I remember when you said, (Я помню, как ты сказал:) «There are plenty of other fish in the sea, » («В море множество других рыб)
*** Глаза Чифую не отрываются от потолка, а губы сжимаются настолько плотно, что начинают белеть, его пальцы на мгновенье стискивают края манги. Он выдержит, выдержит… Но он, сдавшись под напряжённым взглядом, поворачивает голову вбок и почти шипит: — Что-то не нравится? Пик Джей, услышав к себе такое грубое обращение, дёргается и возмущённо воротит нос от хозяина в сторону. Да и вздох Чифую за этим следует незамедлительно. Отлично, не хватало ещё заработать шизофрению и заговорить с домашним животным! А все же… Кто, черт возьми, мог написать Баджи-сану то сообщение? Эта тревожная мысль не давала ему покоя последующую неделю, все врезалась в мыслительный процесс снова и снова. Во время завтрака, драк, разговоров с матерью. И в конце концов, все, о чем мог думать Чифую… Насколько сильно Баджи-сан мог когда-либо нарушить закон. И он, разумеется, понимает, что дела Тосвы могут принимать оборот серьезный. Он множество раз видел последствия драки, дождь не успевал отмывать асфальт от их свежей крови. Все это закону определенно не соответствовало. Но… убийство? Это уже что-то за гранью. Чифую продолжает думать об этом даже сейчас, когда прислоняется затылком к изголовью своей кровати и в тысячный раз перелистывает страницы «Наны», впрочем, в тексты совсем не вчитываясь. Дело не в том, что Баджи заслужил таких сомнений или противоречий в свою сторону… Просто Чифую теперь немного разочарован. Он откидывает мангу на простынь, та обиженно подпрыгивает на мягкой ткани, и Чифую испускает поистине тяжёлый вздох, когда бьется затылком о собственную подушку. Почему-то сейчас по ощущениям она разламывает его череп надвое. С Баджи Кейске всегда происходит вот так. Все тщательные идеи и планы рушатся вместе с костями и терпением окружающих, разбитыми кусками остаются лежать на полу. А Чифую разбит тоже? Наверняка. Чифую никогда не пытался что-либо контролировать. Это не его стезя. Скорее он отпустит лидерство и сам подожмет хвост, передаст поводок в ловкие пальцы Баджи. А тот пусть и совершит с ним геройство или злодеяние — неважно, если за рулем будет сидеть он. Потому, если что-то случится — в их отношениях или с самим брюнетом — Чифую ничего не сможет сделать против. Сердце Чифую от этих мыслей неожиданно дрогнуло. Последние дни Баджи почти не разговаривает с ним. Он почти не касается его, отговариваясь делами в Тосве. И Чифую серьезно готов купить что-нибудь сексуальное и просто силком привести в свою квартиру, запереться от всех людей на неделю и просто не выпускать Баджи Кейске из своих рук. Тем не менее, Чифую не совсем уверен, что ему хватит сил. Череда тех событий, что совершал Баджи последний месяц — полный разлом, апокалипсис. А за ним следует коррозия, разрушающая Чифую вследствие химической реакции полностью. И если даже Чифую никогда ранее не состоял в отношениях, то почти уверен, что именно таким образом люди и… расстаются. За всем этим следуют губительные, резкие мысли, разламывающие его череп со стороны внешней и запечатывающиеся в мозгу на веки вечные. А готов ли он отпустить Баджи теперь? Обидные слезы врезаются в веки Чифую, когда он вовремя прикрывает их, чтобы не упустить ни одной. Он не должен плакать. И он не будет. По крайней мере, пока никакого серьезного разговора в их жизни не было. Он готов избегать Баджи в ответ. Снова и снова, пока тот не одумается, пока не образумится, потому что… Блять, невозможно с ровного места так измениться. Чифую поворачивает голову в сторону, его щека начинает упираться в подушку, и он почти уверен, что влажной она становится из-за плотности воздуха, либо дождя, который внезапно пошел в комнате. Это ведь нормально, верно? Господи, он просто разбит. С таким выводом Чифую подтягивает ноги к груди, его колени обнаженные из-за коротких шорт, и он может сказать, что холод, внезапно вызвавший дрожь по всей его коже — комнатный. Совершенно не связанный с ритмом