60

      Святая ночь шелестела под дождём листьями и пением ночных насекомых. Ей всегда нравилось, как поют сверчки и как светят светлячки. Она и сама была как светлячок. Маленький невзрачный жук, всю прелесть которого можно понять лишь если знать как смотреть. Светлячок прячется в тёмных норках из опавшей хвои и пьёт сладкую росу.       Отовсюду доносится храп и ночное бормотание, но Лёша не спит. Сегодня он не может уснуть, потому что сегодня особенная ночь - сегодня она бы стала на год старше. Шум летнего дождя всегда такой ласковый, тяжёлый, как пуховое одеяло. Если вслушиваться в этот шум и прорывающиеся сквозь него насекомые трели, кажется, что на периферии слуха, где-то по ту сторону сознания можно услышать скрипку. Мягко оглаживая кончиками пальцев ключ на груди, он внимательно слушает звуки льющейся цветочной воды. Чем-то похоже на "август" Вивальди, но с тревожными и усталыми интонациями Паганини. Он свою скрипку ненавидел, а вот девочка-светлячок любила. Сквозь ночь и храп она играет тому, кто в этом мире остался её слушать.       Блестящая бусинка сладкой росы скатывается по иголке и, коснувшись её носом, светлячок втягивает её в себя, пока сияющая в луне бусина не станет крошечным бисером. Маленькой точкой в проснувшемся от дневного сна лесу светлячок исходит холодным лунным свечением, как маленький маячок, сигналящий кому-то, кого ещё не встретил. Лёша об этом думал с теплотой - как однажды Лиза найдёт себе пару, как у них будут дети, которых дядя Лёша будет учить фотографировать насекомых в макро. Как светлячок засияет ярчайшим пламенем в большом театре. А потом нечто тихо накрывает темнотой её мир. Нечто столько огромное, что даже не знает о существовании кого-то вроде светлячка. Оно проплывает сверху огромной скалой и, не заметив, шагает по ней. Мягкое и тонкое брюшко надрывается под гнётом колосса, ворвавшегося в её реальность и лопается легко, как капля росы. Она не успела даже вскрикнуть и светящаяся зелёным жидкость брызнула на изломанные останки. Так легко и буднично с едва слышимым хлопком внутренности прорвались сквозь нежную оболочку и теперь сияющим пятнышком светят меж мокрыми иголками хвои.       Крестик в пальцах гладкий, с неровными зазубринками кривых зубов. Маленький ключ в его собственный храм, в котором, тихо вдыхая, видит сны некто. Некто с каплями сияющих внутренностей на руках. Некто, кого даже нельзя назвать злым, потому что, убив, он этого не заметил, пока от его великого шествия не отвлекла эта маленькая случайность - Алексей Романович. Обнажённый и уязвимый этот человек спит под его взглядом и еле слышно произносит что-то неразборчивое, но Лёша читает слово по губам. — Море.        Тонкий и беспомощный грызун в банке. Такой же беззащитный, как светлячок, но от чего-то всё ещё живой. Сжав крест на груди, Лёша вынимает из-за пояса молоток. Если бы только этот человек не дышал, его светлячок мог бы снова играть с дождём в унисон. — С днём рождения, Лиза. - Выдыхает юноша шёпотом в темноту и с тихим глухим ударом тяжёлый металл встречается с золотистым затылком. Чвок. Как скорлупка ореха косточка ломается и осколки впиваются в упругую склизкую массу. Маленький принц даже не успевает ничего почувствовать и продолжает спать. Только больше не дышит. Последний вдох глубоко запутался во влажной губке его лёгких, а последний сон зациклился в памяти навечно.       Мягко опустив ладонь на его костлявое плечо, Лёша переворачивает его на спину и рассматривает. Откинутая на подушку, его голова питает горячими чёрными соками мягкую ткань. На тонкой шее возвышается острый кадык. Он снова уснул голым, потому в темноте слабым свечением исходит гладкая кожа. По ключице змеится тонкая полоса татуировки, а на ней неразличимые в темноте следы зубов. Красивый... И за то ненависть к нему расцветшая ещё гуще, сейчас медленно растворяется в клокочущем адреналиновом приливе. Убил. Невероятно. Боже, как легко, даже слёзы на глаза наворачиваются. Всё время это было так просто - взять и решить чёртову проблему. Не думать, не пытаться чинить - просто избавиться.       