Question what the TV tells you (Усомнись в том, что показывает тебе ТВ) Question what the pop stars tell you (Усомнись в том, что тебе говорят поп-звезды)
*** — Знаешь, когда мы встретились впервые, то я захотел тебя отхуярить, — бормочет Чифую, исподлобья рассматривая напряжённую сильную спину командира и его съехавшие на бедра джинсы — боже, этих ямочек теперь захотелось коснуться. Его пальцы врезаются в кафель, тело до сих пор до неприятного липкое, особенно между бедер, футболка едва ли прикрывает худые ноги и член, но Баджи думает, что может к этому привыкнуть. Потому и фыркает совсем не сердито, улыбается, позволяя мягким ямочкам очертить щеки, и тянется к мальчику за своим заслуженным поцелуем. — А я решил, что хочу тебя видеть разложенным на своей постели, с разведёнными ногами и… — отвечает он медленно, искоса наблюдая за посторонней реакцией и оттого замечая, как мальчик раздражённо дергается. Ответ Чифую прилетает незамедлительно. — У тебя был такой недотрах? — щурит он большие глаза и строит лицо насмешливое, специально наклоняясь так близко, что взглядом Баджи проходится по обнаженной коже его бедра. Знает уже, что горячая и гладкая, потому размахивается, шлепая вполне обнадеживающе... (Боже, какой дебил.) ...И надеется, что не переборщил. Но скулы мальчика лишь сильнее заливаются краской — вообще-то, сволочь, так ведут себя с проститутками в фильмах! — да и сам он совсем закрывается, теряет дерзость и позволяет словам застрять в горле. Баджи наклоняется, проверяя воду, и снова целует Чифую в плечико. Ну, может это и сопливо, но он успел забыть за несколько прошедших лет — а ведь ему лишь семнадцать — как быть с человеком, к которому испытываешь такую явную симпатию. Потому и старается быть аккуратным до невозможности. Точнее, до омерзительного сопливым… — …Если отвечу да, то это не будет звучать слишком жалостливо? — еле слышно ворчит брюнет, и Чифую совсем расслабляется. А после Баджи, уместивший Чифую между своих разведенных ног и пытающийся распутать светлые пряди волос, решает, что такой Матсуно — полусонный и обмякший в его объятиях, разрешивший коснуться шеи и растрепать волосы на затылке, — его личный фетиш. Он считает, что в его собственном организме все пошло по пизде, раз Чифую выглядит хорошо обнаженным и, впрочем, он никогда не пытался этого скрыть, хвастаясь заметными мыщцами рук и тренированным телом, хотя Баджи до сих пор не покидают мысли, что у этого мальчика силы в один раз может не хватить. Черт, пожалуй, эта его черта — заботиться и жертвовать собой ради других, Майки всегда раздражала. — Я все время пытался убедить себя, что не хочу тебя трахнуть, — шепчет он в его шею, прижимая к груди ближе. Чифую сонно сопит, хмыкает, показывая, что слушает, и Баджи почти готов его отпустить, просто лечь спать, потому что они уже зашли за грань позволительного. На деле с его появлением действительно все поменялось. И все, что Баджи успел проебать — он вернул. Начиная с этого щемящего в груди чувства одиночества — хотя оно для Баджи не было чуждым, и заканчивая возвращением в Тосву — когда бы он ещё решился на встречу с самим непобедимым Майки? Баджи всегда причисляли к тем людям, кто справляется со всеми проблемами в одиночку. Возможно, даже в самый херовый период их жизни. Чифую же обхватил себя за колени и уткнулся в них лбом, пряча красные от мыслей щеки, потому что на Баджи все ещё оставались брюки — он стоял сзади, не залезая в ванную хотя бы по той причине, что они не могли сюда поместиться. И если Чифую и ощущал упирающийся между своих лопаток член, то меньше всего думал о том, чтобы помочь Баджи снять напряжение. Он видел такое