его сердца. Медленным. И оттого омертвевшим. Это последние мысли перед тем, как Чифую проваливается в сон, тоже наполненный Баджи Кейске — всей его составляющей, его запахом, мышцами и золотом радужной оболочки глаза. И если утром все наладится, то Чифую обязан проснуться и быть в хорошем, приподнятом настроении, что с его мокрыми скулами не ассоциируется. Потому он утирает их тыльной стороной ладони и отворачивается к стене. К слову, есть одна вещь, о которой вы узнаете после месяца знакомства с Чифую Матсуно. Например, о том, что Пик Джей занимает очень важную роль в его жизни. Или о том, что Чифую порой… Очень забывчивый. Часы пробили десять вечера, когда незакрытое прежде окно с неприятным звучанием скрипнуло. Чифую спал, прижимая ладонью к груди смятую мангу. Его бедра были крепко прижаты друг к другу, плечи мерно вздымались, а губы упускали слабые вздохи и хрипы. Наверняка снилось что-то плохое, что с его-то дневными терзаниями… Нормально. Баджи ещё раз прошёлся глазами по его телу, тяжело вздохнул, перебрасывая длинные ноги через подоконник. Грязь с его ботинок и жидкость с одежды успела запачкать пол своей омерзительной смесью. Баджи игнорирует это, тянется руками к куртке, сбрасывая ее с плеч прямо на пол и подходит ближе к кровати. И как был, в ботинках и грязной одежде, тяжело уваливается сверху. Через секунду голубые глаза испуганно распахиваются. Чифую разбудил не только внезапный шум, показавшийся в неожиданно наступившей тишине громогласным. Едкий металлический запах, настолько привычный, что становилось жутко, заставил его проснуться рывком и дернуться от своей подушки так резко, будто бы та насквозь пропиталась сардоническим цианидом. Впрочем, от звука низкого голоса бешенный ритм его сердца слегка успокоился. — Что, кошмар? — усмешка брюнета в абсолютнейшей тишине показалась чем-то невразумительным, бредовым. Но губы Чифую уже растеклись в счастливой улыбке, пальцы сжались в крепкие кулаки, а плечи так напряглись, что стало больно. Кошмар, ко всему сожалению, еще не успел закончиться. — Баджи-сан, я так рад… — начинает он, разворачиваясь всем корпусом. …Так рад видеть? Так рад нашей встрече? У Чифую множество вариантов исхода сегодняшнего события и девяносто процентов из них имеют хороший конец. Но лишь только мальчик поворачивается полностью и лишь только его зрачки находят красивую фигуру своего командира… Он замирает, его глаза распахиваются, челюсть падает, потому что он… Удивлен? Разумеется. Профиль Баджи закрыт темными волнами волос, его грудь тяжело опускается с каждым вздохом, и не чисто его заебанный вид заставляет Чифую открыть рот в шоке. Командир насквозь пропитался кровью. Это как в фильме ужасов. И теперь Чифую жалеет, что на его кровати светлое постельное белье, потому что… Оно все пропиталось грязью и кровавыми пятнами — …нет, морем. Это даже не ебаная лужа, потому что следы Чифую продолжает видеть даже на полу, у окна… Но больше всего, когда командир поднимает руку. — Было интересно, почему мой заместитель не пришел сегодня, — пожал плечами брюнет, продолжая разглядывать подсыхающую темно-красную корочку под своими ногтями. — Я очень хотел видеть тебя. И теперь Баджи знает, что Чифую спал, просто спал, не зная, что творится в Тосве на тот момент. Злость из-за этого осознания заставляет стиснуть его зубы крепче. — Что с тобой, Баджи-сан? — выдыхает мальчик тяжело, продвигаясь на коленях к брюнету и стараясь не касаться уже испачканной ткани кожей. Его голос надломный, почти граничащий с истерикой, его ладонь упирается в грудь, стараясь успокоить ритм тревожного, просто слетевшего с катушек сердца. — На Тосву напали? — и даже не дожидаясь ответа, он продолжает, — мне очень жаль, если это так. Очень жаль, я могу помочь— Он замолкает, когда губы брюнета растягиваются в белозубой улыбке, а его широкие ладони начинают упираться в кровать, чтобы подтолкнуть его кверху. — Бад…? — начинает блондин, собираясь спросить о том, что, черт возьми, происходит, но он не может закончить до того, как