Если бы не была отключена специальной двухъярусной программой, белая птичка Марго уже направила бы Игорю сообщение о том, что Алексея больше не спасти. Немного жаль - младшая сестра и двое братьев так ждали новых сторис от Гречкина... Печально, но он просто не мог спать этой ночью. Так надеялся, что в своей новой реальности удастся унять в груди эту горькую жесткость и привыкнуть жить в мире, в котором нет Лизы. Надеялся, что сумеет заглушить горечь ненависти и обиды, но каждый раз, видя его становилось только больнее. Но вот и всё.       Из глубокого кармана своей куртки он вынимает большой нож, который, правда он и сам не помнит, как у него оказался. Не слишком острый, видимо прихваченный по рассеянности с кухни. Туповатый старый нож. Ему и не нужно быть слишком острым - главное, чтоб был тяжёлым и толстым. Сжав рукоять, Лёша упирается остриём в мягкую впадинку между ключиц. Здесь на его коже едва виднеется аккуратная родинка. Такая бледная будто веснушка. Ещё один оставленный им след.       Первые пару сантиметров мягких тканей остриё минует легко, а дальше он накрывает рукоять второй ладонью и, чуть упершись в нож своим весом, он с хрустом сухожилий протыкает прекрасному принцу грудь. Чуть поворочав нож в свежей ране в стороны, он с хлюпаньем вынимает лезвие и снова глубоко входит, прорезая себе путь вниз. Со слабым звуком последний вдох прекрасного принца выходит из лёгких, мешаясь с кровью затёкшей в горло. — С-с-с.       Где-то на уровне второго сверху ребра резать становится гораздо легче, если только направить лезвие прямо в плотную соединительную ткань между костями. Не нужно иметь опыта, чтобы понимать куда и как следует направлять нож. Ткани расходятся под лезвием, раскрывая его грудь, как коробочку физалиса. Прямо в этой влажной и горячей коробочке есть плотная сладкая ягода. Коробочка с хлюпаньем разливается тёмными густыми соками и, впитываясь в белые простыни, становится похожей на раскрывшийся цветочный, бутон. Дверь в гараж он оставил открытой, потому что этой ночью жарко, так что, мешаясь с ароматами цветов и трав, на нижний этаж затекает нежный шелест дождя и кузнечиков. Затапливает помещение звуками, прячущими от мира его грех. Мусульмане верят, что ночью бог не видит. Хорошо, если так.       Пятнышко светлячка всё сияет в темноте мокрых иголок, сливаясь в сиянии со светом звёзд. Она и сама становится одной из них - маленькой звёздочкой. Несмотря на уличную прохладу, на лбу у Лёши выступает пот от того, с каким усилием он наконец прорезает грудную клетку почти до желудка. Сейчас самое сложное.       Исторгаясь в темноту ароматами металла, прекрасный принц продолжает неподвижно спать, раскрытый как сладкое пирожное на белой тарелке перед своим палачом. Красивый и непорочный опустевший сосуд. Больше он не виновен. Теперь он невиннее младенца.       Алексей Романович с трудом проталкивает пальцы в тонкую щель меж костей и, с хлюпаньем подцепив рёбра, тянет на себя. Это не так легко - приходится прикладывать усилия, чтобы раскрыть его естественную броню. Здорово, что он занялся собой. Всё ради Кирилла. Ради того, чтобы постичь наконец таинства его гнилого внутреннего мира. В специализированных учреждениях для этих целей используются металлические приспособления, но у него с собой только молоток поэтому, занеся его над головой, он несколько раз с хрустом опускает его на рёбра. Живые кости ломаются с куда большим трудом, чем приготовленные. Интересно, будет вкусно, если запечь человека целиком? Можно вынуть органы и начинить изнутри овощами и пахучим маслом. Можно ввести большим шприцем в плоть маринад, чтоб не сохранилось человеческого горьковатого привкуса. Ещё можно освежевать и покрыть медовым соусом, чтоб от температуры он карамелизировался. Было бы здорово попробовать, но Лёша не психопат, чтоб поступать так с человеком, пусть даже с этим.       Опустив ладонь на мягкую кожу его груди, он придерживает грудную клетку, другой рукой отгибая рёбра на себя. Ещё несколько усилий и сломанные кости остаются висеть на коже. Он подхватывает край пальцами неловко, потому что от жидкости она очень скользкая. Нужно погрузить лезвие лишь на пару сантиметров внутрь и с хрустом проложить надрез под соском, а затем то же самое под рёбрами, чтобы оторвать кожу от плоти и убрать уже ненужные рёбра в сторону. Отогнуть, как лепесток влажной раффлезии.       