но прямо сейчас его духовный импульс слышит звуки скрипки и хочется задушить Гречкина цепью на его же ноге. — Пойди, целочка, потрахайся, полегчает. – Он поднимает руку и, сложив большой палец со средним, совершает поступательные движения указательным. Невоспитанная тварь. — Да я... Я не целочка больше! – Выпаливает зло от растерянности и изо всех сдерживает желание его избить. — Блять, да поздравляю. Но в твоём случае "целочка" это состояние души. Пойди, поговори с ним, встречаться начните. Не занимайся этой хуйнёй. – Он обводит рукой помещение – Знаешь слова "Занимайтесь любовью, а не хуйнёй"? — Думаешь я торчу здесь, потому что мне нравится твоя рожа? — Вот и alles. Уходи. Любовь это прекрасное чувство, любовь заставляет людей идти на безумства! – Он осекается и в молчании этом слышится звук, к которому за столько времени уже привык. Отзвучавший в контексте совершенно неправильно звон цепи на его ноге, от которого обоих обдаёт ознобом. Жутко. Ему жутко. В течении перепалки он всё время старался избегать его глаз, потому что кажется, что сопляк сразу разглядит в его глазах что-то лишнее. Не хочется его видеть. Не хочется слышать. Не хочется чувствовать его присутствие, потому что кажется, что осколки льда вывернут Кириллу глазные яблоки наружу и этот человек сможет просочиться в его чёртову черепушку, сможет узнать, что у него на уме. Как детектор лжи сумеет прочитать, о чём он думает, когда смотрит. Смотрят друг на друга в молчании со звенящими от повышенных тонов головами. Чертовски страшно смотреть ему в глаза, будто и правда может мысли прочитать. Нужно срочно сказать что-нибудь обидное. Пусть разозлится, врежет и свалит подальше. — Запишу завтра, а сейчас пойди и присунь своему пидорасу. — Это была девушка. — Охо-хо, а у тебя встал на девушку, м? – Тревога-тревога-тревога!!! Сейчас опять затошнит. — Это вообще не твоё сраное дело. — Значит, не встал? Ути-пути, какая печалька. В таком-то возрасте и проблемы с потенцией... — Да не было никаких... – На него снова остро накатывает отчаяние от несправедливости и беспомощности перед ним, так что даже пальцы сжимаются в кулаки. — Уоо, нужно попробовать сзади и, уверен, у тебя всё получится! — Да блять... Да твою мать... — Ну, чиво-чиво? На кнопочку нажмёшь? – Он вытягивает ноги и, подцепив что-то с пола кончиками пальцев ноги, бросает к Лёшиным ногам – Ахах, на подрочи. Лёша невольно опускает глаза и видит на полу пару его несвежих трусов. Невозможно сдержаться. Его гадкий голос вонзается иглами в уретру, так что от бессилия Алексей молча хватает его за затылок. Сколько можно издеваться? Как будто, блять, оказался на каком-то необычном курорте "всё выключено", но почему-то до сих пор не звал на помощь. Не пытался сбежать и всего один раз предлагал деньги, и вообще ведёт себя, как вебкам дива с ноготками. Лёша чувствует себя преданным. После стольких историй о похитителях и пленниках он ожидал большей динамики "Отпусти и я сделаю всё, что ты хочешь", а чувство, напротив, такое, будто это Гречкин контролирует ситуацию. Мучит и пугает, приходит ночными кошмарами и в груди теперь заставляет подниматься волнение ещё большее, чем когда не был здесь. Будто похитить его не собственное решение. Будто он нарочно дразнил и нарочно гулял без охраны чтобы... И от всех этих бредовых мыслей и вечной саднящей обиды, от бессонницы и разочарования в первом сексе, которое он обеспечил, кажется, густой пеной вскипает внутри ярость. Он подтягивает его к себе и снова смотрит в глаза. — Я тебя нахуй убью сейчас. — Да только того, блять, и жду! Лёша уже не слышит. Не слышит, не видит, ничего не чувствует, стаскивает эту тварь с края ванны и заставляет больно упасть на колени. Он только смотрит и уже этим взглядом в горле стопорит дыханье. Такой режущий взгляд. Как тогда на суде. Такой злой и терзающий, только теперь Кирилл ему верит. Он теперь настоящий и не скрывает чувств, но сможет ли он принять такие сильные чувства? Выдержат ли кости его злобу? Выдержит ли глотка эти крики? Так страшно думать, но и спрятаться от этих мыслей негде. И страшно, и отвратительно, и желанно до дрожи, чтобы снова что-нибудь сделал, снова утопил в пучинах этой мерзости. Заставил превратиться в это течное ничтожество. — Ничего ты мне не сде... Лёша крепко сжимает отрастающие волосы и стягивает с себя брюки. Эта крыса сразу