Баджи врезается в его губы своими. Это даже не поцелуй, а что-то подчиняющее и губительное, давящее на Чифую с внешней, не зависящей от него стороны. Пальцы Баджи стискивают щеки мальчика почти до боли, и он открывает рот инстинктивно, распахивая глаза, что успели наполниться ужасом. Отчасти из-за того, что его кожа сразу пачкается чужой кровью. И в том, что глаз он не закрывает, есть некое преимущество. Ресницы командира дрожат, вены на веках становятся все отчетливее, буквально кричат о том, как сильно он жмурится. И возможно на долю секунды в выражении его лица, которое ловит Чифую краем прикрытого глаза, впервые проскальзывает такая огромная степень паники. Быть может… взволнованность? Чифую не может утверждать наверняка, потому что, блять, с капитаном первого дивизиона все это не может ассоциироваться. Командир упирается свободной рукой в матрац, тот прогибается под его тяжестью, и Чифую может почувствовать, как падает… В омут своего забытого страха, потому что это первый их поцелуй после недельного перемирия. И это то, чего Чифую хотел. Это то, чему он готов отдаться со всей любовью и трепетом… Но тем не менее, с Баджи было что-то не так. Это чувствуется, когда пальцами руки Чифую дотрагивается до его напряженной спины в попытке обнять. Твердые мышцы от такого касания дёргаются, и последующим мгновением брюнет перехватывает его запястье настолько крепко, что Чифую мычит, а после он и вовсе притискивает руку блондина к своей груди, вжимая в пропитанную темной жидкостью ткань до максимума. Это грубо. И теперь Чифую может сказать, что целоваться с Баджи не всегда бывает приятно. Это один из случаев. Его дёсны саднят от того, как тесно брюнет прижимается внутрь, давит языком и оцарапывает полость рта. Это даже не страсть. И Чифую впервые не может ответить взаимностью, когда укладывает свободную ладонь на футболку командира, тянет ткань в сторону, прикладывая просто сокрушительные усилия, чтобы от себя оттолкнуть. Баджи отскакивает не сразу. Но когда это происходит, его лицо стойкое, герметичное, не пропускающее через себя ни единой эмоции. И глаза на этом бесцветном фоне кажутся мертвыми, поглощающими. Лишь губы, не потерявшие краски и влажности, ярким пятном въедаются и оживляют его выражение. Он улыбается, когда пытается задать следующий за всем этим хаосом вопрос. — Что не так, Чи— — Баджи-сан, — выдыхает Чифую и делает паузу, его взгляд растерян. — Что происходит? Баджи секунду наблюдает за тем, как судорожно мальчик пытается оттереть свою кожу от крови, лишь больше размазывая ее по щекам, а после слабо растягивает уголки губ в сторону. Омерзительно. — Не нападал никто, — совершенно небрежно пожимает плечами он. — Ты слышал когда-нибудь… Что когда командир покидает группировку, то это должно быть что-то знаменательное? Чифую не знает. Он возмущен последней частью из-за того, что все это — неожиданно. Теперь он, по крайней мере, может утверждать, что чувствуют люди во время массового теракта или… Стихийного бедствия. Наверняка они также напуганы, наверняка… Наверняка точно также начинают бояться последствий. Чифую качает головой отрицательно, его волосы налипают на все ещё мокрые скулы. И, возможно, он плакал во сне, и это не совсем то, что должен Баджи-сан видеть. Но он, черт возьми, всего несколько месяцев состоит в Тосве. И почти на сто процентов уверен, что Баджи лжет. Он был единственным, кто уходил из Токийской свастики по собственному желанию. По крайней мере… Насколько Чифую слышал. И в прошлый раз он действительно устроил драку, сжёг свой байк в качестве аварийного знака. Чтобы никогда больше не вернуться, хотя бы потому, что один важный атрибут из его жизни исчез. К сожалению, никого не возмутило это, когда Баджи вернулся обратно. — Почему покинул, Баджи-сан? — чеканит Чифую, его пальцы начинают дрожать, когда он двигается на коленях к нему навстречу и расставляет руки, чтобы обхватить скулы командира и заставить его на себя посмотреть. Почему-то Чифую ожидал увидеть в его глазах неадекватность, быть