Через розовые очки (Through rose colored glasses)

                   — Его глаза прямо как самый чистый сапфир, — стонет Баджи, закрывая измученное лицо ладонями.       Глаза Майки закатываются до самого черепа — ну, Баджи не уверен, что это возможно — а плечи опускаются так низко, что он кажется ещё меньше обычного.       — За последний час ты сказал это пятнадцать раз, — хмыкает Майки, жмурясь от раздражения. — Не надоело?       Нельзя сказать, что последние несколько недель проходят для Баджи плохо. В общем-то, да, довольно мучительно. Всё-таки, начинается лето.       И Майки с его любовью к темной одежде кажется вычурным, ужасно неправильным на фоне заходящего солнца. И не жарко ему? Впрочем, ладно. Приближенным к земле солнце наверняка нипочем.       — А ты влился, — Майки нагло обхватывает его со спины руками, цепляясь пластиной ногтя за шею — добавляя ещё больше жара и заставляя Баджи протяжно застонать. — И ты выглядишь так, будто наконец решил перейти в нижнюю позицию, — Баджи не совсем уверен в своих домыслах, откуда Майки может об этом знать, но все равно позволяет себе сжаться подбитой птицей, в надежде, что Глава отцепится от его спины и плеч, что сейчас обвил колхидским плющом, — ты выглядишь заебанным.       Что ж, в какой-то мере он прав.       А если говорить честно… В последнее время у Баджи действительно проблем было достаточно. И его голос — тот самый раздосадованный долгий стон — объясняет это.       — Твой объект обожания, — Майки проводит в воздухе ладонью, немного отлипая от друга и позволяя ему вдохнуть глубже, будто вырисовывая портрет мальчишки, хотя Баджи не уверен, что кто-либо способен передать мягкую линию его челюсти, алые, мягкие лепестки губ и настолько синие, настолько глубокие глаза. — Он до сих пор тебя игнорирует, многоуважаемый Баджи-сан?       Баджи испускает тихий вздох, игнорируя соскользнувшую со рта Майки колкость.       Если говорить честно, то нет.       Со вступления Чифую в Тосву прошло больше месяца. И Баджи не может описать его, как плохого или несмышленного подчинённого, наоборот — мальчишка был разумным, был исполнительным, был способным и… Настолько холодным, что вымораживало.       Чифую избегал прямого контакта, прятал глаза и приобрел такие вычурные — да, безумно плохие — привычки.        — Вот он, ненаглядный твой, — шепчет Майки тише, но не отлипает от сильной напряжённой спины — ну, есть у него такая ленивая любовь к тактильности, а если Доракена, такого широкого, твердого и удобного рядом нет, то Баджи отстает от него лишь на пять сантиметров роста. — Баджи-сан, ты действительно заставил свою любовь носить подачки? Ты такой охуительный командир!       Баджи тяжело вздыхает.       — Я и не заставлял—       Мальчик подходит к ним сконфуженно, смотрит из-под ресниц кротко, едва ли не спотыкаясь о собственные лодыжки. Майки хочет задохнуться от их явной глупости — Господи, да всем видно, что вы два влюбленных дебила! — но лишь прижимается щекой к затылку Баджи и игнорирует скользящий по вискам водопадом пот — и не ясно, смущение или знойное солнце причина.       Впрочем, посмотреть есть на что. Сейчас в пору вступила жара, июнь по предпочтениям Майки был одним из самых нелюбимых его месяцев в течение года. Но на других действовал правильно, заставляя снимать душную одежду и являть жадным глазам прохожих частички кожи. У Чифую она достаточно бледная, чтобы солнце не легло обжигающе. Лишь веснушки — раньше едва ли заметные — сияют на его щеках и носу ярче. Майки теперь не уверен, что Чифую не знает о своей соблазнительности. Иначе не мял бы в руке ворот душной футболки — благо, с коротким рукавом, — а закрытые тканью бедра не тёр друг о друга в таком смущающем тесном жесте. Эмма ведёт себя также, когда на ночёвку остаётся Кен-чин. Надевает самые короткие шорты из своего гардероба — впрочем, Доракену похуй, а вот Майки скрипит зубами от злости. И мнется, подражая невинным девчонкам из тщедушных сериалов. Хотя его сестра — самая красивая и прелестная на свете, могла бы вести себя правдоподобнее, не настолько фальшиво. Могла бы стать собой и завоевала бы сердце любого. Даже несокрушимого Доракена.        Майки задумчиво хмыкает, вспоминая дни минувшие. И наконец смотрит вниз.       Баджи там задыхается — не от властной хватки рук Майки на свой шее — от соблазнительного вида Чифую. Господи, если хотел убить, можно было выбрать способ лояльнее?       Сбить грузовиком?       Воткнуть в спину нож?       Выстрелить в самое сердце из револьвера?       Нет, что вы… Чифую — не добродетель. А самый страшный мучитель — Сакакибара Сэйто может уже отдохнуть.       Баджи не смотрит. Честное слово. Прячет глаза за ладонями — достаточно широкими, чтобы прикрыть это зрелище, которое серьезно… Оно серьезно может убить его.       