Резонанс

«Баронесса убийца! Новые подробности скандального дела» «Баронессу ждёт пожизненное» «Баронесса признана невменяемой» «Лондонский вампир. Сколько ещё тайн хранит особняк Хеллман?» Вспышки камер. Баронессу уводят из зала суда. Снова белые стены и внимательный взгляд доктора Пирсла. — Леди Хеллман, вас переводят из государственного учреждения в частную клинику. Некая особа, которая захотела остаться анонимной, внесла значительную сумму на ваше содержание. Баронесса лишь быстро и коротко исподлобья посмотрела на врача. Она ничего не ответила, впрочем, как и на суде. — Скажите лишь одно, — Пирсл не унимался. — Это наследственное? — Нет. — Ну, как хотите. За всё время нашего общения мне не удалось разговорить вас. Я передаю вас под опеку моего коллеги — доктора Дингла. Он хороший человек, постарайтесь с ним подружиться, вам предстоит долгое сотрудничество. Снова машина, камеры, вспышки, оклики, проклятья, переезд из одних белых стен в другие. Крики из-за дверей с одним круглым окном и решёткой. — Баронесса! Баронесса! Леди Хеллман! Я здесь! Роза кинула быстрый взгляд. За одной из дверей показалось лицо Риты Бирч. — Баронесса! Вы пришли! Я знала, что вы меня не оставите! — Уведите меня поскорее, — злобно шипит баронесса санитарам.