может… Он пьян? Ведь кроме этого металлического, въевшегося в лёгкие запаха, Чифую больше ничего не чувствует. Баджи, помедлив, открыл глаза. И в темноте они казались ещё темнее и поглощающе, в них было меньше осмысленности, чем стоило и больше необъяснимой отрешённости. Чифую ещё никогда его не видел таким. Он уже не боится крови, когда пододвигается настолько близко, что готов забраться к командиру на колени, снова навстречу, и Баджи застывает в уверенности получить пощечину, потому что Чифую всегда так поступал, когда не был доволен им. Но все, что происходит — это сокрушительное объятие, настолько крепкое, что Баджи готов задохнуться. Он не обнимает в ответ, лишь замирает, поднимая вверх подбородок и начиная разглядывать потолок комнаты. И через секунду Чифую готов даже отодвинуться, потому что больше ничего не происходит, но неожиданно широкие ладони оказываются на его спине, и они стойкие, замедляющие… Чифую задерживает дыхание, когда чужой нос касается его точки пульса. Все хорошо, ведь так? Это хороший знак. Чифую почти может пророчествовать то, что это очень хороший знак, и Баджи сейчас скажет о шутке… — Я хочу расстаться с тобой, — шепчет командир, оттаскивая его руки от своей талии, и теперь они безвольные, легко поддающиеся… И, серьезно, Баджи не составляет труда их разъединить, пока Чифую все ещё находится в лёгком шоке. Он крепко стискивает зубы. Несмотря на все ожидания — Чифую этот момент в голове однажды прокручивал — это причиняет ему сильную боль, потому что он никогда не знал, что это случится так скоро… Хуй там плавал. Он никогда не был готов к этому. И теперь шестерёнки в мозгу Чифую по максимуму начинают готовиться к ответу достойному, заслуженному. Что бы сказала Юкари, если бы Джорджи послал ее ко всем чертям в манге? И если Чифую не увидит его после этой ночи, если это конец… Стоит ли рассказать ему обо всем сейчас? Он… Он может без него жить. Он не собирается вскрывать вены, как только окно перед ним захлопнется или… Что-то ещё безумно влюбленное. Эти слова сейчас лишние? Он почти уверен, что именно это происходит в романтических фильмах. За окном должен шуметь дождь или происходить что-то катастрофическое, чтобы перенять атмосферу их ссоры и их любви, но… На улице до сих пор тихо, только ночные огни Токио позволяют думать о том, что никто не спит. Баджи, не дожидаясь ответа, закатывает глаза. Раздражённо. И движется назад, чтобы слезть с кровати, оставить после себя что-то испачканное в крови и разбитое… Именно это происходит в романтической манге, именно с такими эмоциями. Эти мысли вызывают на лице Чифую улыбку, несмотря на то, что его сердце до сих пор разбито, но, черт, возможно, что всё ещё исправить получится? Чифую медлит секунду, надеясь на это и испуганно смотря за тем, как командир распахивает окно, ставит одну ногу на подоконник… — Баджи-сан… — начинает он, но зажмуривается и мотает головой из стороны в сторону. — Блять, Кейске, не делай вид, что не слышишь! Я правда люблю тебя. Правда, слышишь? На некоторое время в комнате повисает тишина, и она убивающая… Чифую выдерживает секунду перед тем, как раскрыть глаза и упереться взглядом — провокационным и жёстким — в широкую спину командира. Он не может просто взять и уйти, оставив после себя реки крови и разбитое молотом сердце. Оно не из марципана, оно не сможет восстановиться. Не может же? Баджи замирает также пораженно, мышцы его спины напрягаются, когда он опускает подбородок вниз, и единственная вещь, что заставляет Чифую вздрогнуть — это смех. Непривычный и напряжённый… Но разбивающий все надежды Чифую при зрелище, как командир перебрасывает ноги обратно и да, это второй этаж, Чифую всегда мечтал о том, как Баджи к нему заберется и он будет в порядке, даже если спрыгнет. На самом деле… Он ничего ему не отвечает. Это почти готово убить блондина, вонзить в его сердце скальпель… Но между тем. Чифую оглядывается по сторонам, на миг в его внимание бросается грязная свастоновская куртка. Не лгал наверняка, что решил уйти. Но… Кому, вашу мать, принадлежит эта кровь? ***Вечер того же дня. Центральная больница Токио Сайсэйкай.