Но расщелины между проксимальными фалангами его пальцев получаются сами. И это движение — поверьте на слово — автоматическое. Заставляет издать его непередаваемый и едва слышный — для Чифую, конечно, Майки вполне конкретно может уловить любую деталь — вздох обожания.       Рассмотреть тело Чифую настолько близко — уже привилегия, которой удостаивается не каждый. Баджи не совсем уверен, куда стоит опустить взгляд раньше — на ничем неприкрытые руки, обнаженную шею или мягкое, учтивое выражение лица мальчика. Хочется ловить каждый вздох — к счастью, дыхание Чифую довольно частое, так что можно словить каждый и спрятать за пазухой, чтобы больше никому не досталось — можно любоваться каждым дюймом стройного тела и знать, что никто не посмеет отнять такую возможность. Кроме самого Чифую.        Он отводит глаза в сторону, пытаясь не опозорить себя ещё больше — багровые щеки говорят красноречивее слов, — но зрачки лишь дёргаются, плавясь сильнее под сексуальным давлением блондина и совсем не хотят отрываться от его незакрытого раздражающими преградами лица. Оно кажется совершенным, таким призрачным, как надежда на счастье у смертников…       — Стакан воды, — шепчет Чифую, едва передвигая губами, но заставляя Баджи издать до того восхитительный мурчащий звук в глубине своего горла, что глаза Майки непроизвольно расширяются от удивления.        — Я же не просил, Чифую, — мурчит Баджи гортанно, из-за чего бледная рука мальчика дёргается, сильнее сжимая стакан. Да, одна из вредных привычек Чифую — потакать любой его прихоти, пытаясь высказать благодарность и уважение. — Прекрати уже это.       Да, ему до безумия жарко. Но в округе полно мальчиков на побегушках — которых Баджи иметь не хочет. Он может рыком заставить любого сходить в магазин, купить ему наисвежайшего рамена, потому что он не Майки — что оправдывает походы по продуктовым магазинам тем, что получает от этого удовольствие. Он может приказать кому угодно, и бедное существо этот приказ выполнит.        А предмет его обожания… Стоит, слегка сгорбившись, протягивая дрожащей рукой воду и до того соблазнительно не одет, что Баджи следит за движением его лихорадочно дернувшегося кадыка. Хочется… Хочется обхватить его щеки ладонями или подхватить на руки, томно, крепче обычного прижать к груди, да и футболка так мягко ложится на его плечико, наверняка ткань натирает мягкую бледную кожу, а ведь вместо нее мог быть его язык… он бы почувствовал каждое учащенное поднятие его груди, каждое содрогание от кольца на его языке, бездну эмоций через один только этот контакт. Разрешил бы только Чифую, и он бы коснулся…       — Блять, мне давай, — раздражённо шепчет Майки и довольно грубо — по мнению Баджи — выхватывает из его руки стакан, осушая на месте до дна.        Господи…       Как же его заебала эта влюбленная парочка!       Майки же видит, как с каждой секундой щеки Чифую наливаются ярким румянцем. А ещё он видит, как посеревший кобальт скрывается за ресницами — мальчик щурится, пытаясь скрыть промелькнувшую в зрачках… Ревность. И потому Майки ухмыляется, обхватывая крепкую шею друга сильнее и почти касаясь темных, обильно пахнущих шампунем и солью пота волос.       — Чифую, не беспокой больше, — Майки протягивает ему стакан обратно, кивая.       При таком освещении глаза мальчика — прежде синие — становятся почти черными. Он наклоняет голову, скрывая их за светлой челкой и разворачивается — заметно медля и будто пытаясь что-то сказать. Впрочем, он кладет хуй на них так стремительно и красиво, что Баджи готов подскочить и поднять, лишь бы мальчик задержался в их компании дольше.        — И давно так? — спрашивает Майки, как только Чифую отходит на значительное от них расстояние.       На самом деле, Майки на данный момент все устраивает. Баджи, в конце концов, вернулся в Тосву, а значит и все командиры в составе. Не выделывается и не нудит, но и учится также усердно. Тем более, в последнее время меж бандами было затишье. Будто все и забыли о драках, но задни… Сердцем Майки чувствовал, что это всего лишь мгновенье. Счастливое, но такое же скоротечное.       — Больше месяца, — пожимает плечами он.       И да, Чифую до сих пор находился в низах, хотя его потенциал — если опустить любовь Баджи к светловолосым голубоглазым мальчикам по имени Чифую Матсуно — позволял ему продвинуться дальше. А если Баджи останется в таком состоянии, то его на поле битвы не выпустит, а если и позволит вступить в их наиболее культурную дискуссию с поножовщиной, то сгребет в охапку, спрячет в именной свастоновской куртке и зацелует светлую макушку, пока Чифую будет яростно и абсолютно безуспешно пытаться выбраться.       — Знаешь, — Майки прижимает к челюсти сложенные крестом пальцы — что более чем говорит об активном размышлении, — основной толчок в отношениях Кена и Эммы, — он хмурится, ведь, на самом деле, воспоминания не самые лучшие, учитывая, что парочка успешно не разговаривает в течение месяца. — В общем, их отношения заставила сдвинуться… Ревность.       — Ревность? — Баджи горбится — Майки движется за ним, поднимая в воздухе ноги, — сдвигая к переносице брови. Ревность. Он знает подобное чувство, правда уже и не помнит как это можно испытывать. Типа, это нормально — когда человек уделяет внимание не только тебе. Баджи не может сказать, что возмущённо дернулся или что его сердце учащенно забилось в тот момент, когда Эмма поцеловала Чифую… Или он ее. Как бы, Чифую, к его сожалению, не принадлежит ему и если чувствует себя комфортно…       — Да, поэтому ты можешь вполне привлечь его внимание этим.        Баджи разочарованно поднимает вверх плечи, потому что… Действительно в последнее время ничего не произошло.       Но это наверняка больно — ревность? Баджи не может говорить с полной уверенностью, но он об этом подозревает. И… Если Чифую кто-то боль и доставит, то после получит кулаком по лицу — смачно, чтобы челюсть трещала. А себя Баджи бить не особо хочет. Впрочем, нахождение с Чифую — мазохизм в самой выраженной своей ипостаси.       — Он не по парням, ясно? — Баджи поднимает вверх брови в упрекающем жесте, впрочем, Майки того и не видно. — Я бы не хотел его к чему-либо принуждать.        Рука Майки встречается с его лбом.       Какие же они порой глупые, невозможные, безумно влюбленные и ни к чему не способные!       — Запомни, Баджи, — Майки отклоняется от него, наконец отлипая и позволяя другу вдохнуть полной грудью. — Любовь — это действие. Не упускай ее, если она настоящая.       Баджи щурится, оглядывая Майки со всей своей скрупулезностью, но все равно не замечает в друге значительных изменений.       — Ты неожиданно стал умнее? — наклоняет к плечу голову он. Впрочем, его голова уже давно заполнена мыслями о светлых волосах и синих глазах. — В каком романе вычитал?       Майки в ответ лишь цокает, мотая головой отрицательно.       — Я не читаю романов. В моей жизни их и без того опиздохуительное количество. ***       Чифую тем временем переживает лёгкий внутренний кризис.       Во-первых, потому что из-за кошмарной погоды он испытывает лёгкое головокружение. И он находится в том самом паршивом состоянии, усредненном, но тем не менее омерзительном.       А во-вторых… Прошло больше месяца с его вступления в первый отряд под руководством Баджи. И это… Немного отличается от того, что он ожидал.        Драк было ужасно мало, а группировка более походила на детский сад. Серьезно, он, конечно, не против, что парни ведут себя так открыто и жизнерадостно — по крайней мере, это не похоже на жуткий боевик вроде того, что любил смотреть его отец, но и детская непосредственность стандартам не соответствует.        — Пиздец, — вздыхает Чифую, усаживаясь на асфальт рядом с общей курилкой, пропахшей насквозь табаком, но тем не менее открывающую его обзору командира. Боже, когда он успел наняться его телохранителем? Во всяком случае, его здесь никто не тронет — кроме солнечных, прожигающих насквозь лучей. Серьезно, он, конечно, родился в стране Восходящего Солнца, но и такое терпеть — очередная пытка. Чифую чиркает зажигалкой, прижимая сигарету к губам и щурится от палящего по глазам света. Да и не только от солнца… Господи, это ужасно.       В свастонах все имели фигуры довольно привлекательные — то есть, в день интенсивность их тренировок зашкаливала, а значит и мышцы качались чисто механически, без особых усердий. А сейчас, учитывая пекло, что буквально сжигает до костей его кожу, заставляя мечтать снять футболку с плеч, потому что из нее уже можно выжать море солоноватого пота…       Но Чифую может оправдано передумать, учитывая, что по комплекции от парней отличается.       Потому и смотрит расширенными зрачками на проходящих мимо. Типа, даже Майки в его глазах оставался эталоном. Лидер не зря ходил без футболки, прикрываясь совершенно ненужной свастоновской курткой, которая наверняка заставляла его плечи гореть от раздражающего тепла. Да и прессом своим блистал за милю. Чифую даже удивляется порой, как проходящие мимо девчонки — или Доракен — не падают в обморок.       А потом он всё-таки замечает это.       Никотиновая отрава останавливается у губ Чифую прежде, чем успевает дойти до цели. А его челюсть падает.       С Баджи… С Баджи-саном они уже виделись сегодня. То есть, Чифую не может пожаловаться на недостаток внимания, но и он не настолько ненасытный, чтобы то и дело переключать его безумно красивый — потому что каждая частичка его командира такая — турмалиновый взгляд на себя. То есть… Это ведь нормально, что Майки так жмется к Баджи? К его слегка обнажённому командиру?       А Доракена, как назло, рядом нет.       Дело в том, что находиться рядом со своим командиром хуже, чем сесть в тюрьму или испытать все прелести кымбу* и исидаки*. Потому что Чифую — не глупый, и он кое-что понимает.       