в порно — развернуться, стянуть ремень и взять до горла. Разве не об этом трещал Майки на ухо Чифую в прошлую встречу? Пиздец, им же по шестнадцать… Да, впрочем, Глава всегда направлял блондина к тому, что командир первого дивизиона его хочет или в него влюблён. Впрочем, последнее они, кажется, не обговаривали. И если манге с уклоном в романтику довериться можно, то эти самые объятия и нахождение рядом — более всего описывают их нежные отношения. Чифую и самому уже хочется, чтобы это закончилось. — А почему розовые очки? — спросил он, наклоняя голову на бортик ванной и пытаясь заглянуть командиру в глаза — и при этом проигнорировать сильную грудь перед носом. Черт, Чифую же всегда нравилась женская… А глаза Баджи были все ещё расфокусированные, он даже не сразу среагировал на вопрос. А когда осознал, то вопросительно поднял бровь вверх. — Ну, при первой встрече ты сказал… — Я помню, — перебил его Кейске. К слову, Чифую ещё ни разу его по имени не назвал — да Баджи будто того и не требовал. Он скудно пожал плечами. — Ты мне показался таким ребенком тогда, типа, — он отвёл глаза в сторону, — таким нежным и неиспорченным. — О боже, — Чифую раздражённо закатил глаза. На деле все отзывались о нем как очень красивом, прекрасном… Распиздяе, который пытается качать свои права даже в ситуации безнадёжной. — Это немного разнится с тем, как ты сказал, что хотел меня трахнуть! Щеки Баджи залились краской — и, вашу мать, раньше его на такие эмоции было вывести невозможно. — Так на деле и оказалось, ты такой ласковый, просто пиздец— Сон с глаз Чифую сошел окончательно. На самом деле он думал, что совместную ванну принимают после занятий сексом. Впрочем, их отношения не походили ни на что-либо другое. И Баджи в постели оказался… Более нежным, чем предполагалось в начале. Потому и подтолкнул Чифую сейчас к мокрой стенке, заставив уткнуться лбом в кафель. — Уже лучше? — спросил он, раздвигая мокрые ягодицы в стороны и проверяя проход пальцами. И сам едва ли не застонал от этой пульсации у своего ногтя. Чифую, всхлипнув и сжав кулаки, кивнул. Баджи буквально заставлял человека, прежде на людях грубого, сходить с ума от стыда и от какого-то неоправданного, неправильного возбуждения. Даже сам перечерчивал весь свой опыт, потому что Чифую знал — дело не в том, что Баджи перетрахал большинство людей или являлся какой-то сексуальной машиной. Баджи Кейске сам по себе был незакомплексованным и лезущим напролом, правильно понимающим свои действия и желания. А все потому, что Баджи, несмотря на оценку посторонних людей, был несказанно умён. По крайней мере это наблюдалось в его словах и действиях, размышлениях — Чифую испугался бы полезть в его черепную коробку, потому что застрять там равносильно потере в снежном лесу. Все такое же белое однотонное и от того устрашающее. В следующую секунду к его шее снова прижались, и Чифую, ненавидя себя за это, опустил голову, пытаясь подчиниться. Впрочем, в последнее время ему казалось, что только на подобное он и был способен — подчинение. С Баджи Кейске это казалось правильным. Будто и сам он был воплощением власти — такие черты наблюдались у Майки. Необъяснимая, не терпящая возражений харизма. Нечто в их организме, заставляющее голос издавать такие рычащие ноты — как в главствующей породе животного; нечто, вызывающее в людях странный, ничем неоправданный страх. И если Глава не направлял подобное на друзей — хотя при первой встрече Чифую смог почувствовать ту безразличность в его голосе. Блять, будто самого Чифую тогда поимели. Тогда как Баджи не контролировал этой черты, подминая странной энергией под себя всех и вся. И это отчасти… Не