Локти Майки упираются в колени, его взгляд темный и напряжённый, когда Доракен подходит ближе. Сейчас он выглядит немного лучше, чем час назад — по крайней мере, Кен-чин так думает. И его дыхание замедляется, сердце почти грохочет о ребра, несмотря на то, что лицо Кена по-прежнему невозмутимо, когда он укладывает на плечо Майки руку. — Эй, он все ещё жив. Он, медля, присаживается на скамейку, бедром к бедру. Ведёт по спине мальчика пальцами, а после стремится к лицу, разглаживает глубокие морщины на лбу. Он не пытается сказать: «Я тебе говорил». Не пытается сказать: «Нехуй было принимать Баджи обратно». Потому что они оба знают, что Кен-чин окажется прав. Кен-чин всегда, вашу мать, оказывается прав. Майки реагирует на его тепло не сразу, лишь понимающие искорки в черных глазах становятся ярче, когда он ведёт носом в сторону и попадает Доракену в грудь. Не пытается отодвинуться. — Полный пиздец, да, Кен-чин? — интересуется он, когда высокий подросток прижимает его к своему плечу ближе. — Я много, что видел, но это— — Полный пиздец, ты уже говорил, — отвлекает Доракен, оглаживая его спину вверх-вниз, вычерчивая на острых лопатках темнеющее тату иероглифа. — Все будет хорошо, ты же знаешь? Он всегда был таким. Правда — сущий отстой. Порой лучше вовсе ее не знать, чем разламываться на части в последующем. И Майки от этой правды слишком устал. Его губы дёргаются в улыбке, ресницы опускаются вниз, когда Кен убирает пряди светлых волос от лица мальчишки. И он всё-таки делает тот шаг, вжимается носом в плечо друга и тихо смеётся, спрашивая: — Почему от Баджи всегда столько проблем? Потому что они уже далеко не дети. И они вписались во весь этот ужас полностью. Тосва пропитала их кровь ядом и битвами. Тосву невозможно из их вен вывести. Несколько месяцев назад в другой группировке убили человека. Его девушку изнасиловали и избили, чтобы показать свою властность. Это нормально в их кругах. Это нормально в их жизни. Низменный постулат. Догма. Априори невозможно избавиться от этого… — Ты перестанешь думать уже? — шепчет Кен-чин в светлую макушку. — Это больно наверняка. Не только физически. Майки пытается собрать себя по частям с каждым разом — Кен уверен в этом. Потому что он — единственный наблюдатель, единственная константа жизни Главы Свастонов. И эта возможность слишком часто причиняла ему боль, чтобы сейчас просто взять… И не заметить каждой его эмоции. Майки упускает неловкий смешок. — Если я перестану думать, — он откидывается спиной на заднюю стену и теперь его глаза полны скепсиса. — Тогда я буду слишком сильно похож на тебя. Кен-чин фыркает. А говорил, что не любит правду. Через несколько минут женщина в белом халате проходит мимо и останавливается. Она щурит темные глаза, рассматривая замерших в своем горе парней и хмурится. — Манджиро? Майки вскидывает голову, его сердце почти доходит до пяток, но он ничего не пытается сделать, чтобы прикрыть выражение своего лица, когда подрывается с места и подскакивает к темноволосой женщине. — Рад видеть вас, — низко наклоняется он. Темные волны волос бросаются в глаза ядом, в то время как янтарные блюдца глаз — разбивают понимание его жизни вдребезги. — Он в порядке? Она вяло качает головой, складка меж аккуратных бровей становится чётче и, серьезно, она пыталась сдержаться. — Я рада, что Кейске ушел из всего этого, — медленно шепчет женщина и добавляет, — Куда же вас занесло, Манджиро? — треплет его по светлым волосам, даже если мальчик опускает книзу голову и даже если ее голос полон неодобрения. — Твой друг в порядке, очень жаль, что он попал в это… Ты вполне можешь навестить его. Она знает, что это не Майки поспособствовал плохому состоянию мальчика. Она может объяснить полиции, что его руки чистые, а лицо без единой царапины. И он выглядит непричастным, почти что далёким от всего этого ужаса. Несмотря на то, что высокий парень на заднем плане доверия совсем не внушает. Она разочарованно