Во-первых, в памяти до сих пор всплывают события дня, когда он проснулся в объятиях Баджи-сана. И можно было бы на эту историю забить сокрушительный болт, равносильный росту Доракена, можно было более никогда не доставать из закрома их общий секрет, особенно, если учитывать, как Чифую повел себя в тот момент.       Но одновременно он начинает задумываться о том, что… Их отношения вряд ли были принудительными.       Как бы Баджи ему не пытался пиздеть — а лжецов Чифую ненавидел, и это одно из его жалких оправданий своего нынешнего жёсткого отношения к Баджи — он понимает, что брюнет не настолько ублюдочный, даже если был в невменяемом состоянии.       Во-вторых, после того дня… Чифую решил осведомиться насчёт анального секса. Это ведь нормально, верно? Типа, он должен был убедиться, что находится в безопасности, успокоить свои расшатанные в край нервы, а ещё удостовериться, насколько он пострадал за прошедший вечер.       Это странно, что с небольшой порции — боже, он выпил всего лишь стаканов пять — вряд ли можно заработать амнезию, потому, возможно, это его защитная реакция на сильный, глубокий стресс.       И один показатель, который смог его успокоить — несмотря на то, что Чифую был полностью обнажен, ни поясница, ни задница у него не болела. В любом случае, Чифую может помнить, что они целовались — не более. И… Он не может отрицать, что ему это понравилось.       Да, это были эмоции после его расстройства, а возможно лишний стакан саке ударил в голову, но Чифую не может сказать, что это было омерзительно, отвратительно или что-то ещё. Парень ему понравился (возможно, больше, чем та блондинка), он до сих пор в его вкусе. И да, это все абсолютно не-пра-виль-но.       По крайней мере, прошел уже долгий мучительный месяц. И злоба почти иссякла. Да и пресекалась она… Благодарностью, что мог испытать Чифую по отношению к Баджи-сану.       Чифую не глуп, и понимает, что это всё не было помутнением. Это и есть взаимная симпатия. Он ведь не ошибается, что понравился командиру не меньше?       И…       Наверное, Баджи не очень хорошо поступает сейчас?       Чифую вовсе не хмурится. На худой конец, ему не стоит лезть в чужие отношения. По крайней мере, он не должен чувствовать себя как-то нелепо или испытывать дискомфорт.        Чифую уважает его. Совсем не боится.       И он дёргается, стоит пеплу с его пальцев упасть на кожу, а после немного вскрикивает — совершенно не мужественно, привлекая чужое внимание — и резко встаёт, поворачиваясь.       Чтобы врезаться носом во что-то твердое и — до приятного — теплое.       — Ты в порядке? — Доракен наклоняется, все ещё не убирая с его плеча крупной ладони и действительно выглядит немного взволнованным — хотя, обыкновенно он держит на лице нерушимую маску безразличия.        — Да, — кивает Чифую, пытаясь отлепить толстые пальцы от своего плеча — не потому что боится, что Доракен с ним поквитается за дни минувшие, нет-нет, что вы, — а после обращает внимание на горящий, потемневший и направленный в сторону взгляд.        Голова Доракена поворачивается вбок, и его лицо почти крошится от внезапной злости, зубы сжимаются вместе с пальцами — что всё ещё обхватывают плечо Чифую, — заставляя мальчика всхлипнуть от неожиданной боли. Зрачки обсидиановых глаз наконец-то дёргаются.       — Оу, — шипит Доракен, убирая руку, но не извиняется — что ожидать и следовало — и продолжает прожигать потемневшим взглядом сторону.       И Чифую наконец вспоминает, кто там находится.       До него долетает звук чужого смешка — это неожиданно приятно. Голос Баджи заставляет его вздрогнуть и повернуться, а ещё вспомнить о том, как они проводили время вместе. А сейчас… Он посвящает слишком много внимания Майки, тогда как два месяца назад о нем совершенно не думал. Улыбается ему точно также, и смех его такой же приятный, как голос — глубокий, пронзающий всю грудь баритон. И это ощущение заставляет поселиться в его сердце какому-то новому, необъяснимому чувству.        Не первый раз за этот период.        Чифую прикладывает ладонь к груди, туда, где подозрительно ноет сердце, и это чувство тянущее, похожее на никчемность или бесполезность.        Они не занимаются ничем преступным по своей сути. Майки лишь свился калачиком на его коленях — привычка, но обычно такая тактильность проявлена к Кену. Мягко улыбается брюнету и тычется носом в плечо, что-то рассказывая.       Чифую так и стоит — удивленный и явно разочарованный,  — прижимающий к груди пальцы, которые со временем заставляют его футболку в том месте собраться гармошкой, ну, потому что совершенно не понимает собственных чувств, в то время как Доракен не теряет момента, в пару широких — что с длиной его ног позволительно — шагов преодолевает расстояние между ними и за шиворот — о боже, как Чифую это все ненавидит — выхватывает Майки из рук Баджи-сана.       