начинает пытаться вырваться от боли, и из глаз льются слёзы. Это бьёт по раскалённому ощущению гнева, как водой на побелевший металл – такой резкой вспышкой, что на секунду даже в глазах темнеет. Он притягивает тварь за затылок и, вынув член, прижимает к этой противной роже. — Закрой. Свою. Поганую. Соску. От иголочек его щетины на подбородке по телу во все сторону ползут вибрации, так что он начинает судорожно надрачивать его, прямо рядом с этой уродливой мордой. — Тупая тварь. Мне больше не стыдно. – Задыхаясь, он рычит не своим голосом. – Это всё ты виноват. – Голосом который вонзается в теле Гречкина в каждое нервное окончание. – Да хоть в аду сгину, лишь бы тебя увидеть там же. — Кх-как, блять, романтично. Гречкин всхлипывает, морща нос, и жмурится от ощущения его запаха прямо в носу и от взгляда на эту мерзость страшное жестокое возбуждение Алёши только обостряется. Как подонок всхлипывает, хнычет и, кусая губы, снова приоткрывает свою пасть. Как же ему идёт плакать. Надо остановиться. Рука на затылке сжимается сильнее почти бездумно и унижение бьёт Гречкина по позвоночнику. Снова поджимаются пальцы, будто он ебучая собака Павлова, которая, лишь только увидев его, уже думает и думает о том, что с ним сделают на этот раз, потому ледяным и тяжёлым ожиданием наливается нутро. — Тошнит от твоей рожи. — Да, к-конечно, уёбище, посмотри на себя... — Рот. – Он оттягивает его за волосы назад и, согнув колено, больно бьёт о кость подбородком, после чего снова прижимается к мокрому заплаканному лицу. Я должен остановиться. Скользко и яйца трутся о щетину на подбородке. От жестокости болью раскалывает голову, но и от неё же Алексей почти ощущает, как вздуваются на шее вены, а в мозгах вместо мыслей звучат сплошные ругательства от обиды за то, как мучительно приятно ставить эту суку на место. И сейчас его место здесь. На коленях перед ним. С его смазкой на самодовольной ухмылке. Вздрагивая, у Кирилла между ног начинает тяжелеть и от чувства унижения и боли никак не прекращают слёзы. Боль он не чувствует, но знает, что она здесь, и она в теле присутствием своим заполняет каждую кость. Что-то сжимается внутри. Ему страшно. Лёше тоже страшно от того, в какое чудовище превращает эта ненависть и отвращение, но за ослепившей похотью он этого даже не слышит. Должен остановиться, пока не поздно. Страшно, от того, в какую кашу превращаются его мозги, стоит снова увидеть, как он плачет. Стоит увидеть эту непробиваемую тварь такого униженного, услышать всхлипы, что напрочь забывается на свете всё. Всё существо растворяется в этой слабости. Хочется только глотать и тонуть в этом сладостном чувстве власти над ним, в ощущении его дрожи и слёз, в него погружаться с головой и дышать его слабостью, задыхаться его слабостью. Забывается почему вообще они здесь. Не слышно музыки, не видно вокруг белого цвета. Целым миром для этого психопата становится его слабость, а для самого Кирилла в одной только этой нетерпеливой жестокости разверзается течная и неосторожная целая вселенная. Для обоих не остаётся ничего кроме того, что происходит и за то хочется друг друга снова и снова проклинать последними словами. Как случилось так, что остановиться не успел? Что происходит? Образы в голове Гречкина путаются, будто они и не его вовсе, и от того так тошно. Будто не ему больше принадлежит тело, будто не его теперь мысли, будто всё в нём теперь принадлежит этому поехавшему мудаку и за то самому себе становишься так противен, что собственными руками отпилил бы от головы это мерзкое похотливое тело. От этого запаха в носу и ощущения движения прямо рядом с лицом что-то тепло сдавливает между ног. Чтобы не задохнуться, он приоткрывает рот и судорожно глотает воздух, что заставляет стечь на губы каплю этой жидкости, которая с его члена так сочится, будто ему впервые в жизни так... Гречкин сжимается и пытается как-то контролировать возбуждение. Знает, что он хозяин своего тела и только он лично отвечает за то, на что реагировать, но прямо сейчас этот человек будто проник в его сознание и думает за него. Будто он, а не сам Кирилл управляет телом, заставляя член тягуче и вязко сочиться, будто в каком-то нетерпении. Как при просмотре фильма ужасов, когда страшно и смотреть дальше не хочется, но невозможно оторваться и глаза остаются открытыми и сидишь под гипнозом, как мышь очарованный