качает головой. — Кто это? — интересуется Доракен, когда женщина исчезает из виду. — Не нравится она мне, взгляд какой-то— — Мать Баджи, — отвечает Майки, разворачиваясь на пятках. — Весело, правда? Это вообще-то ее покинувший-хулиганский-круг-сын постарался. Лгал ли он в этот момент? Нет, к сожалению. Час назад Майки вышел с собрания и закинул руки в карманы. Ветер обдувал его направленное в небо лицо, а Кен-чин с чего-то на заднем плане посмеивался. Глухие звуки и стоны отнюдь этой картине не соответствовали. Майки открыл глаза, вглядываясь в широкую спину и темнеющий в лунном отражении силуэт. Блять, Баджи. Если можно было судить по напряжённой спине и плечам, брюнет был сосредоточен, словно перед знаменательной битвой. Пальцы его рук хрустнули, когда он наконец выпрямился. Это, разумеется, не в первый раз происходит, и потому Майки позволяет себе закатить глаза, раздумывая над очередным выговором, потому что, серьезно, Баджи больше всех заслуживает ебаного изгнания. Он останавливается, когда доходит до места действия. И почти готов раскрыть рот, чтобы остановить, сказать что-то заносчивое и… — Блять, Баджи, что за херня? — голос Кен-чина встревоженный, когда он оказывается впритык к брюнету и оттягивает его за руки назад. Да и что может быть не так? Для Тосвы ситуация обыденная— Дыхание Майки преломляется, когда его взгляд доходит до тела, прежде закрытого широкой спиной первого командира. Сейчас же Баджи с хищным оскалом застыл в руках заместителя. А этот парень, что прежде лежал под ним… Едва ли дышит. — Твою мать, он живой? — спрашивает Доракен, вжимая в себя брюнета до максимума, чтобы не вырвался. — Ты границы видишь вообще? Баджи рычит, улыбка с его губ не сходит, даже когда он наступает Кен-чину на ногу, чтобы проскочить под рукой и посмотреть на Главу из-под ресниц. И все бы нормально, но… Все его лицо испачкано. Куртка темная от крови, а костяшки рук превратились в огромный, краснеющий на бесцветном фоне синяк. Почему? Ход мыслей Баджи всегда Майки казался чем-то несуществующим. Даже он не мог просчитать следующий шаг, который Баджи мог совершить. И вся проблема была в том, что Баджи свои шаги не продумывал — все они были случайными, почти секундными. И от того являлись бомбой замедленного действия. — Баджи… — начинает Майки, но осекается. Эта картина чем-то похожа на… — Я говорил, что— — Дебоширство в Тосве запрещено, — наклоняет Баджи подбородок вниз. Его голос устойчивый, в отличие от сердцебиения всех окружающих. Да и чего бояться? Он просто констатирует факт, правило, принятое Тосвой задолго до их падения. — Так что? Ты же не потерпишь такого как я здесь? Земля перед глазами дрожит, то приближаясь, то отдаляясь. Число, цветы в руках Эммы… День и без этого был настолько насыщенным, что умереть хочется. А в его голове — одна звенящая горечь. Майки качает головой отрицательно. Он что, блять, его провоцирует? — Мне стало интересно, — Баджи утер тыльной стороной ладони нос, проведя по прежде чистой стороне лица красную линию. — Если я уйду, то меня заменит… Твой потенциальный командир? Кен-чин пораженно застыл, оглянувшись на Майки с удивлением. И откуда… Откуда Баджи мог знать о том, что потенциальный командир… Выражение лица Майки непроницаемое, даже когда зрачки его глаз темнеют. Он наклоняет голову к плечу, и теперь, под другим ракурсом, его лицо саркастическое. — Кисаки Тетта? — Спроси у него, — пожал плечами брюнет и окинул распятого на земле мальчика взглядом. — Если, конечно, сможет ответить. Блять. Стоило сделать что-нибудь… Что-нибудь срочное, прежде чем Тосва окропится новыми призраками. — Какого хера ты здесь? — Майки тяжело перевел дыхание, его голова опустилась вниз. Стоило выгнать Баджи Кейске ко всем чертям. Но Майки всегда… Делал абсолютно обратное. — Из-за твоих постоянных конфликтов тебя отстранить нужно— — Ну так что? — перебивает Баджи и, пытаясь показать свое превосходство и безразличность, зевает с непередаваемой наигранностью. — Снова отстранишь меня? Майки не видит его лица, а