Не гнётся

– Давай! – крикнули младшие. – Подойди, возьми! Пахло горелым, и Курво закашлялся. Кровь и дым, дым и кровь. Ты тень несчастная, что тебе за дело? Да ты вообще не чувствуешь запахов, а только помнишь их. – Давай, ну что же ты? Пахнет горелым. У них же должны быть перчатки – у всех четверых должны быть. Неужто камень жжётся даже сквозь… Сперва болтался на шее у Майтимо, а теперь как-то оказался в руках младших. И они им ещё и перебрасывались! – Боязно, да ведь? – Обожжёшься, да? О, хорошо было бы, будь перед ними Моргот. Ещё лучше – вдавить бы сильмарилл ему в лицо, и пусть бы заорал так, что горы дрогнут. Но перед ними был не Моргот, так, слуга его, и даже против этого слуги они сейчас с трудом держались вчетвером – против него и слуг поменьше… Надо было раньше пробовать! Надо было хотя бы попытаться – всем, ещё тогда! Когда чужая глупость оказалась доблестью? Почему Нолофинвэ, который ждать не умел и отчаялся, вдруг оказался правым? Только так и можно – когда надежды нет, всё равно действуй! Поэтому Курво подобрался к нему как мог близко. Выгнать Саурона из тела он и не надеялся, но пока сцепишься с ним – он отвлечётся, и тогда другие четверо… – Наконец-то, – вскричал Маэдрос, – что, не так весело, когда я не в цепях? – Вы сами, – прошипел Саурон, – вы и сами обжигаетесь, а эту безделушку… Да, «безделушка», то-то ты от него шарахаешься! Кого они вообще все защищали – Эльвинг? Она должна успеть уйти, успеть уплыть… что? Почему камень тогда не взяла с собой? И как он озаряет Майтимо даже сейчас. – Ну, подойди, – сказал брат. Как хозяин. Один на один они бы, может, одолели, даже один Майтимо на одного Саурона, да ещё ярость эта, да ещё мысль, что бой – последний… но вот волки! Эльвинг сбежала только чтоб её нашли потом. Ничего не выходит. На Берена нападал один-единственный волк, можно было и кинуть в него камнем, но здесь ступить было некуда из-за волчьих лап! – И я ведь даже не использую чары, – проговорил Саурон, – вас загрызёт зверьё. А безделушку уж всяко удобнее снять с трупа. Да ну, так уж не используешь? А почему тогда трудно дышать? Ты, дрянь паршивая, да тебя Хуан победил – тот самый Хуан, который маленьким всё воровал отцовские халаты! Он и тебя, наверное, трепал, как тот халат… Точно! Он попытался вообразить как можно ярче. Ни разу ещё этого не проделывал – ни с детьми, ни с Эльвинг, ни с братьями тем более – ни разу ни на кого ничего мнимого не насылал, но ведь мог же, мог! Вообразил себе – огромного, растрёпанного, оскалившегося. Бросившего их с Тьелко. Первым понявшего, что… да нет, нет, надо раньше! Вот Хуан, на охоте, и рычит низко-низко. Давай, принеси, Хуан! Курво не знал, заметили ли Хуана братья, но Саурон заметил точно. Заозирался, чего бы в бою не надо делать. – Хуан, взять! И Хуан – призрачный Хуан, старый добрый Хуан, кого бы ещё Курво смог вообразить в таких подробностях – прыгнул. И пока он тебя треплет, тварь ты тёмная, пока ты сознаёшь, что не один способен творить чары, я заберу твоё тело и твоих волков. Это было – как войти в дом, где много мёртвых. И обонять этих мёртвых. Или как войти в тело мертвеца. Курво зажал нос, хотя проку-то зажимать, если нос призрачный, и если ты притом пытаешься вытеснить из вот этих вот покоев смерти кое-кого, кто вытесняться вовсе не… – Ты ещё кто?! – Тебе какая разница! Смотрю, ты засиделся на одном месте? – Чтоб какой-то дух посмел… Не какой-то, ой, не какой-то. А если я сюда впущу Хуана? Да куница и то была храбрее! Фу, как противно этим управлять, никогда бы по доброй воле не полез… А я могу в твоём теле стать волком и увести других волков? А я могу велеть твоему телу умереть? А я могу… ай! Кажется, Саурон оправился и что-то в него вонзил, как та куница – зубы. Только Саурон не стал портить собственное тело, он понимал, с кем бьётся… Да скорее же! Почему там, снаружи, никто до сих пор его не убил? Куруфин даже