Удивительно, что крови совсем не так, много, как он ожидал, но всё же приходится утереть руки и лицо о пододеяльник, чтобы не скользило. Крестик от пота липнет к груди и нагревается. Лёша чуть прикрывает глаза и с удовольствием потягивает ночной воздух носом. Запах липы, растущей неподалёку, сладкий и вездесущий сейчас удивительным образом мешается с металлическим ароматом крови и в смешении ощущается крепко и горячо, как пряный байховый чай.       Утерев лезвие, он снова крепко обхватывает рукоять и погружает в ещё тёплую массу соединительных тканей и с усилием перерубает бронхи. Здесь не помешал бы тонкий и гибкий разделочный нож. Он погружает в появившуюся красную расселину пальцы, и склизкая масса тут же густо набивается под ногти. Так тепло и мягко, будто сунул пальцы в плотный яблочный пирог. Стать бы совсем маленьким и забраться в его внутренности, как в горячий кокон. Немного неудобно от того, как скользко, но наощупь удаётся за что-то ухватиться, так что снова приложив усилие, он буквально отрывает лёгкое от его уютного гнёздышка в грудной клетке. Кровь стекает вниз на простынь и от ночной прохлады начинает запекаться, превращаясь в липкие густые завеси, будто маленькие кулисы в театр, главному актёру котого ещё предстоит появиться.       Лёгкое с тяжёлым шлепком опускается и свисает на бок, пока Лёша плотно заталкивает в грудину одеяло, чтобы впитало немого крови. Сладкая ягода крепится к коробочке физалиса на стебелёк-аорту, которую этим ножом разрезать сложнее всего, но и это не так неудобно как то, как от нарушения тканей она начинает кровоточить, буквально плеваться тёплым соком, застящим всё вокруг и вынуждающим двигаться наощупь. Лёгочный ствол подвижнее от того режется сложно, но если прижать края пальцами можно приложить усилие и просто раздавить ткани лезвием. Очень неаккуратно. Опытный хирург бы справился куда быстрее и красивее и крови было бы меньше. Куда больше её выходит, когда он расправляется с нижней полой веной, перекачивающей бедную кислородом кровь. От лишних канальцев ягоду приходится освобождать наощупь в потоках густого сока, который на пальцах стал уже засыхать и неприятно липнуть, но всё это, как и прохлада и шум дождя перестают иметь значение, когда, обхватив всеми десятью пальцами, он наконец извлекает его из груди.       Тёплое, мягкое, влажно хлюпающее и такое маленькое. Лёша мелко сотрясается всем телом от какого-то странного торжества, прижимая его к груди через рубашку и весь пачкается в его тёплых лепестках. Прекрасный принц всё ещё спит, откинув голову на подушку и видит миры, которых никто ещё не видел. От разгерметизации в рот попал воздух, поэтому его челюсть немного отгибается. Кажется, будто сейчас он снова зло улыбнётся и скажет что-нибудь грубое. Удивительно, как легко ему удаётся быть даже сейчас таким привлекательным. Распахнутый и недвижимый, но с лицом столь умиротворённно-задумчивым, будто в глубокой священной медитации. Алексей всё смотрит на него с растерянной улыбкой, сжимая своё сокровище. Чудесная ночь. Даже слёзы подступают к глазам и от того и дрожащим и хриплым шёпотом он произносит: — Чувствуешь?..       Откуда-то с улицы с ветром снова приносит отдалённый звук скрипки. Маленький светлячок ему снова играет. — Чувствуешь теперь то, что чувствовал я?.. - Спрашивает с полубезумной улыбкой и сжимает лиловую ягоду чуть крепче в дрожащих пальцах. — Спасибо.       Сознание начинает куда-то уносить. Ощутимо и бесповоротно, он теряет эту реальность, но не в силах расстаться с прекрасным наваждением сжимает пальцы крепче, чтобы не отпустить тёплой ниточки связующей с реальностью и осязаемостью этого мира. Даже страшно от того, как резко и ощутимо приближение расставания, накатывающее неумолимой волной. Беспомощность вновь горчит в горле обидой. Жаль. Как жаль. Вот бы задержаться ещё ненадолго в этой прекрасной ночи...       Он открывает глаза медленно, нехотя, не желая расставаться с горячим и плотным ощущением ягоды сжатой в руках. Она всё ещё теплится между пальцев, а юноша старается вдохнуть глубже и сомкнуть веки плотнее, кутаясь в сон, как в таящий лёд, но сознание силой возвращает обратно, не желая топнуть в сладостной тине сна. Сюда. В мир, где он снова беспомощен и безутешен. В его руках крепко сжато скомканное одеяло.