своим ужасом. В беспомощном оцепенении он прокатывается по губам кончиком языка и в голову ударяет его вкус. — Хха-ах. – Выдавливает что-то неразборчивое, весь вибрируя следом за дрожью в позвоночнике – Б-боже, ёбаная ж ты сиротка. Слизал. Блять, зачем я слизал? Без предупреждения и каких либо прелюдий Лёша снова оттягивает назад его голову до хруста в спине и, заглянув в глаза, заряжает такую громкую пощёчину, что от искр у Гречкина на минуту пропадает зрение. — Заткнись, тупая блядь. В черноте снова вспыхивает ощущение на лице его члена и гадкого солёного привкуса во рту, таящего на вкусовых рецепторах. Тупая блядь... тупая блядь... Кирилл не шевелится, продолжая беспомощно ожидать своей участи и ожидание это терзает сладким волнением. Тяжело дыша, Лёша скользит по члену вверх и вниз, и касается его щеки головкой. Голову сдавливает и самому Кириллу становится так же тяжело дышать, так что едва соображает. Он слабо приоткрывает глаза и пытается собрать это смешение цвета и тени в чёткое изображение. Это его член?.. Он сглатывает, до боли стиснув зубы, и от этой сбитой вакханалии чувств и эмоций. ожидание в груди начинает ощущаться, как предвкушение. Страх, боль от сжимающей дрожащей руки, запах, какие-то движения перед глазами и мысль Что он собирается сделать со мной? Он весь течёт и от мурашек выступающих на груди, поднимающейся от ужаса часто-часто, твердеют соски. Этот пацан переключил сейчас все органы чувств на себя. Он у него перед глазами, его звук в ушах, его вкус во рту, его запах заполнил лёгкие и смазка течёт по лицу, а на затылке его пальцы. Какая-то тёплая вязкая капля струится вниз у Гречкина между яичек и сами собой раздвигаются колени, так что кажется он правда больше не способен контролировать собственного тела. — Как же, как же, я ненавижу тебя. – Выдыхает Алексей судорожно и вдруг неожиданно ровным и жестоким голосом отдаёт приказ – Открой рот. Открыть. Этот приказ сразу наливается во всём теле кровью. Каждое чувствительное место саднит ощущением необходимости делать то, что он говорит, чтобы спасти собственную жизнь. Он зажмуривается и распахивает губы. Пожалуйста... Внутрь... — Смотри на меня, крыса. Смотреть. Крыса. Глаза открываются и сморят в его. Нет и следа той нервозной неуверенности на его лице. На мягкой подростковой мордашке только жестокость, похоть и какое-то звериное вожделение, будто он его изловил и собирается сейчас разорвать зубами на части. Такой правдивый в своих эмоциях и поступках. И это Кирилл с ним сделал. Он сам виноват. Распалял пламя жестокости и вот теперь добился. Доигрался. Он хотел, чтобы пацан его прикончил. Мне в рот... Скорее. Лёша заталкивает головку ему в рот, дыша так часто, что звуком его дыханья до потолка наполняются стены и, отражаясь, это дыханье обволакивает всё вокруг. Кирилл прогибается, тая в этом дыхании, будто всё внутри потянулось вперёд. Боль и злоба вырываются прямо на влажный розовый язык между острых зубов и при всём при этом на Лёшу смотрят его жестокие глаза. Заплаканные, покрасневшие, почти жалобные. Он содрогается всем телом, выпуская семя в его рот и, как молитву, про себя повторяет в ещё не отошедшем исступлении Не входить. Только касаться языка, но внутрь не входить. Не глубже. Чуть-чуть, только коснуться... Оно течёт в глотку, заливается под язык и капля стекает на губы. — Закрой и не смей глотать. Закрыть. Не глотать. Солёное. Густое, как сырое яйцо. Глаза закатываются от этого унижения и кажется мозг течёт из ушей. Его голос ложится зудящим унижением на плечи и поясницу, он струится соками в теле, мешаясь с ужасом. Хочу проглотить. Тёплая жидкость на языке обволакивает весь рот. Ему почти кажется, что он чувствует, как шевелятся на рецепторах тысячи крохотных хвостиков. — Открой и покажи. Открыть. Показать. Слова пульсациями затекают между ног и, въедаясь в кожу, кажется, отдаются в его ступнях. Слёзы не перестают сочиться и унижение давит тяжестью на язык, заставляя челюсть снова опуститься перед его взглядом. Таким стремительным, как дуло направленного на тебя пистолета. Кирилл чуть откидывает голову, чтобы было лучше видно и трясётся от холода ощущений всем телом. Кажется, в коже холод уже так привычен, что почти не ощущается, словно весь покрыт коркой. Греет только это горячее семя в рту. Этот парень так жестоко смотрит. Не как на человека. Разносит