рискнул отвлечься и посмотреть наружу вот этими чужими глазами – навсегда сощуренными, ну это надо так придумать… «Глупец, – сказал-подумал Саурон, пока Курво осмысливал, что видел. – Меня не может победить такой, как ты, лишь чистый сердцем… о да, Лютиэн-то была чиста. Куда тебе!» А там, снаружи, перед четырьмя его израненными и всё ещё живыми братьями – и перед старшим, который словно бы стал ещё выше ростом, и перед Кано, который умел бить так быстро, что и заметить трудно, и перед младшими, – Питьо, кажется, стиснул камень, позабыв про боль – высился Моргот. *** – Что ему снится? – Мёртвые вообще видят кошмары? – А потому что надо было в камне спать, а не где попало! В нашем камне! – Угу, которым нам не владеть больше. Куруфин открыл глаза. Над ним склонились все – Нельо, Кано, Питьо, Тэльво. Ну как все. Никогда это не будут все, и всё-таки они не были ранены. Ни капли крови. Никакого дыма не было. Никаких обожжённых рук. – Я… – облизнул губы, потому что в горле пересохло; вот уж о чём не отказался бы забыть, но дурацкие немощи тела душа словно бы забывала в последнюю очередь, – я спал на потолке, вообще-то. Почему я на полу? Лучше всего – ну, кроме камня, когда он не расположен был мучить видениями, – лучше всего ему спалось, как ни странно, в детской спальне, где-нибудь там в складках штор, или правда на потолке. Но сегодня он выбрал спальню Нельо – потому что ему так захотелось, и потому что ни один старший брат ещё не смог выгнать из комнаты чистую тень. Тем более из комнаты, которую ему самому любезно выделили. Эльвинг их не отпустила. Пошутила, конечно, насчёт разрушений и тёплого братского приёма, но сказала: – Мы ещё не закончили, а вы больше не приедете. Или приедете не вы. Поэтому Нельо спал не пойми где – кровать ему была традиционно коротка – и, может быть, поэтому Куруфин сидел сейчас на ковре и всматривался в знакомые лица. Никакого дыма. Никто из них не трогал сильмарилл. Никто из них не умер в безнадёжной битве. И не умрёт. *** – Я решила, – сказала мама, – я не хочу… я не хочу быть как они. Если я стану любой ценой держаться за камень, неважно почему, неважно зачем – чем я буду лучше них? Мама, вообще-то, братьям это говорила, но Элрос с Элрондом теперь всё время были рядом. Потому что Элронд это увидел – как мама плывёт, тоже в ту страну на западе, с камнем – и с Тенью, конечно. Это кем же надо быть, чтоб добровольно хотеть сгинуть на дне моря! Элронд, может быть, и нет, а вот Элрос на Тень обиделся. И в любом случае, если выбирать меж Тенью, за которым теперь смотрели его братья, и между мамой, за которой никто не смотрел – мама была важнее. – Ты уверена? – спросил Элуред. – А память? То есть – у мамы тоже же теперь есть братья. Но пока она к ним не привыкла – это не считается. В любом случае, если она возьмёт и вдруг решить уплыть, вряд ли же эти примутся бить посуду. А может быть, зря? Так зато сразу понятно, что кто-то чего-то очень сильно не одобрил. – Память, – сказала мама и опять погладила камень, – память в сердце должна быть. Если она не отдаст камень – может с ним уплыть. Но если отдаст – сделается грустная! – Не понимаю, – сказала мама, – ничего не понимаю. Я ведь делаю всё правильно. Но почему тогда так тяжело? – А разве это не всегда так? Ну и зачем нужны такие братья, которые говорят грустные вещи. Нет, лучше уж к Тени пойти. Вряд ли ведь мама уплывёт прямо сейчас. – И мой народ, – сказала мама, – наш народ. Как же… – Поверь, если твой муж вдруг доплывёт, ему всё равно будет, кто владеет камнем, а кто уже не владеет. Свет же есть не только в нём. Ну и зачем они её на это подбивают? Или тоже не хотят, чтоб мама уплыла? Мама ушла, а Элурин, которого дядей звать никак не получалось, сел на корточки и сказал шёпотом: – Готов на что угодно спорить, что они откажутся. *** – Я отдаю его тебе, – сказала Эльвинг и протянула ожерелье Куруфину, как будто он мог его