Резонанс

Эстелла послушно шла. Баронесса краем глаза, ещё за столом во время ужина, крайне внимательно смотрела за реакцией девушки и булавкой пыталась вернуть себе чёткость сознания. Она слишком дорога. Она слишком прекрасна. Она слишком соблазнительна, а более всего к себе влечёт именно запретное, баронесса знала это по горькому опыту. Но её губы сами произносят: — Хочешь узнать? — Хочу. Конечно, она хочет. Что может быть легче, чем соблазнить ничего не видевшую в жизни замарашку, полотёрку с помойки. Что может быть легче, чем соблазнить предложением творчества творческого человека? Баронесса шла и проклинала саму себя. Толчок, и ещё одна стенная панель отъезжает во внутрь, открывая огромную комнату. Святая святых — личная мастерская, имеющая только один выход и вход — через спальню. Почему же такая тайная? Эстелла округлила глаза, глядя на манекены, на реквизит, на разрезанные, искромсанные ткани, на утыканные булавками несостоявшиеся платья. Было полное ощущение, что в этой комнате буйствовал зверь невиданной мощи. Это сбивало с ног, сбивало дыхание и равно сколько пугало, столько и восхищало, как взрыв вулкана — прекрасно и смертельно опасно одновременно. — Ну, добро пожаловать, — баронесса улыбнулась хищно, и как показалось Эстелле, кроваво. В ближним от женщин углу находился огромный инкрустированный перламутром и зеркалами бар с очень красивой подсветкой. — Выпей, — предложила баронесса, и Эстелла подошла к ней. Баронесса зашла за барную стойку и мастерски, словно только этим на досуге и занималась, смешала пару коктейлей, разливая их по специализированным, сияющим кристальной чистотой бокалам. Эстелла улыбнулась немного самодовольно. Баронесса улыбнулась в ответ. — Скоро эта улыбка пропадёт с твоего лица, — подумала она, а вслух сказала. — Ты готова? Пойдем. — Готова к чему? — беспечно переспросила девушка. В её глазах на миг скользнули страх и возбуждение. — К бесконечно свободному творчеству. Творчеству за гранью обыденного. Они все, мои мастера, что каждый день приходят на работу в мой модный дом. Они хорошие исполнители — иначе их бы не было там, но они не могут и сотой части того, на что способны настоящие художники. Когда я увидела твою витрину в Либерти, я сразу поняла, что ты способна. Эстелла улыбнулась, её щеки вспыхнули от такой похвалы. Баронесса взяла девушку за руку и повела за собой к большой платформе, похожей на подиум, что находилась в центре комнаты. Миг, и Эстелла поняла, во что вляпалась. Сильные руки толкнули её назад. Взгляд баронессы не был взглядом человека. В её руке блеснула та самая опасная бритва, инкрустированная резьбой по кости. Несколько взмахов, и одежда, срезанная вместе с бельем и даже кожей, упала на пол. Баронесса тут же припала губами к порезу, жадно слизывая кровь. Эстелла ничего не успела понять, кроме того, что происходит что-то неестественное и ужасное, но сделать уже ничего не могла. Баронесса танком прижала её к полу, навалившись сверху. В этот миг сила в её руках достигла апогея. Она с легкостью рвала плотную ткань. Поцелуи жадные, требовательные, с животной необузданной страстью. Бокал разбит. В руке осколок, которым Хеллман ведёт по щеке Эстеллы. — Сладкая девочка. Чудная девочка. Моя девочка. Гори. Пылай. Покажи мне свою боль. Покажи мне свою страсть. Взмах руки и на Эстеллу падает огромный кусок красной ткани, такого же цвета, как и её кровь. В застенках головы тотчас зазвучало:"Швеи, мне нужна ткань такого оттенка". — Уже тогда? Уже тогда ты начала думать об этом?! — крикнула ошарашенная Эстелла. — Да! — зло ответила баронесса. В руке снова мелькнула опасная бритва. Срезана юбка, срезан пояс. Снова порез, и вслед за ним поцелуй, жадный, животный, мокрый. Раздвинуты ноги, крик тонет в пространстве. — Кричи, кричи, боль моя, жизнь моя, — томно шепчет Хеллман. — Здесь можно кричать сколь угодно громко, здесь никто не услышит. Эстелла кричала, Эстелла извивалась, сильные руки держали её, контролировали её возбуждение, её наплывающие оргазмы. Страстные поцелуи, словно проклятые цветы, расцветали по всему телу, горели по всему телу. Эстелла не чувствовала боли, лишь соленый привкус крови на губах, своей крови на чужих губах. Баронесса отстранилась лишь за тем, чтобы запечатлеть очередной образ. Вокруг было разлито вино, разбросаны розы, разбито стекло и струилось много-много красной ткани, которая пронизывала всё. И посреди этого хаоса лежала она — словно распятый Иисус — мечта с белоснежной кожей, белой как снег. Запретный сон с голубыми глазами, голубыми как лёд. Бедовая, бредовая фантазия с волосами, рыжими как пламя. Баронесса возвышалась над ней, как дракон с полотна Уильяма Блэйка*. Взгляд безумный, остро режущий пространство. Её рука точна. Мысль мчится быстрее времени. Повсюду разбросаны только что рожденные эскизы. Очередной набросок готов, и губы сладостно приникают к источнику благости, вновь рождая взрыв внутри живота. И так словно вечность. Мучительную вечность.

***

Эстелла лежала на постели. Раны болели. Баронесса, облаченная в халат, без макияжа в очках склонилась над её рукой. Эстелла посмотрела на неё на такую странно домашнюю и совершенно интимную, без блеска и лоска. Потом на руку. Баронесса убрала шприц. — Это смесь анестетика и обеззараживающего. Не бойся. Следом за этим баронесса взяла с прикроватного столика какой-то крем. На столике лежало много чего: стерильные салфетки, обеззараживающие и ранозаживляющие, специальные пластыри. А Эстелла и не боялась, потому что бояться уже было нечего. Во всем теле царила подавленность и безразличие. Эстелла сейчас думала только об одном. Где баронесса так ловко научилась оказывать первую помощь? Неужели это был банальный опыт? Хеллман нежно смазывала недавние порезы кремом. Потом она вдруг, припав к телу, начала целовать кожу вокруг них, и гладила её, пока накладывала пластырь. Эстелла смотрела на всё это сквозь затуманенный анестетиком взгляд с не меньшим удивлением. — Прости, — прошептала баронесса настолько тихо, что почти не было слышно. И снова повторилась ночь, полная нежности, поцелуев в макушку, в висок, в щеку, мерный стук сердца, эти объятия, словно объятия матери. Матери, которую Эстелла потеряла так рано и по своей глупости. Слёз нет. Нет сил плакать. Что же за мать её обнимает, что же за монстр, что за учитель, что же за…