его голос, кроме насмешки, ничего больше не выражает. Впрочем, Глава отлично научился различать малейшие оттенки эмоций своих друзей, а в особенности — своих подчинённых. Он хмурится. Что-то во всем образе Баджи начинает его напрягать. И вовсе не кровь под ногами или… — Не требуется. Я ухожу. Опять, — чеканит Баджи, пряча руки в карманы широких джинс. Его голос насквозь пропитывается язвительностью. Пальцы Майки зарываются в челку, оттягивают, будто секунды от начала чего-то сокрушительного. Впрочем, время его никогда не слушалось. — Что ты… — начинает он, но осекается при звуке шагов первого командира. Тот приближается к распластанному на земле мальчишке. — А ты позволишь мне остаться после этого? — подошва его ботинка упёрлась в грудь блондина. — Он сейчас умрет, не видишь? Он останется знаком того, что я ушел. — Ушел? — горло Майки слегка напряглось, когда он сделал вздох. И воздух, пропитанный кровью и самыми предательскими словами на свете, показался раскаленной на огне кочергой. — И куда же? — В «Вальгаллу», — отвечает Баджи, скрещивая на груди руки. — Тебе ведь не нужны проблемные дети? Майки обессиленно пожимает плечами. Проблемные дети. Они… Кажется, все дети здесь — проблемные. Баджи не ждёт ответа, разворачивается к нему широкой спиной, и звук его усмешки слышен даже с этого расстояния. — Командир первого отряда, Баджи Кейске. Становится врагом «Свастонов», ты понял меня? — грохочет он, стучит по гробу Майки каждым своим блядским словом. Действительно. Смотря на кровавые следы, что засыхали на земле с каждым шагом первого командира… Майки считал, что не понять чего-то — верх глупости. Они прибыли в больницу пару минут назад, сперва затащив стонущего мальчишку внутрь. А после, когда его — бессознательного и полумертвого — увезли в смотровую, перебрались в зал ожидания. Рот Кена приоткрывается в шоке, а глаза цепляются за спину уходящей женщины. Да… Они похожи, все верно. Его губы растягиваются в улыбке от последних слов Майки. И правда… Выучила бы подноготную сына и поседела. — Пошли, а то я даже его имени не знаю, — говорит Майки непринужденно, покачиваясь из стороны в сторону. От взгляда, которым одаривает его Кен, его грудная клетка начинает сотрясаться от смеха. — Серьезно? Он же у нас в Тосве больше недели состоит. — Тогда как его зовут? Кен ожидаемо замолкает. Цвет его лица немного лучше, но дыхание всё ещё тяжёлое. И парень, возможно, настолько напуган, что от последующего скрипа двери дергается. — Успокойся, это не Баджи, — хмыкает Майки, закрывая дверь палаты. Кен-чин остался стоять снаружи. Парень молчит, что, впрочем, с такой гематомой на лице неудивительно. Да и столько крови потерял… Он, блядь, харкал этой кровью до самой больницы. Майки почти чувствует вину и сочувствие, когда укладывает на его плечо руку. — Скажи, а быть полумертвым — нормально? Парень поднимает вверх подбородок, и сердце Майки подпрыгивает от голубизны его глаз. Боже, да в них же все грехи твоей души отражаются. И Майки видит их не впервые. Впрочем, сплошного вопроса в них достаточно для того, чтобы Майки наклонился к его лицу ближе и выдохнул. — Каждую нашу встречу ты едва жив, — он слегка осекается, пытаясь вспомнить имя на медицинской карточке. — Такемучи? Это не то, с чем Майки ожидал иметь дело прямо сейчас. Он просто обязан находиться дома, обнимать сестру и смотреть что-нибудь скучное, раздражающее… Что-нибудь о мотоциклах. Потому что это, блядь, их ебаная традиция. А теперь ему приходится опуститься на стул, его затылок прожигается болью, когда Майки со стуком опускает его на стену. Парень напротив продолжает разглядывать свои пальцы и температура воздуха накаляется от его нервозности. — Ты должен гордиться, что едва ли не умер сегодня, — продолжает Майки, с интересом разглядывая его из-под ресниц. Хрупкая спина, мерно вздымающиеся вверх и вниз плечи. Какая-то нелепость на его голове, прямо как… Господи, как же они похожи. — Знаменательный день. Парень от его голоса дёргается, и Майки заворожен тем, как перемещается его