Резонанс

Лейла курит и злится. Пусть злится, может быть она начнёт что-то делать. Баронесса всё видит. Она патологически следит за всем в своём доме. Камеры в курилке, у мусорных бачков, в туалете. Везде, где могли бы уединиться её дизайнеры, её работники, её любовники — везде, где они бы могли плакать или резать себе вены. Резать вены. Рита Бирч. Безумная Рита, что теперь сидела в психушке. Безумная Рита, у которой нет доступа ни к одному колюще-режущему предмету, иначе девушка просто изрежет себя всю и истечёт кровью. Именно с тех пор скрытые камеры в доме мод «Баронессы Хеллман» висят даже в туалете. Безумная страсть — великая коллекция, чья цена оказалась слишком высокой. Рита Бирч лежит в частной клинике, за очень большие деньги. О Рите Бирч не знают папарацци и газетчики. Рита Бирч — одна огромная боль. Саморазрушительный резонанс. Эстеллу тоже хотелось порезать. Увидеть её кровь, услышать её запах, попробовать на вкус. Баронесса колола булавками руки. Нет, она ей слишком нужна. Но девочка явно скрывает боль, и явно не догадывается и о десятой доли своей истинной силы. Это или убьёт её, или изменит навсегда. А баронесса пока не хочет изменений. Обожающий взгляд снизу вверх. Она позволяет Эстелле снимать с себя мерки. Маленькая пытка. Маленькая шалость — пока не видят горничные — схватить Эстеллу за рыже-красные пряди и прижать её губы к своему лону, оставляя следы красной помады на бежевой комбинации. Девчонка стонет от восторга и дрожит от дерзости, а баронесса улыбается надменно и саркастично, как умеет лишь она. Хеллман это нужно. Азарт, блеск в глазах не от того, что она так рада видеть этих чертовых гостей, не от того что Джеральд или кто-то ещё сказал ей комплимент, а от того, что пять минут назад за ширмой в ней был язык её девочки, прямо при всех в комнате. Дрожь во всем теле. Нельзя. Ни звука. Эстелла так хороша. Рыжая бестия. Красным ногтем по лицу, тихий шип сквозь зубы. Так бы и съела. Так хочется оставить след на нежной щечке. Нельзя. Ночь. Как всегда, бессонница. Как всегда, бокал виски или вина в руке. Джон всегда рядом. Джон всегда подхватит, когда она выпьет не в меру. Всегда придёт, если она начнёт кричать сквозь налетевший кошмар. Всегда уложит в постель, устранит следы чрезмерных возлияний. Всегда избавит от боли, если живот сведет судорогой. Но он недостаточно жесткий. Он не может трахнуть её до крика. Он не может слиться с ней в объятиях боли. Для этого у неё есть охрана. Два самых верных и самых лютых головореза, безжалостные животные, как её верные далматинцы, готовые выполнить любой приказ: убить или долбить её всю ночь сразу вдвоём, до иступляющего крика. Только так она ощущает себя живой. Но сегодня ей особенно плохо. Новая страсть, нездоровая, больная привязанность. Страх всё потерять. Охране и Джону деваться некуда. Они повязаны на крови. Эстелла ничем пока не связана, кроме как своей страстью к ней и пока невыплаканной болью, которая ещё нуждается в огранке. Баронесса пьёт, баронесса курит. Шприц надёжно заперт в шкафу. Это самое последнее средство, потому что от этого так быстро не отказываются. — Джон?! — Да, миледи. — Освободи парную комнату. Приготовь её для Эстеллы. Джон ничего не говорит в ответ, только лишь смотрит. Он хочет сказать, но не смеет перечить воле госпожи. Чего он только не видел в этой самой комнате. И каждый раз его съезд не предвещал ничего хорошего.