пугало. Наоборот — как у ебанутого фетишиста вызывало слабости. Потому и сейчас ноги Чифую подогнулись, позволяя командиру подхватить его под бедра и вытащить на сухую поверхность. Он схватил первое попавшееся полотенце, наспех вытирая голого мальчика сверху донизу, и сам же прижался к его красной от духоты и чего-то ещё щеке. Позволил обхватить себя за шею руками и остановиться. — Что ты хочешь от меня? — спросил брюнет, прежде чем убрать руки ниже и схватить мальчишку за задницу. В любой другой момент Чифую решил бы, что он навязывается. С любой другой интонацией — но не настолько учтивой и ластящейся. Он сам знал, о чем стоит говорить или нет, сам знал, сможет ли пожалеть об этом. Да, сможет. Но почему-то по-блядски непослушный рот все равно приоткрывается без его ведома. — Не думаю, что ты меня трахнешь так, что мне не понравится. И да, в этой фразе определенно сквозило доверие. Вместо ответа брюнет толкает Чифую к двери и накрывает его губы своими, не дает схватить упавшее полотенце или повисшую на душе одежду и, как был, выталкивает за порог ванной. В комнате намного прохладнее, окно все еще нараспашку открыто, но зачем что-то лишнее, когда Баджи готов согреть мальчика подушечками пальцев, расчерчить на его спине иероглиф — он помнил, как часами этим занимался Кен-чин — и с удивительной жадностью приподнять, боже, чтоб никому не досталось. Теперь все это чувствуется по-другому. Просто пиздец. Когда это случилось? Баджи считает, что никогда не перестанет задаваться подобным вопросом, пока Чифую перед ним такой… Неповторимый и умертвляющий его с каждым словом, а с каждым кобальтовым взглядом закрепляющий крышку его деревянного гроба и включающий пластинку похоронного марша. И Баджи может списать этот стук на молоток, хоронивший все прежние ожидания и все прежние мысли. К счастью, это лишь стук его влюбленного — как у самого последнего придурка — сердца. *** Чифую смотрит на него сверху вниз — впервые — и улыбка на его губах заразная, чумная, заставляющая Баджи оскалиться ответно. Последующие мгновения его пальцы снова начинают двигаться, и они тянут, а еще это нормально, даже комфортно, Чифую едва ли ерзает на коленях командира, пока они снова находятся на смятой кровати, впиваясь в его собранные в хвост волосы пальцами. Он то и дело раздвигает ягодицы Чифую в стороны и не может заставить себя прекратить, даже когда мальчик недовольно хмурится, проходит по влажной от смазки ложбинке большими пальцами, потирает проход, заставляя Чифую дергаться. А что, собственно? Нельзя, блять? Он и без того заждался, пожирая Чифую взглядом последние несколько месяцев — ладно, если не считать ту поблажку в баре. — А твои родители не придут случайно? — совершенно не вовремя спрашивает Чифую, поддаваясь, насаживаясь и заставляя все мысли из головы Баджи вылететь влюблёнными бабочками. Он молчит, опирается рукой на кровать и — да, мать вашу — его джинсы наконец-то сняты. Потому чужое напряжение Чифую может почувствовать напрямую, потому и опускает ладонь навязчиво, твердо. Баджи от этого гортанно стонет. А потом сам оказывается на Чифую сверху, переворачивая его на кровать. Блондин без сопротивления приподнимает навстречу свои давно обнаженные и успевшие покрыться мурашками бедра, когда Баджи царапает его подбородок клыками. Черт, если он оставил на нем следы, то Чифую не будет против — он и без этого сразу заметил, когда после яростных поцелуев находил на губах новые ранки, что Баджи обожает кусаться, ещё и так больно, сука. Да и на плече или шее он не против увидеть подобное — лишь бы командир был доволен и наконец-то трахнул его, а не мялся как последняя девственница! И