адамово яблоко в сторону. — И что это… — дрожащим, почти срывающимся на хрип голосом интересуется он. — Пятница? — Нет, — качает головой Майки, не имея ни малейшего желания рассказывать незнакомому парню об этом. — Всего лишь тринадцатое августа. *** Чифую на самом деле плачет редко. Но сейчас даже не помнит, когда перестает прижимать к груди грязную куртку и увлажнять ее каплями истерических слез. Просто в какой-то момент кто-то начинает трясти его за плечо. — Чифую? Что случилось? Блять... Он, кажется, не совсем планировал рассказывать что-либо своей матери. И он, видимо, забыл, что она спала в соседней комнате… Наверняка услышав его последний крик. Чифую продолжает выть в сложенные ладони, прижимает их к лицу так сильно, словно хочет их там запечатать, и не поддается мягким движениям женщины, даже когда она пропускает сквозь свои пальцы его светлые волосы. А между тем… Жизнь пиздец сложная, и ты никогда не знаешь, куда она тебя заведет. Чифую всхлипывает, когда поднимает лицо. Оно красное, с опухшими от истерики веками и подрагивающими в редких вздохах губами. А за его спиной, между прочим, жуткое месиво. — Мам, — начинает он и всхлипывает. Брюнетка мотает головой, позволяя расслабиться и раскрывает свои объятия — хотя, кажется, Чифую не обнимал ее лет с двенадцати. Он вжимается в ее шею носом, судорожно кивает, потому что да… кое-что всё-таки случилось. — Я, кажется, так сильно влюблен. Его мать согласно хмыкает, со всей своей мягкостью продолжая поглаживать его светлый затылок и утыкается губами в его висок. Несколько секунд они сидят в потрясенном молчании, потому что эта фраза — наименьший исход сегодняшнего дня. А его мать наверняка в душе пренебрежительно закатывает глаза, потому что влюбленность подростка — дело обыденное. Но как же объяснить, как сильно его сердце сейчас разрывается и… — В этого мальчика, правда же? — интересуется она, продолжая поглаживать сына по волосам. Чифую может почувствовать ее улыбку виском. И… Раз сегодня день правды. — Я занимался с ним сексом, мам, это все казалось настолько серьезным— Он замирает, вспоминая, насколько сильно раньше боялся реакции своей матери на все это. И вовсе не ожидает, что она выдохнет: — Это нормально, в этом возрасте мы с твоим отцом тоже познакомились. Это вызывает на ресницах Чифую новую партию слез, но если говорить честно… В ту ночь он многое ей рассказывает. И, кажется, она понимает его без слов, раз кивает, тревожно разглядывая грязь в комнате. — Он не опасен, мам, — мотает головой Чифую. — Он так сильно запутался. Он просто… Просто бросил меня сейчас и… И единственная фраза, которая переворачивает вверх ногами его собственное мировоззрение, принадлежит человеку абсолютно неожиданному. — Какими бы странными не были его мысли… Я всегда в них верила, — пожимает плечами брюнетка и щурит взгляд. — Если ты сейчас уберешь в комнате, то, — она опускает глаза на сжатую в его руках куртку, — я расскажу тебе, как ее отстирать, чтобы после отдать обратно. Чифую со всхлипом приподнимает голову, и женщина укладывает на его мокрую щеку ладонь. Стирает слезы, прямо как в детстве, несмотря на то, что влажные капли продолжают скатываться по его лицу с подбородка на шею, в ворот измазанной кровью футболки. — Правда? — вскидывает мальчик подбородок, блестит мутными глазами и смотрит неверяще. Ее слова звучат… Зрело. И несмотря на то, что его мать всегда была недовольна тем, что он практически постоянно ввязывался в драки со школьниками… Он — подросток. И возможно упустил несколько фактов из своей биографии при рассказе. Например, что он тоже состоит в этой группировке. А теперь Чифую не совсем уверен, что их ждёт дальше. Но до тех пор, пока Баджи-сан находится в его поле зрения… Он безвозмездно подставит свою спину на растерзание. И теперь это, кажется, начинает давать ему слабую... но все же — надежду. ***You said «If this is love, then the current will, (И если это настоящая любовь) Bring you back, bring you back to me.» (То поток вернет, вернет тебя ко мне.»)
|…|