Любовь обожает шутить

Шастуну нравится засыпать с мыслью о том, что первое, что он сделает после пробуждения — пойдёт на кухню готовить завтрак, и минут через десять к нему присоединится Арс. Эта "утренняя эстетика" ему особенно нравилась. Нравились те полчаса, пока Ира еще спит, нравилось болтать на самые разные темы с ее отцом, нравилось случайно касаться как бы пытаясь разминуться в тесной комнате. Ему просто нравилось быть с Арсом, хоть и всего пол часа, но наедине. А потом хочется хлопнуть себя по лицу, ибо звучит все это жутко глупо. Но что поделать: Антон влюбился, действительно влюбился в Арсения и тихую размеренную жизнь с ним. Это все сложнее стало скрывать от Иры и придумывать любые отговорки. Чтобы не спать, не гулять, не целоваться и даже не общаться. Антон слишком боится того, что Арсений будет ревновать . Слишком долго он настраивал эту связь, чтобы мужчина просто напросто вспомнил, для чего вообще тут проживает Шастун и снова пошел на попятную. Ведь официально Антон с Ирой, а по-настоящему он только с Поповым – и телом, и душой. Но молчать вечность нельзя. Может и можно. Но у Шастуна выходит молчать всего неделю. *** — И ты собираешься что-то с этим делать? — спрашивает Попов после очередной ссоры дочери с зятем, сидя напротив Антона и вслушиваясь в ее агрессивные попытки что-то там сделать в ванной. Судя по звукам, скорее всего разгромить ее. Ссоры эта парочка в последнее время устраивала все чаще, причем иногда по пустяков причинам: в этот раз Антон не заправил кровать так, как хотела Ира. Она в последнее время слишком раздраженная всем, что происходит между ними, и Шастун как никто другой понимает, почему. Но все пытается свести на нет и только придумать какие-нибудь предлоги чтобы не сталкиваться лишний раз. — А зачем? — нарочито спокойно отвечает Антон, слишком наигранно показывая маску безразличия, и делает вид, что это совсем неважно. Но разговор запоминает. Арсу нужно, чтобы он что то сделал? Чтобы их отношения наладились? Чтобы он кинул Попову? Он кинет. Вот, хоть завтра. *** Антон не хочет даже вспоминать, как решился. Это как будто было просто, с ничего. Парень сидел за столом, попивая кофе и листая ленту в соцсети, а потом резко встал, оставил телефон и кружку на столе и направился в спальню, к ней, что тоже в свою очередь залипала в интсаграмм. Ничего, абсолютно ничего не предвещало беды. Он не помнит, что хотел ей сказать, не помнит даже что сказал в итоге. Он помнит только тишину, которую, кажется, слегкостью можно было порезать на ласкуты, и шокированный взгляд Иры. — Ты издеваешся? — первое, что тихо выдает она после фразы о расставании. Взгляд немного притупился, а телефон безжалостно полетел в сторону. Ира не понимала. Шутка? Глупая шутка! Да, Антон же любит шутить, а ещë он отчасти глупый... — Ир, ну прости, но я не могу иначе, — дрожащим и все таким же тихим голосом оправдывается Антон, будто за стенкой спал ребенок. Он не смотрел Ире в глаза. Не мог просто, и не хотел вовсе. — Шастун, я тебя ненавижу, —все-таки никто за стенкой не спит, поэтому тихий и мелодичный шёпот Поповой переходит на обычный голос. Все еще беззлобный. — Изменять мне с моим отцом... ты извращенец какой-то, это не нормально, это... это-- Ира не находит слов, ведь это бред! Настоящий бред! Это какай то странный юмор. Ужасная, глупая шутка. Да, это определенно шутка. Только не Шастуна и не Арсения. Это глупая шутка любви. Что решила вдоволь посмеятся над этой странной семейной. Любовь просто обожает шутить. Она так и не договаривает, даже не успевает подумать что сказать, как в дверном проходе появляется недоумевающий Арсений в деловом, чуть помятом, от тяжелого трудового дня, костюме. Вернулся, работничек. И шок иры, слишком быстро сменяется на гнев. — Шмотки свои забирай, — из шкафа на пол летит одежда Шастуна, которой не так уж и много, но смотрится все равно как в типичных драмах, которые день и ночь крутят по телеку. Стоит сказать что в драммах это выглядит грустно, а в жизни даже как то смешно. Вот только не для Антона. — Давай-давай, браслетики свои