да, Баджи сам находит воистину очаровательным то, каким идеальным кажется Чифую в его объятиях, прежде строящий из себя самого пиздатого парня в округе — хотя, впрочем, Баджи не спорит. И теперь поддающийся его рукам, млеющий под ним. Он наслаждается всем образом мальчика, пока его собственные руки не оказываются по обе стороны от его лица, одновременно защищая его и заключая в клетку. Их бедра теперь обнаженные — и Чифую не может скрыть волнение при виде чужого массивного члена — соприкасаются в безумно тесном движении, и он сам больше не может думать. Смотрит из-под ресниц на отклонившегося подростка, совершенно неловким жестом пытающегося найти на постели защиту. — А презерватив обязательно? — нетерпеливо спрашивает Чифую. Между его ног до сих пор горячо и липко, да наплевать, в какой позиции, главное уже закончить с этим. А Баджи — ёбнутый на голову мазохист, раз около часа расхаживает со стояком, ещё более затвердевшим за прошедшее время. Баджи вопросительно поднимает бровь и теперь ухмыляется нагло. Впрочем, даже самодовольство в его золотых глазах не способно заставить Чифую отвернуться и спрятать лицо в плече. Если бы только добродушные слова Кейске соответствовали выражению его глаз… — Я, конечно, ни на что не намекаю… — начинает он неспешно, с каждым словом проворачивая на языке кольцо. — Но если я закончу внутрь, то тебе придется чиститься… — Ты не поможешь мне? — чертовски красиво улыбается Чифую. На деле он даже не знает, зачем просит об этом — промедление кажется непозволительным, а все остальное, когда они уже видели — повседневным. —…Она будет капать прямо из тебя на пол, — и он облизывается, голодно, заставляя Чифую проследить за кончиком показавшегося языка. — Это звучит пиздецки возбуждающе, Чифу, но ты должен сам уйти… У Чифую пересыхает в горле от такой интонации. Он и не думает, что ему не понравится, но если учитывать то, как Баджи вел себя все это время — если понадобится, то он остановится. Потому Чифую приглашающе раздвигает ноги — и Баджи считает, что развратил шестнадцатилетнего мальчишку окончательно, хотя от этого зрелища у него и член прижимается к животу сильнее. Шельма. Настоящая чертовски красивая Шельма. Это тот факт, который всегда нравился ему в парнях: девушки были менее крепкими, менее интересными и не такими сложными. Впрочем, если бы у Баджи спросили об отношениях, он бы, не задумываясь, ответил: «Зачем? Мне это совершенно неинтересно». Тогда как сам позволил бы Чифую крутить собой во все стороны и сам не ощущал разницы в свиданиях с Чифую и обычными девчонками — те же законченные романтики, просящие внимания, которое он может дать… — Я куплю тебе новую сёдзё, — обещает он, протягивая руку к потерявшейся в складках простыни смазке и раскрытой упаковке презерватива. — Я недавно несколько прочитал… Глаза Чифую, кажется, выкатятся ему прямо в руки — так сильно они распахнуты. — Ты сделал что? — и в его голосе полно охуевающей нотки, а в глазах — почтение. — Говорю… Почитал эту твою романтику, чтобы красивее все сделать… Чифую в ответ хмыкает, что-то похожее он и подозревал от прежде непробиваемого на нежности брюнета. Он с ним искренний сейчас хотя бы? Тогда все фишки с согласием… — Нет, если тебе комфортно, то я пиздецки рад, — машет ладонями командир и от этого движения его член прижимается к бедру Чифую, и он уже готов заскулить. — Бад… — он ловит золотистый взгляд напротив и придает тону больше формальности. — Баджи-сан, не могли бы Вы меня трахнуть? Закатывание золотых глаз брюнета — искусство. В принципе, для ухмыляющегося Чифую это новое зрелище — смотреть, как Баджи раскатывает презерватив по члену, и в его светлую