по телу пожары своим обжигающим льдом. Так бурно бьются в теле мысли, что уже зудит на языке желание проглотить, а жидкость смешивается на языке со слюной, от чего кажется почти сладкой. — Закрой. — Мхм... Ммм... – Хочу проглотить. Блять, что с головой?.. — Покажи. — Аах. - Застыв, он смотрит перед собой в ужасе и слёзы затекают в ушные раковины. а мягкая жижа на языке будто пульсирует под его взглядом. Что он сделает, если не послушаюсь?.. — Ещё раз. - Произносит немного мягче, но рука продолжает сжимать так крепко, что не пошевелиться, а между ног уже болит от возбуждения, но что-то, что управляет его телом снова чуть прогибается, и открывает рот. — Мма-ахх. — Глотай. Он закатывает глаза и, почти даже не дыша, плотно смыкает губы и, снова утопив в жидкости язык, сглатывает. Тепло омывает семенем колючий комок унижения в горле. Оно перетрясает все органы, так что слёзы не перестают литься и сумбурные мысли в голове превращаются в окончательный хаос, так что думает он сейчас что-то совершенно хаотичное и бесформенное. Ещё не научился думать. Ты так глубоко. Ты так горячо и глубоко внутри меня. У тебя на вкус как эрл грей. — Нравится, А? Расплачиваться за свои слова нравится? – Произносит он снова жестоко, обостряя внутри сумасшествие. От острого возбуждения, кажется всё начинает ломить между ног и за ушами потрескивают искры от его вкуса. — Н-нравится. Лёша замахивается и с резким выдохом заряжает по гадкой морде звонкую пощёчину и это от неожиданности с мясом срывает в голове какие-то предохранители. От возбуждения рыдания его и всхлипывания переходят в один протяжный раненный стон и горячим потоком вырывается внизу. Тело выгибается дугой, ещё шире раздвигаются перед этим ужасом колени и мучительное унижение струится из его члена в трусы. В стоне, от которого вибрируют зубы и сдавливает череп, он уже не понимает, кончает он или описался. Ощущение такое мучительно приятное, что даже больно. — Н-нравится-ах... Бл-ля... Жар всё рвётся и рвётся наружу, словно норовя обезвожить организм и силы покидают в одно мгновение. Пальцы на затылке разжимаются и в ту же секунду Кирилл с хриплым вдохом падает на пол. Кажется со всех сторон тает и сам в себе начинает утопать. Со всех сторон струятся горячие потоки. Изо рта, глотающего воздух, горячая слюна, из взгляда опустевшего слёзы, где-то внизу наружу вытекает боль и от неё к телу противно липнет одежда. Кажется, переступил внутри себя какую-то черту. Позволил этой похоти себя сломать и если конечности и органы починить возможно, то этого он не починит уже никогда. Океаном своего возбуждения он словно выброшен на камни и разбит. И теперь валяется, хватая воздух, как устрица с расколотой раковиной. Желеобразная и бесхребетная тварь, растекающаяся по холодному полу, но в бреду своего сознания он слепо глядит перед собой в поисках абстрактной спасительной опоры, которая смутно видится ему сейчас в жестоком взгляде этого человека. Будто он способен защитить его на свете от всего, в том числе и от самого себя и за это Кирилл так благодарен, что едва не наворачиваются на глаза слёзы благодарности.***
— Я не могу, у меня руки трясутся. ~ Ты слишком эмоционален. Они просто дети. — Ну, посмотри, они же как мы в их возрасте. ~ Дурной что ли?.. И кто я тогда? — Да я... Я не целочка больше! – Говорит юноша на экране. — ЧТО!? Когда он успел? Олег, звони домой! Развалившись на диване, двое мужчин внимательно следят за самым интересным сериалом, что когда-либо видели и намереваются унести в могилу тайну о том, что они его смотрят. Чтобы узнать о судьбе новобранца, один из них решил посмотреть по камерам, что там происходит и готовился лицезреть сцену кровавого убийства и это бы было правильно, но случилось нечто непредвиденное. ~ Это невежливо, это его личная жизнь. — Когда он успел стать мужчиной?! ~ Ты рассказывал ему о контрацептивах? — Да всё рассказывал. ~ Серёг, сейчас будет что-то неприличное, не смотри, это невежливо. — Очень на это надеюсь! А если не будет? А, нет, всё-таки будет... — Мне остановить запись? — О, Марго, нет, ни в коем случае! — Напоминаю, один из участников не достиг совершеннолетнего возраста и хранение и распространение данной записи уголовно наказуемо в соответствии с УК... ~ Марго, он серийник в розыске, а я официально мёртв. ~ Говорит один и кладёт голову второму на плечо.