Он становится свидетелем странной, подозрительной сцены — того, как губы Майки трогает хитрая улыбка, а сам он маленькими, но заметно сильными руками сворачивается вокруг шеи Кена, пережимая пальцами его косичку в попытке не упасть.       А после — лишь темный дикий взгляд обсидиановых глаз, направленных в сторону Баджи-сана и занесённая над ним рука.       Чифую не понимает, как в тот момент оказался рядом.        Но удар кажется ужасно значительным, а три охуевших лица в округе — комичными.       — Чифую, — голос Баджи встревоженный, через пелену белого шума кажется призрачным, и Чифую старается открыть глаза шире, чтобы рассмотреть его приближенное лицо.       Это неожиданно горячо.       Чифую слышал, что от возбуждения порой давление в крови повышается, хрупкие капилляры пересыхают, а кровь из носа так и хлыщет — как человек с тремя подобными переломами и оставшимся идеальным носом, он уверен в этом.       И, кажется, его нос теперь однозначно сломан.        — Ты нахуя это сделал? — шипит Доракен, ставя Майки на ноги и наклоняясь к лежащему на земле мальчику — впрочем, он вовсе там не задерживается, ведь Баджи его подхватывает на руки, прижимая ужасно близко — его собственные руки болтаются без дела, голова запрокидывается, и кровь начинает пачкать прежде до безупречного белую футболку.       — На моего командира… Нельзя замахиваться, — едва ли выдыхает Чифую окровавленными губами и откашливается.       Ему кажется, что он слышит невнятный, приглушённый звук восторга, вырвавшийся из горла Баджи в этот момент.       — Чего, блять? — брови Доракена сжимаются лишь сильнее. — Ты ебанутый? Я выше него по званию—       Майки перекрывает его гул одним ударом ладони.        Впрочем, Чифую сразу же жалеет о своем внезапном геройстве, когда Баджи укладывает его голову на свое колено — это было мучительно, потому что сквозь потоки боли Чифую мог чувствовать перекатывающиеся на бедре толстые мышцы — и, задрав руки, снимает футболку, пережимая — возможно, сломанный — нос тканью.       Чифую ужасно жалеет, что не может кинуться под колеса и умереть.       Баджи-сан восхитительный. Неописуемый, и Чифую видит его не в первый раз обнаженным. Но головокружение в голове усиливается, потому что перед ним — не мускулистый бог, сошедший с Олимпа, а его командир.       Пиздец.       Полный пиздец.       Чифую кажется, что вместе с ударом Доракена в его сознании что-то неожиданно помутилось.       Широкое острое лицо Баджи перекрывает волнение, полные губы открываются в потрясении, а сам он склоняется ближе, пережимая идеальный, прекрасный и такой маленький нос его мальчика темной футболкой и кидая бешеный взгляд на Кена.       — Нахер ты меня ударить собирался, придурок?        Чифую издает разочарованный стон, когда Баджи от него отклоняется.       Но прежде чем он успевает подняться с чужих колен, брюнет проталкивает под его спину руку, подхватывая так легко — будто внушительный вес Чифую в его руках становится незначительным. И Чифую старается не издать тот самый восторженный, ужасно позорный вскрик, которые исполняют актрисы в фильмах. Баджи… Очень сильный. Один из сильнейших в Тосве.       Чифую задаётся вопросом, а смог ли поднять Майки того же Доракена, если считается сильнейшим из многих, но тепло и гладкость груди Баджи до того будоражит, что из его рта выходит тихий вздох, а висок прижимается крепче к сильному плечу, когда пальцы скользят по шее, зарываясь в распущенные темные пряди.       — Он невменяемый? — Кен удивлённо поднимает брови, наблюдая за отрешенными, голубыми глазами — прежде прелестно синими — сейчас побледневшими от… Потери сознания? — Ебать, что с ним?       В голосе Кена чувствуется неожиданное волнение, впрочем, оно оправдано — своей исполнительностью Чифую и довел себя до такого состояния. Удар-то предназначался Баджи — тот смог бы ответить так, что кровь к ногам прилила лагуной. А этот… Черт, тщедушный такой, кто вообще его в Тосву взять додумался? Да и мелкий…        Майки рядом охуевает от красноты, тронувшей щеки Кена, но тем не менее кивает, понимая его беспокойство.       — Помочь, может, донести? — он трёт шею ладонью, сожалея. Да уж, план слегка не удался. Вызвали ревность, правда, Доракена, но… Оглядываясь, Майки ухмыляется до того хитро, что Баджи понимает — он совершенно не против.        — Сам справлюсь, — отмахивается Баджи, подтягивая мальчика на руках удобнее.        «Придурок» — думает Майки, поглядывая на обнаженную сильную спину. Хоть бы куртку надел. Иначе кровь из носа Чифую так и не перестанет течь. ***

A bubbling inside of me? It's jealousy (Что клокочет внутри? Это ревность) Controlling me, it's coming after me (Контролирует меня, идет за мной) It's so easy, when you don't belong to me (Это так просто, когда ты не принадлежишь мне…)