вшивые не забудь. — Забирай все, чтоб ноги твоей не было в этом доме! — на ее глазах выступают слезы. Обидно. До жути обидно понимать, что все это не тупейший пранк. А реальность. Может, даже, это больше странно, чем обидно, но Ира предпочитает не думать ещё и об этом. Она наконец замечает отца, стоящего в проходе и ошалело пялясь на сие действо. Ситуация говорит сама за себя, но Попова все же добавляет. — По крайней мере пока я здесь живу. К Арсению приходит осознание всей ситуации, и ему одновременно хочется убить Антона и поблагодарить. За то, что сам бы он никогда не решился. За его честность перед Ирой. Антон хороший. В отличии от старины Арса. Он виноват в слезах свой дочери, он отобрал ее парня, а может даже и мужа. Но он не может иначе. Он показал слабость и почему-то рад этому. Просто со временем так устаешь быть сильным. Со временем устаёшь даже просто быть. Но до такой крайности Арсению ещё жить и жить. Он на это надеется. *** Антон поспешно запихивает вещи в портфель и выметается из дома, не произнося больше ни слова. Говорить особо нечего: он целиком и полностью виноват в подобной ситуации. Легче просто проглотить и двигаться дальше. Арсений ломается пристальным и ошарашенным взглядом Иры, а в следующую секунду бросается за Антоном, не обращая внимания на какие-то ее возгласы. Хоть и понимает, что через несколько минут придется вернуться, и ситуацию будет еще более дурацкой. Но сдержаться не получается, и ноги будто сами несут его куда-то вниз по ступенькам. Антон курит прямо в подъезде, положив болт на то, что это вообще-то делать строго запрещается. Ему нужна разрядка. Нужно подумать. Как вдруг рядом приземляется задница Арса. *** Если Шаст сейчас начнёт разговаривать, то только на матерном, а Антон уже понял, что мат как-то будто режет уши Арсению. Да и хуй с ним. Потерпит. — Арсений Сергеевич, я блять устал от этого, — на эмоциях выдает Шаст, активно жестикулируя. Тонкая струйка сигаретного дыма оставляет красивый узор повтаряя движения Шастуна. Красиво. — Я вас люблю, понимаете? Что-то очень трогает в этих словах, и из глаз Арса, кажется, еще чуть-чуть и брызнут слезы. Но он продолжает жадно впитывать монолог и прислушиваться в каждую реплику Шастуна. То, что он скажет, может значить что-то очень серьёзное. — Не Иру, вас, — видя такую бурную реакцию Арсения, повторяет Антон. — И срать мне на ваш пол, статус, возраст и любые другие загоны, что в башке твоей тупой живут, — парень мечется с "ты" на "вы" от волнения. — Я заебался притворяться, что твоя дочь для меня что-то значит. — Я тоже, — коротко выдает в пустоту Попов, но оба понимают, что это высказывание не распространяется на последнее предложение. — Да неужели, — агрессивно, на с каким то сарказмом удивленно отвечает Шаст, разводя руками.— Я не хочу тебя отпускать. Прошу, останься со мной. Арсений не отвечает, и только многозначительно смотрит в сторону Шастуна. Кажется, что его переполняет что-то между гордостью, горем и простым счастьем обычного человека. Среди всех этих масок хладнокровной личности (которыми, кстати, точно также прикрывается и его дочь), Антон разглядел истину. На самом деле Арс всегда мечтал любить и быть любимым, и никогда не являлся глыбой тупого твердого льда, который тает сейчас у него в глазах, и рискует выкатится. "Ну давай, поплачь тут еще, старик" — невольно усмехаясь думает Шаст, хотя у самого тоже глаза на мокром месте, и рукой тянется смахнуть слезинку с глаз Попова. Сейчас он не оттолкнет, сейчас даже не до "у тебя слишком грязные руки для моего лица". Ладонь падает на щеку, и, будто забыв о своем намерении, скользит к затылку. На кончиках пальцев что-то болезненно покалывает, но сейчас не до этого. Тело бросает в лёгкую дрожь как обычно бывает перед поцелуем, но когда Антон наконец двигается ближе и чувствует тело Арса почти всем, что у него есть, то нехило удивляется. Мужчину конкретно трясёт, прямо как старую стиралку времён детства Шастуна — не исключено, что от холода. Он хоть и боится, но все равно цепляется руками за Шаста и крепко вжимается в чужое