голову наконец приходит осознание, что да… сейчас это должно случиться. И пока он утыкается носом в свои сведенные вместе колени, пока из-под ладони — боже, как самый настоящий ребенок, будто стараясь от этого скрыться — не выглядывает совсем не смело, и вся давняя бравость из его духа выходит. Знал ли он, что мальчик в очках и с грехом на душе — господи, прости, кто капает на волосы масло? — трахнет его через пару месяцев добровольно, а Чифую еще и согласится? Нет. Определенно. Но теперь его присутствие кажется, как никогда правильным, подходящим — самая устойчивая вещь в его повседневной жизни. — Хватит уже, пожалуйста, — он сцепляет зубы крепче, и Баджи готов поклясться, что увидел на дрогнувших ресницах слезы, мальчик сдавил его бедрами, на этот раз сильно. — Давай уже, мать твою. — Прости, — бормочет командир быстро, и возможно, это первый раз, когда он извиняется. Медленно выдыхает, подтягивая блондина за бедра ближе, пока они под его напором не раздвигаются, и да, эта картина может убить его. — Ты просто такой умница, — он почти целомудренно прикасается поцелуем к его волосам, и Чифую убежден, что Баджи посмотрел с десяток романтических фильмов, помимо сёдзё, потому что человек, стоящий в главе первого дивизиона, и растрепанный мальчик перед ним — совершенно разные люди. Впрочем, вполне возможно, что он единственный свидетель такого состояния командира. Чифую тихо стонет у его губ, когда узловатые пальцы проходят по его прессу, бёдрам и прижимаются к пояснице, приподнимая. — Ты хочешь так? — спрашивает Баджи, и блондин не сразу понимает, что он имеет в виду. — На животе может быть удобнее. Чифую скомкано кивает, поддается, даже когда его переворачивают и буквально чувствует прожигающий взгляд на своих ягодицах. По крайней мере, какой бы унизительной не была эта поза — он может закрыть глаза и почувствовать все наперед. В данный момент, все о чем он может думать — это ощущение чужих рук на своей коже и свое собственное желание, упирающееся в испачканные смазкой — естественной и покупной — простыни. — Готов? — поднимая мальчика за бедра, спрашивает командир. Чифую кивает со всхлипом, но он не выглядит каким-то расстроенным, когда настолько провокационно ведет бедрами. И из головы Баджи все напускные волнения о том, что Чифую себя заставляет, уходят — его слова и действия явно говорят об обратном. Он обхватывает его за крепкий живот, в приступе дергающийся и наверняка оттягивающий на каждое действие томящим возбуждением, мажет губами по сведенным лопаткам. Наконец подстраивается, едва ли прижимаясь к раскрытым стенкам ануса. Внутри блондин был ужасно тугим и наверняка движение причиняло боль обоим, но Чифую все равно сдавленно, почти болезненно простонал в свою вспотевшую от фрикций ладонь. — Блять, — пихнул он старшего подростка локтем, не сильно, но все также ощутимо, — кто же знал, что это так больно… А как же полубог в постели, стояк штаны рвет? Баджи едва ли смог расслышать его голос сквозь собственную боль и удовольствие — по большей части разыгравшееся из-за того, что Чифую под ним. Но услышав, осекся и крепче сцепил челюсти — Чифую буквально почувствовал, как желваки под его кожей лихорадочно бегали — погружаясь глубже. Чертов Майки. Наверняка еще своей паранормальной хуйни добавил. Впрочем, ладно, почему бы и нет? — Знаешь, — шепчет он оглушительно, прижимаясь к мокрым после душа светлым прядям, — не надо кого-либо слушать, ты и без этого такой молодец. Он повторяет это еще несколько раз, снова и снова, пока Чифую в его руках не расслабится, пока не впустит дальше и его шумное сердце, расположившееся под ладонью брюнета, не успокоится. И Баджи