      Первое, что испытывает Чифую, когда приходит в сознание — это жуткая головная боль, приводящая его виски в неистовство.       Она заставляет его напрячь ноги, пройтись безвольными руками по пустому пространству вокруг себя, чтобы напороться на шершавую мягкую ткань и сжать пальцами — предположительно — простынь. Оу, видимо, он в кровати.       Второе, что замечает Чифую — в кровати он не один.       На самом деле, сквозь боль, проходящую по всему его телу и белый шум, оставляющий в его мозгу одно слепое пятно, чужого частого дыхания почти не слышно. Чифую в этот момент слишком занят собственными страданиями, да и через минуту он понимает, что все его тело окаменело — он буквально не может двигаться. Единственное, что может его отрезвить — это влажность на лбу, возможно, от тряпки или футболки, способной привести Чифую в чувства.       Его нос ужасно холодный, почти не чувствуется на озябшем лице, а ресницы слиплись с щеками до того крепко, что отдирать — как ему кажется — придется всеми силами Тосвы.       Чифую пытается заставить свое тело двигаться, но единственное, что срабатывает — это подергать дистальными фалангами пальцев и повернуть голову в сторону. Впрочем, его висок сразу вжимается в сильное и горячее — если можно сказать подобное, учитывая, что на лицо Чифую буквально положили лед, — обтянутое грубой джинсовой тканью бедро.       Звуки рядом с ним подозрительно похожи на копошение, а прикосновение к спине — на разгоряченные широкие ладони. Чифую и не против, если они на ощупь кажутся такими знакомыми, да и тепло, разливающееся от них по плечам и предплечьям неожиданно успокаивает.       — Баджи-сан? — голос Чифую хриплый, будто после утреннего похмелья, пугает его, заставляет беспомощно дернуться, чтобы заметить на верхней части своего лица что-то инородное.       Тем не менее, через секунду Чифую понимает, что это упаковка мороженого, а еще через одно мгновенье она пропадает, заставляя пожалеть о последних мыслях — ведь она была единственной вещью, что позволяла ему отвлечься, а уму отрезвиться.       — Я здесь, — гортанный, ласковый и едва слышный голос Баджи-сана звучит обнадеживающе. Он проводит по обнаженным — Чифую помнит, что на нем была белая футболка с коротким рукавом — запястьям крепко, будто пытаясь согреть, но тем не менее замечает дрожь, волнующую все тело мальчишки. — Замерз?       Чифую позволяет себе кивнуть, хотя это действие весьма болезненное, но сейчас лишь его бедра находятся в относительной безопасности, будучи покрытыми плотно прилегающей к коже тканью шорт, когда как колени и икры его обжигаются под действием комнатной температуры — и Чифую ужасно благодарен своему командиру за накинутую на ноги простынь.       — Ты продолжаешь меня удивлять.       Чифую относительно успокаивается, когда головная боль проходит, а тело окутывается теплом — он чувствует себя комфортно, позволяя Баджи коснуться своих волос ладонью — ну, Чифую по длине его пальцев понимает, что это руки, — зарыться в них до того приятно, что Чифую испускает удивленный, довольный вздох. А после слышит расслабленную, но не издевательскую усмешку своего командира.       — Удивляю вас?       Баджи ловит его под спину, как только мальчик пытается приподняться, сам помогает усесться ровнее и не отпускает, даже когда глаза перед ним раскрываются — ужасно синие и сейчас испуганные.       Чифую же боится их близости — того, как нос брюнета едва ли не стукается о его собственный — стоит избегать этого, учитывая, что боль еще не прошла.       — Всегда удивлял, — Баджи хмыкает — вполне безразлично, ведь у Чифую от подобной интимности пальцы на ногах поджимаются, а щеки становятся темно-бордовыми. Впрочем, он может увидеть в широких зрачках, опоясанных золотой каймой, намек на понимание. — Хочешь есть?       Чифую шокирован тем, как легко Баджи может перевести тему, когда как его собственное сердце по ощущениям сейчас откажет, а сердечно-сосудистая система находится на пределе. Он судорожно сглатывает, пытаясь игнорировать пустынную сухость во рту. Воды бы не помешало.       — У меня тут в запасе полно еды, — отвечает Чифую, поднимая упаковку подтаявшего мороженого — клубничного — что сейчас спасало его прекрасное лицо от отека. Баджи с минуту пялится на него, осознавая сказанную нелепую шутку, а после валится на кровать, смеясь — красиво, прикрывая запястьями веки, трепеща ресницами, а также слегка истерично — содрогаясь всем телом. Чифую может заметить, что Баджи не повел его в больницу, а темные стены и приглушенный комнатный свет подозрительно знакомы — Баджи снова привел его в свою квартиру.       — Как же ты меня напугал, Чифую, — усмехается Баджи, перекатываясь на бок.       Мальчик подползает ближе, смотря с интересом и игнорируя прошедшую по всей нервной системе боль, нависая над закрытым лицом командира и смотря на него с неодобрением.       