тело. За все это время его одолел какой-то тактильный голод, но прикосновений тоже становится мало. Антону же остается только смириться с этим фактом и прильнуть к желанным губам самостоятельно, смело наплевав на правила романтических фильмов, где в конце герои мучительно долго решаются, а после еще полчаса тянутся друг к другу. Полнометраж отбивают, что ли? Поцелуй затягивается. Пока Арсению "и хочется, и колется", Антон вытворяет все то, что хотел сделать еще очень-очень давно, даже до бухича, но вот как-то никак. Его руки скользят по лицу, зарываются в прекрасно пахнущие каким-то дорогим шампунем волосы, опускаются к шее, где гладят по ключицам, выдавливая из мужчины что-то между смешком и стоном. Арсения прижимают к себе руками. Касаясь каждого сантиметра кожи, подушечки пальцев будто стараются запомнить это чувство. Дрожь усиливается, и это уже начинает раздражать. Антон прикладывают руку к паху и Арсению перехватывает дыхание. Теперь то он его не оттолкнет. Но это сейчас совершенно неуместно, и лучше оставить такую сцену на потом, на более удобные времена. *** — Пап, это правда? — у только что вернувшегося и покрасневшего Арса Ира спрашивает только одно. Ответа не следует. Он просто не знает, что ей сказать. — Все, — "ясно" теряется в громком всхлипе девушки, который как бы она не пыталась, не смогла скрыть. Реветь – это не "похитрее". Реветь – это выставлять эмоции напоказ. Это слабость. Пора уходить, пока она окончательнне не потеряла самообладание. Первая слеза выпадает из глазницы и катится по щеке, оставляя за собой соленую дорожку. Внутри кто-то срывает рычаг самообладание, и вот внутренний голос уже вовсе не такой холодный. Пора валить. Блять, и желательно побыстрее. Входная дверь хлопает. Арсений снова один, снова на кухне, в доме снова оглушающая тишина. Он чувствует себя отвратительно. Как минимум за то, что сохранил номер Шаста. И если бы не его суровое детство, где учили бережно относиться к вещам, мобильник бы с грохотом разбился о плитку. Пока о плитку бьются только надежды на нормальные отношения с дочерью. *** Около подъезда она видит нервного и раздраженного Шастуна, теперь такого ненавистного и чужого, с полной сумкой вещей через плечо, и старается максимально на него не смотреть. Они отворачиваются друг от друга: Антон поправляет капюшон, а Ира проводит ногтем под глазом, с целью что-то там поправить. Хочется огрызнуться или крикнуть что-то ему в спину, но в этом нет логики. Какой грандиозный обман. Ее развели, как дурочку, поймали за слабое место. До Поповой доходит осознание, что сильнее всех "поймала"она сама себя. Ведь все она прекрасно понимала, с самого начала понимала. Но почему-то не хотела принять. Почему? Человеческий фактор. По каким-то личным целям. Очередное доказательство того, что личные цели – это слабость. "Нужно бороться за тех, кого любишь," — впервые за 18 лет она видит ситуацию, в которой эта фраза звучит как нестыковка. Она любит отца, возможно даже Антона, но и что с этого? Как за них бороться? Антон никогда не был "своим". Как минимум для нее. *** Ирина топит свой первый действительно признанный провал в вине, смазанной туше и подругах на какой-то автобусной остановке. А на другом Антон с вещами прячется в куртку по горло от холода, и взглядом а-ля "драная нищенка" смотрит на окно Арсения. Тот же с пустым взглядом заливает в себя шот такого ненавистного виски. Скоро новый год, по вечерам люди неспешно наряжают ёлки в своих домах и закупают подарки для тех, кто действительно дорог. Свет гирлянд отражается в сугробах, влажных от радости глазах людей. В зелёной бутылке красного полусладкого, в чёрном экране телефона Шастуна, набирающего знакомый номер уже в 10 раз, в очках Попова, лежащих на кухонном столе. На одиннадцатый раз Арс берет трубку. Оттуда доносится продрогший, дрожащий, но все равно издевательский голос Антона: — Ну слушай, я все, конечно понимаю, но может хоть подъезд мне откроешь? Холодно. Арсений криво усмехается, и оставляя стакан с янтарной жидкостью, и направляясь к входной двери. Шастун... Такой Шастун