немного жалеет, что не может сейчас увидеть его лицо и не может поцеловать, чтобы успокоить. Но, видимо, Чифую достаточно сжать руки на простыне посильнее, впиться в нее пальцами и застонать сквозь зубы, когда бедра командира вжимаются в его зад. А затем сразу же — охуеть, прямо как в порнофильме — издает громкий стон, когда Баджи отводит свои бедра назад. И это больно, сложно, но… Также впечатлительно. — Твою мать, Баджи-сан! — выкрикивает мальчик с очередным толчком, и это… Неожиданно начинает ему нравиться. Баджи усмехается, задаёт медленный, щадящий темп, помогая привыкнуть к внедрению. А Чифую под его пальцами млеет, терпит, пока наконец по телу не проходит очередная электромагнитная волна, заставляющая его закричать. — Хорошо, хорошо, давай больше, — шепчет он, и Баджи едва ли может расслышать, лишь нелепо кивает в ответ и ударяется сильнее, уже зная под каким ракурсом он расплавится. Знал ли он, что это будет ощущаться также прекрасно? Определенно. Потому что Чифую, плавящийся в его руках — давний гость мокрых снов брюнета. И изменятся ли их отношения после этого? В конце концов Чифую теперь не увильнуть, и он сам, кажется, совсем не против такого рода встреч и отношений. Баджи вслепую проводит рукой по кровати, все еще придерживая Чифую за бедра, находит его ладонь, безвольно упавшую на темные простыни, и крепко сжимает тонкие пальцы. Он их зацеловать хочет, до каждого губами дотронуться, были бы кобальтовые глаза не настолько расфокусированы, а стоны — не настолько влекущими. Он и ловит один на ходу, поворачивая мальчишку за затылок и вжимаясь в горячие губы, едва ли не лишая его дыхания. Боже, увидел бы кто такого Чифую — растекшегося по постели, красного от смущения и чего-то еще, запретного, как греховный плод; с мокрыми от пота волосами — блять, он не прочь окунуться с ним в воду еще несколько раз — и настолько правильно принимающего его член, настолько хорошо раскрываясь, что голова кругом идет от желания. Он слышит лишь его дрожащее дыхание с каждым произведенным толчком, не видит уже ничего, кроме черных точек, мелькающих на зрачках, и не чувствует ничего, кроме давно забытого удовольствия. — Охуительный, — говорит Баджи без малейшего труда, толкаясь, кажется, до предела, — чертовски, блять, совершенный. Что-то в сказанных словах заставляет Чифую вырваться из хватки чужих пальцев и уткнуться лицом в подставленную подушку, так томительно двинуть бедрами, игнорируя боль в пояснице, и замычать совсем измученно. Черт, да когда он успел дойти до такого? Даже если Чифую сбит с толку, даже если он не успел разобраться в себе — он давно погряз в море этого удовольствия, утонул в нем, прыгнув с разбега. И эта вода разливается изнутри, окрашивая его плечи и щеки в ярко-багровую краску, пока Баджи не замечает, что на этих самых плечах тоже есть веснушки и когда-нибудь он позволит себе сосчитать их, рассмотрит каждую родинку, потому что всего Чифую хочется изучать. И у командира, отклонившегося назад, есть лучшая точка обзора для того, чтобы увидеть на бледной коже отпечатки своих зубов — по-прежнему острых и жадных до крови. И помимо того, как Кейске влюблен в него — по крайней мере, это он признает — также можно запомнить весь образ Чифую, напряженного и растрёпанного, сжимающего пальцами простыни в совершенно незнакомой прежде истоме и сотрясающегося в сокрушительном, почти одновременном с ним оргазме. Чифую не знает, сколько времени им требуется, чтобы вернуться к реальности. По крайней мере он не против греться в руках парня до конца жизни или хотя бы пока сознание не вернётся обратно в тело. Пока Баджи, устало и счастливо дыша, не выйдет и не проведет