***

— Леди Хеллман, как ваше настроение? В дверях комнаты образовался молодой и улыбчивый врач, мистер Дингл: — К вам посетитель. — Я не принимаю. — Это особенный. Она сказала, что её вы точно захотите увидеть. Её имя Круэлла Де Виль. Знаю, что по решению суда ваши контакты ограничены, это неофициальный визит. Он не будет нигде зафиксирован. Камера для свиданий, стол. Рука пристёгнута под столом наручником. Пепельница, вмонтированная в стол, и сигареты — последнее, что ещё не отобрали. Леди сидит спокойно, курит, глядя на дверь с окном. Знакомый цвет волос. А вот и гостья. — Пришла таки, — бросает Хеллман. — Моего позора тебе, видимо, мало. Эстелла промолчала. — Как там Джон? — Сидит в тюрьме на время следствия. У него хорошие адвокаты, есть шанс освободить его под залог. — Хорошо. А ты молодец. Молодец. Всё очень грамотно. Я даже рада. Это было красиво. — А могло быть по-другому… — Нет, — леди Хеллман снова затягивается. — Знаешь, в детстве меня так очаровывали снежинки, их хрупкая красота. Мне хотелось подарить им время. Запечатлеть ускользающий миг. Но этот мир, Эстелла, этот мир… Ты ещё очень многого не знаешь. Ты не знаешь, какие тайны хранят родовитые и достойные. Моя вина лишь в том, что попалась, что смогли доказать. Ты же наверняка уже знаешь, какова твоя настоящая фамилия? — Блэквайфорд. — Верно. А ты знаешь, что Блэквайфорды прямые родственники королевской семье? — Нет. — Ха-ха-ха, — баронесса засмеялась злобно, запрокинув голову. — Хорошо тебе известная опасная бритва — это личный подарок королевы твоему прадедушке за… особые заслуги перед королевским домом. Но Виндзоры в своё время сделали всё, чтобы никто не уличил их в родственных связях с Блэквайфордами, боялись огласки. Ах, что теперь до этого. Это совсем другая история. Камилла Блэквайфорд — последняя представительница древнейшего и знатнейшего была признана погибшей в пожаре тысяча девятьсот пятьдесят первого года. — А кто же умер на самом деле? — Эстелла спросила с прищуром. Да, она теперь, уже имея деньги, подробно ознакомилась со всеми материалами дела относительно пожара в особняке Блэквайфордов. — Наша старая служанка. Сбылась и её мечта — она умерла и была похоронена под знатным титулом. — Ты её тоже убила? — Нет. Она уже как много дней умерла и лежала на постели в своей комнате. Её просто было некому обнаружить и похоронить. Из всех она осталась в замке последней. Ричард, наш дворецкий, умер ещё в сорок девятом. А кроме них с Агнессой в доме из слуг и не было никого. Да, если бы не твоё появление, всё бы было скрыто. — Жалеешь, что я осталась жива? — Сейчас, нет. Я хоронила тебя четыре раза. Достаточно, чтобы сойти с ума. А ты думала, что я буду злиться и проклинать тебя? — Не отрицала такой возможности. — Какая же ты всё-таки забавная. Знаешь, я даже рада, что оказалась здесь. Ты лишила меня всего, всего, что ослепляло, что не давало быть человеком. Только сейчас я почему-то вспомнила о том, что на самом деле хотела сделать, о чём мечтала в детстве. И эти мечты были явно не об убийстве людей. Это сейчас женщины приходят во все профессии, во власть. В моё время у женщин моего круга было три варианта: быть женой, любовницей или приживалкой, чьей-то вечно незамужней сестрой или тёткой. Чёртов мир мужчин. Мир осатаневших от собственной власти мужчин. Мир, где женщине досталась весьма прозаическая и утилитарная роль. Мир, который забыл слово любовь. Да здравствует королева! Королева которая царствует, но не правит. Что ж с того, что мне до зубного скрежета захотелось отомстить? Всем им. Всему миру. Что ж с того, что я оказалась сильнее и умнее? Что ж с того, что я построила свою империю? Назло им. Ты думаешь, мужчины не устраняют конкурентов? Или что за ними не тянутся поганые кровавые истории? А сколько внебрачных детей, Эстелла! Ты просто не знаешь сколько внебрачных детей делают эти влиятельные мужчины, заставляя потом женщин на всю жизнь замолкать. — Ты поэтому не спала с мужчинами? — Отчасти. Я позволяла себя любить и восхищаться, но любить самой… Нет. Когда мне было семнадцать я влюбилась. Но вся любовь рассыпалась вмиг, едва мой возлюбленный узнал из какой я семьи. Где же эта хвалёная любовь, которая всё прощает, долготерпит? Мне никто ничего не простил, хотя по юности я была виновата лишь в том, чему не была причиной. Мы не выбираем с каким носом и ртом родиться, с каким цветом волос и в какой семье, но почему-то должны нести за это ответственность. — Зато теперь ты причина самой себя. — И не отрицаю этого. Я слишком увлеклась разглядыванием снежинок, не замечая, как они начали таять в моих руках. Власть отнимает у человека самое главное — умение видеть в людях людей и ценить человеческую жизнь, поэтому нет ничего страшнее чем лишенный морали художник, наделённый властью. Он слепнет в своём отчаянном порыве творения. Я рада, что это безумство прекратилось. — Значит я всё сделала правильно… — Значит… — А ведь я тоже только и хотела, что любви. — Хм, не ври себе, Эстелла, ты хотела показать миру свою боль, как я когда-то. Ты желала мести. В чём-то я тебе завидую. Ты знала любовь пусть и приёмной матери. Я своей матери не знала вовсе. Она умерла, когда мне исполнилось два месяца. Я не знала даже её лица. Вся моя любовь к женщинам не более чем попытка понять — какова она нежность. Но я так и не смогла… перебороть в себе рождённое в муках чудовище. Эстелла на миг закрыла глаза. Нежные объятия, нежные поцелуи, когда баронесса думала, что она спит. Нежные ночи и слёзы на глазах. И всё же баронесса знала, что такое любовь. Похороненная под тоннами дорогой и вычурной ткани, замалёванная макияжем, но каждый раз всё равно прорывающаяся любовь. — Спасибо и тебе за всё, мама. Эстелла встала со стула и, не глядя на баронессу, вышла из комнаты. Баронесса же, напротив, ловила глазами взгляд дочери. Не поймав его, она усмехнулась. — Прощай, моё сокровище, прощай. Какая же ты всё-таки забавная.