Забытая всеми богами простынь собирается вокруг талии совершенно небрежно, и если бы Баджи соизволил откинуть от глаз руку, то наверняка поперхнулся бы воздухом — так его мальчик сейчас прекрасен.       — Перестаньте! — выкрикивает Чифую, наклоняясь ниже, а Баджи лишь хватается за живот, убиваясь формальностью Чифую даже в тот момент, когда этого не требуется.       Боже.       Баджи вжимается затылком в матрац, жалея, что все-таки решился открыть глаза — а может жалея, что познакомился с дерзким мальчиком в кабинете директора этой весной — ведь не ожидает, что прежде холодный и такой недостигаемый Чифую окажется близко. Он тяжело сглатывает, нервно перекатывая металлическое кольцо на языке, в то время как Чифую собирается с мыслями, чтобы начать тот самый важный — серьезно, даже урок от мамы о половом воспитании не казался настолько противоестественным и сложным — разговор в своей жизни.       Через полчаса Чифую вполне комфортно устраивают за котацу, вручая тяжелую холодную чашку сенча, и он позволяет себе выдохнуть более размеренно и свободно, в то время как его ноги болтаются от земли, когда он пинает их взад и вперед.        Баджи считает, что в этот момент он не выглядит инфантильно — хоть и ведет себя по-ребячески — наоборот, не сошедшая с его щек пухлость вполне сочетается со всем остальным ангельским образом. Баджи считает его очаровательным в невозможности глотать слишком долго, так как дышит Чифую всё ещё ртом, в то время как его идеальный — боже, он хочет убить Доракена — нос зажат стерильной марлей.        Баджи также может заметить, когда бедром прижимается к столешнице, а его руки складываются на груди в грозном жесте — он вовсе не играет мышцами, чтобы обратить на себя внимание мальчика, — что тонкие светлые брови блондина сжимаются, приоткрытые прежде губы поджимаются по привычке, чтобы потом неловко открыться, издавая до того чарующее, обольстительное сопение — боже, ну какое же Чифую славное создание, милейший котенок, которого хочется прижать к груди и затискать.        Чифую тем временем смотрит в свою кружку, следуя глазами за плавающими чаинками — они все слегли на дно и лишь две смогли выплыть. Он коротко вздыхает, набирая в легкие больше воздуха и, жмурясь, ставит чашку с громким стуком на стол.        — Нам нужно поговорить! — выплевывает он, прижимая ладони к глазам.        Баджи в другом конце комнаты дергается, едва ли не роняя чашку на пол, и оглядывается на мальчика лихорадочными глазами. Чифую ловит его взгляд, отвечая тем же, давая Баджи или себе — или любому духу, что сейчас за ними наблюдает — возможность отступить, прежде чем ситуация выйдет из-под контроля и перейдет во что-то необратимое.        Честно говоря, Чифую не знает, что делать в случае, если его отвергнут или отреагируют ненадлежащим образом. В конце концов, Чифую отвергали в более, чем половине случаев, когда он пытался к кому-нибудь подкатить. И да, другая, удачная половина попыток — та блондинка из Тосвы.        Баджи выглядит очень спокойным, и это лишь внешне, ведь он с непосильным трудом симулирует психическую стабильность, потому что Баджи — отличный актер, достойный Оскара. Внутри же он паникует, переживая ядерный взрыв, где Чифую ожидаемо — единственный выживший, а от вида мальчика в его футболке (его собственная была испачкана кровью), что опускается до симпатичных бедер, все еще закрытых шортами, в его штанах происходит настоящий коллапс, и Баджи скрещивает ноги в надежде это скрыть. Отсутствие беспокойства на лице брюнета причиняет Чифую медленную противную боль, а при виде того, как невозмутимо он моргает — боль разносится до кончиков пальцев ног.        — В последнее время, — Чифую убеждается, что командир его слушает, чтобы шмыгнуть носом и продолжить, — блять, — он еще раз вздыхает, собираясь с мыслями, — я, короче, ну это…        Баджи с минуту слушает невнятное бормотание, стараясь не умиляться — боже, как же прелестно он лепечет.        — Что ты сказал? — брюнет наклоняется ниже, в надежде понять хоть слово и совершенно не ожидает, что лицо Чифую зальется краской, чтобы…        — ДА ВСЕ ПО ПИЗДЕ ПОШЛО! ЧТО ЖЕ ЭТО ЗА ХУЙНЯ ТАКАЯ!        Баджи не успевает отклониться или отскочить на шаг в сторону, потому что Чифую неожиданно приближается, чтобы врезаться в его губы тяжелым ударом — бабочки в животе Баджи умирают самым жестоким способом, а губы лишь на секунду обжигаются — Чифую успевает отскочить.        — Блять, как больно… — он хватается за поврежденный нос, который при ударе, видимо, закровоточил сильнее.        