по нему влажным полотенцем, не забудет ни об одной части и не спросит о его самочувствии. Вот такие объятия — сильные и обнадеживающие — ему бы не смогла подарить девчонка. И широкие ладони Баджи, проходящие по его спине неспешно и расслабляюще, дарят спокойствие, какую-то дзен-энергию, потому Чифую… Совсем не жалеет о своем выборе. И о том, что позволил Баджи увидеть себя лишь с одной серьгой в ухе. По крайней мере сейчас на часах, которые видит Чифую из-за чужого плеча, около шести вечера, а значит, на весь секс они потратили около трёх. Блять — он утыкается носом в его плечо. Почему же тогда появляется чувство, что они больше месяца протрахали? И, блять, он больше не девственник. Это осознание приходит неспешно с болью и слезами, но от того не менее сокрушительно. Боже, что ещё взять с влюбленного зацикленного идиота — сказал бы сейчас Майки. А Баджи… конкретно таким и является на данный момент. Обречённым и очарованным. По крайней мере он даст мальчику отдохнуть на своем плече, а после снова поведет в ванную, которую они примут вместе. И Чифую… Действительно заслуживает этой щенячьей нежности, даже сейчас бурча что-то брюнету в подбородок и растягиваясь у него на груди, что-то… Эти слова из его губ рассыпаются золотом, проносятся в воздухе мельчайшим прахом, заносясь прямо в лёгкие, проникая в мозг… — Что ты сказал? — Баджи, приподнимаясь, думает, что совсем охуел от жизни. Ему послышалось, или… Я влюблен в тебя. И если это так, то… — …Спасибо, говорю, — бормочет Чифую ему на ухо совсем недовольно. — Я… Не пожалел в любом случае. *** Митсуя, застывший вдалеке, недовольно прикусывает зубами губу, его пальцы сжались вокруг телефона, и сам он излучает сплошное, ничем необъяснимое напряжение. — Да что, блять, тебе надо? — не выдерживает Доракен, разворачиваясь. Ему и без этого нужно отчитаться за двух долбоебов, которые пропали посреди дня и не отвечают на их звонки. — Что пялишь на меня? — Хорошо, — Митсуя кивает, его глаза до сих пор продолжают сужаться, пока в конце концов не оставляют в видимости лишь один бегающий зрачок, его ресницы нервно дёргаются от ветра. — Я терпел несколько дней всё-таки, — он набирает в лёгкие побольше воздуха, и теперь его взгляд придирчивый, требовательный и абсолютно обнаглевший. — Что, блять, с твоей шеей? — … — Доракен не выглядит смущенным, когда прижимает к горячему месту ладонь. Лишь пожимает плечами, потому что, блять, это его дело, с кем встречаться и кто поставит ему засос следующим. Быть может, бешеная проститутка в комнату забежала и укусила? Чего доебываешься? — Это пылесос? Блять, нет. Он собирался сказать совершенно не это. Митсуя, закрывающий лоб ладонью, считает, что дебилизм — это наследственное. Потому что утром Майки сказал ему тоже самое. И его фантазия достаточно разыгралась, он способен представить семнадцатилетнего Доракена и шестнадцатилетнего Майки, застывших в объятиях какой-нибудь девушки, пусть даже вместе… Но они и сами продолжают вести себя непотребно. Буквально по глазам увидеть можно, что лгут! — Знаешь, Доракен, — щурит глаза он. — Майки, вообще-то, на дне моего рождения не пил. И разворачивается к другу спиной, зная, что до Кен-чина дойдет сразу. Вон как красные пятна до самой шеи разошлись! А он и касается их едва ли, проводит пальцами по укусу и кидает на Главу взгляд из-за плеча. А тот в ответ поднимает непонимающе брови… Что тебе не нравится, распиздяй? — Ещё один такой взгляд и в магазин пошароебишься! А Кен-чин, отворачиваясь, недовольно шипит. Вот же хитрая сука. ***All my life I've tried to hide (Всю жизнь я пытался спрятать то) What history has given me (Что подарила мне история)