взять. – Мне? – изумился Куруфин, и Кано мысленно застонал. Ну хоть спасибо ей скажи, чему тебя учили! А разве стоит говорить спасибо за возвращение собственности? Да, только собственность эта теперь руки обжигает. – Но ты ведь понимаешь, что я не возьму? – сказал Куруфин, к камню не прикасаясь. – Ты понимаешь, что я отдам братьям? – А обязательно было мне об этом вслух сообщать? Да, да, да, ну же! – А то что же – передумаешь? Местные, видимо, любили Эльвинг очень – потому что никто её не отговаривал, когда она уже вот второй день запиралась с ними в этом зале советов или как он здесь назывался, и никто им не мешал. Наверное, если она отдаст камень – тоже смирятся. – Бери, – сказала Эльвинг, – владей им уже и сгинь с глаз моих. Я вспомнила – мы ведь ещё в лесу договорились, ты сказал, что с братьями, а я взамен пообещала бросить камень в снег. Это же ведь и значило отдать? Ты тогда сам себя пытался уничтожить, но мне-то что за дело. Возвращаю старый долг. Она протянула ожерелье, и казалось почему-то, что солнце светит ей в спину – или факелы пылают. Тоненький силуэт на фоне неба. На фоне моря?.. Да опять он видит то, чего нет. – Майтимо, – сказал Куруфин. Майтимо подошёл медленно-медленно. Там и нужно-то было – сделать три шага, но Майтимо будто с каждым тяжелел. Амбаруссар сияли. Что-то было тут не так, но он, Кано, не сразу сообразил, что. – Майтимо, без перчаток, – окликнул Элурин, и так это было похоже на постоянные, в их детстве, «куда босиком», что Кано фыркнул. – Не хватайся просто так! – И правда, – сказал Майтимо, – перчатки. И остановился. Да что ты медлишь, ну не хочешь – я возьму? Тебе отдали даже без войны, без угроз даже, это не то что в Дориате – что ты вдруг застыл, как будто камень этот никогда не видел раньше? Камень сделался маленьким совсем. Вчера так сиял, что комнаты было мало, а сейчас показался маленьким и твёрдым, почти обычным. Могут ли камни бояться? Этот – может. Да ну, бросьте, он просто позабыл, кто на самом деле его хозяин! – Ему не нравится причинять боль, – прошептал кто-то из близнецов Эльвинг, – не ранься об него. – Как интересно, – сказал Майтимо, будто не слышал, – смотри-ка, а он мне меня показывает. И опять не двинулся с места. Амбаруссар закричали. Нет, конечно, ты не трусишь, и может быть, и символично – первый раз взять пустой ладонью, показать, что не страшно… но чего ты вдруг так медлишь? Что ты понял опять? Не говори, что… – И правда, долго ли надеть перчатки, – пробормотал Майтимо глухо, гладя воздух над камнем – не сам камень. – И долго ли надеть корону… – Да о чём ты, Нельо?! Кричал, кажется, Тэльво, и он же рванулся к камню, и Кано удержал его чуть не за шкирку. Первым взять должен старший – если только он не вздумает… «Не вздумай, – зашептал в осанвэ яростно, – не вздумай, ну, не получится больше никогда… поздновато задумались о совести! Что ты этим исправишь, если не возьмёшь? Если сойдёшь с ума? Кому от этого станет лучше? Ей не станет, да никому уже не станет!» – А рассказать, – теперь он обращался к детям Эльвинг, и такой ровный был у него голос, что один ребёнок даже спрятал на миг лицо в юбке у матери, правда, тут же обратно выглянул, – а рассказать вам, кто ещё носил камни в короне, а тронуть не мог? Или, может, уже знаете? Он стоял на коленях – потому что иначе пришлось бы нагибаться или Эльвинг пришлось бы руки воздевать – и всё гладил и гладил воздух над камнем. – Или, может, вы забыли? А вот теперь он обращался и к ним, к братьям. – Вот пусть Враг и владеет светом, которого боится, ну а я не стану ныне. Благодарю тебя, госпожа. Я дотронусь, но не возьму. – Майтимо, клятва! – Ну а мы тогда возьмём! – Берите, – сказал Майтимо, – делите, радуйтесь, только корону сковать не забудьте. Да что вечно за решения! То он корону отдаст Нолофинвэ, то вдруг камень этот… И тут Майтимо наклонился – и не рукой накрыл камень даже, а поцеловал.