Баджи пытается успокоить расползающуюся с шумным ветром в груди бурю, чтобы в следующую секунду схватить мальчика за скулы и удержать в устойчивом положении. Глаза брюнета светятся от обожания, оно в его зрачках расползается расплавленным золотом. Боже, боже, за что ему это благословение? Чифую замирает, все еще испытывая жгучую боль, когда длинными знакомыми касаниями пальцев Баджи ухватывает его за щеку, чтобы прикоснуться губами — осторожно, едва ли.        — Выдохни, — шепот Баджи отдается пульсацией в его висках и горле. — Ты расскажешь мне, что случилось?        Чифую же задыхается от того, как грудь Баджи к нему прижимается, как бицепс давит на него, заставляя упереться в столешницу. И… Чифую чувствует себя запертым в клетке. Впрочем, надолго они в этой позиции не задерживаются, ведь Баджи с разочарованным вздохом тянется к раковине, укладывая туда немытые чашки.        Секунду назад Баджи был уверен, что Чифую уйдет, но он не может подавить в себе желание коснуться его подбородка, прижаться губами ко лбу — ужасно нежно и ласково, заставить развалиться его на части. Что он и делает, заставляя мальчика раскраснеться сильнее.        — Нахуя сделал это? — Чифую дергается, когда мочку его уха обхватывают губами, а к бедру что-то твердое не многозначительно прижимается.  Он дергается от тихого вкрадчивого шепота брюнета — который совершенно не внушает доверия, а необъяснимое чувство, что он находится на прицеле у хищника, расползается по частичкам кожи сверхновой.        — Проверить кое-что хотел.        Хоть его слова и звучат, как самый настоящий бред, Чифую испытывает поглощающее все органы удовольствие, когда щеки Баджи приобретают легкий розоватый оттенок, едва ли заметный, но на его бледной коже — ярчайший.        — И как? — он снова ведет носом по его горячей скуле, приближаясь к губам. И Чифую ненавидит себя, но не сопротивляется, наоборот — тянется вверх.        «Хочу проверить еще» — тонет между столкновением их губ, погрязая в стоне.        И он действительно разваливается на части, цепляясь за футболку парня пальцами и всхлипывая ему в губы что-то до боли унизительное — что-то, что ни Чифую, ни Баджи не вспомнят.       Чифую признает, что ему нравится это давящее ощущение, как Баджи-сан исследует его рот языком с этим восхитительным металлическим кольцом.        Когда он целует его — это медленно, тягуче, словно самая желанная в его жизни патока — не омерзительная, а жизненно необходимая. Баджи может чувствовать, как Чифую под его руками расслабляется, льнет к нему и притирается — это почти первый раз, когда Чифую действительно отвечает ему так, что отговориться не выйдет. Он слышит тихое, едва ли заметное урчание, когда впивается в нижнюю губу мальчика, оттягивая.        И проходясь пальцами по его спине, позволяя ухватиться за бедра, он срывается, не удерживаясь и запуская руки под ткань своей домашней футболки. Спина Чифую взмокла от пота — жаль, не понять, от жары или волнения, и Баджи рычит, сто́ит Чифую издать тихий гортанный стон в направлении его губ.       Это продолжается ещё несколько долгих секунд, до того момента, как Баджи понимает, что Чифую… Задыхается.       — Ёб твою мать, у тебя же нос сломан, — Баджи отклоняется, хватая Чифую за плечи. — Дыши, давай, я не некроф… В общем, дыши.       Чифую неодобрительно фыркает.       — Ты же не закинешь сейчас меня на столешницу в порыве страсти и не сдерешь последние крохи одежды?       Он совершенно не ожидает, что Баджи…       Рассмеется.       — Какое порно ты смотришь, раз о таком мечтаешь? — сквозь поток слез, застилающих узкие глаза, едва ли видно золотую кайму, и Чифую обиженно, негодующе сжимает губы, стреляя ненавидящим взглядом в парня. «Гейское смотрю, благодаря тебе, уебок» — Ну, если ты хочешь, то я вполне…       — Заткни ебало уже, — злится Чифую, пытаясь оттолкнуть брюнета, но тот лишь смеётся, притягивая мальчика ближе.        Чифую не знает сколько времени им нужно и сколько мгновений проходит, чтобы они смогли выровнять свое дыхание и вернуться к реальности. Это неважно, пока Баджи теплый, прижимается к нему грудью и такой твердый под его пальцами — с учащенным ритмом сердца, который с каждым вздохом все замедляется, восстанавливаясь.        — Я вообще-то старался тебя разглядеть, — говорит он неожиданно.       — Что?       — В том баре. Я пытался тебя разглядеть.       Чифую закатывает глаза.       — Слепошарый, очки свои где потерял? — Баджи неловко пожимает плечами, чтобы… О да, Чифую понимает, что он пиздит.       Хочется раствориться в этом моменте, и даже спросить Баджи о продолжении, но… черт, они действительно в ебаной сёдзё-манге? Потому что Чифую ненавидит такие сюжеты. Телефон, лежащий в кармане Баджи, разрывается.       — Я живу на пятом этаже, если что, — предупреждающе шикает Баджи, отпуская мальчика из своей хватки. — Спрыгнешь и хуй соберёшь себя.       Чифую презрительно фыркает в ответ. Неужели Баджи действительно такого гадкого, омерзительного мнения о нем?        Пфф…       А запасного выхода здесь нет?