Не гнётся

На губы словно бы повеяло тёплым ветром. Словно мама поцеловала в лоб, коснулась рукой. Словно всё было обратимо. Ничего не произошло. – Спасибо, – сказал Маэдрос и тоже коснулся камня ещё и рукой – погладил, попрощался. Тёплый очень. Кто-то заорал. Да нет, не кто-то, младшие, в два голоса: – Не жжётся! – Майтимо! – Это, может быть, в тот раз… – Но он же помнит, кто его сделал… –…помнит, кто его… – Возьми! – Нет, – сказал Маэдрос и наконец встал. Бедная Эльвинг, служит тут почти подставкой. – Спрячь, княгиня. Младшие переглянулись. Кано стоял неподвижно. Ты-то хоть понял меня? Элуред, Элурин? Угу, ещё детей Эльвинг спроси. – Погоди, – сказал Амрас, – погоди, не убирай. Хочу попробовать. Ты ведь не оскорбишься? Я – нет, не оскорблюсь, и Эльвинг тоже. Разве что спросит что-то вроде… – А вы всегда так долго принимаете решения? Да, что-то вроде этого. – Нет, не всегда, – откликнулся Кано, – только если они важные. «Ты уверен, что нам не стоит их остановить?» Если сейчас камень не тронет и Амраса тоже, значит, я сам неправильно всё понял. Если тронет – может, они что-то поймут. «Да всё равно не объяснишь. Хочешь – попробуй». – Майтимо с ним прощался, – сказал Кано из чистого упрямства, младшие редко слышали, когда увлекались, – а не испытывал его. Большая разница. И всё-таки он понял! Кто-то должен был понять. Я не пытался обладать, потому и остался без ещё одного шрама – которого не хотел, но который, по правде, заслужил. Обжёгся бы – было бы напоминание. – Не надо, – сказал Элуред. – Не знаю, – сказал Амрод, видимо, по случайности произнеся часть спора вслух. Эльвинг переложила камень на стол и молча села. – Я сейчас в него влезу и больше не вылезу, если вы будете себя так вести, – сказал Курво, и опять это было – как живой ворчал! А живым больше никогда ему не стать, потому что он не попросит и потому что нет нам всем прощения. Ладно. Ладно. Амрод подошёл тоже – ну конечно, чтоб эти двое что-то делали не вместе. – Почему ты не остановишь? – ещё немного, и сыновей Эльвинг он тоже привыкнет различать. – Ты же старше! – Потому что они не успокоятся. Не успокоитесь ведь? – Нет. Угу, вот ты сейчас оттащишь их – а они ночью проберутся и дотронутся. – Обожжётесь, – не смог не сказать, – обожжётесь и всё. – Да, то-то ты не обжёгся! – То есть вы считаете – я вам вру? – вклинился Курво. – Вот так, да? – А может, он тебя считает нечистью! Оба застыли над камнем. Уведи же их. Затеять потасовку, пока Эльвинг спрячет камень… Курво умудрился побледнеть, хотя и так просвечивал. – Я, – сказал Элурин угрюмо, – вас лечить не буду. – Я вылечу, – сказал сын Эльвинг, – можно же ведь, да? Только зачем вы… Вот ведь как сговорились с этим исцелением! Ладно, ладно. В кои-то веки не к тебе с этим пристанут. «Я тебе верю, – обратился к Курво, – Кано тебе верит. Нечисть из тебя сейчас как из меня стрелок… А эти не в себе». – Что, – сказал Кано, да не лезь к ним уже, они не дети, – что, рук не жалко? – Трусишь сам – так и скажи! И всё-таки дотронулись – одновременно, с двух сторон. И зашипели. *** – Сгусток нечуткий, – выругался Тэльво, – булыжник. Как это у людей? Наследство. Да такое-то наследство… Элуред положил уже свою ладонь на его, обожжённую, и Элурин, который вроде бы грозился не лечить, то же проделывал с Питьо. Хорошо хоть, хватались не двумя руками. Вот интересно, а пойми они все вот это, про ожоги, в Дориате – переругались бы? Отчаялись бы? – Можно я помогу? Мда. Дети Эльвинг всё это видели, и не самое это лучшее зрелище для детства – как один взрослый эльда орёт и отшатывается, и как второй зачем-то держит руку дальше и лишь потом отдёргивает, и суёт пальцы в рот детским вот этим жестом. И всё это молча. «По полу бы катался, – донеслось в осанвэ мрачное, – но не при ней же». «Что, так больно?» «Догадайся». Ну, в целом-то, он собирался так и так. Даже интересно. – Прости, княгиня, – поклонился Эльвинг, – скоро мы все прекратим себя испытывать о камень нашего отца. – Вашего пятого вам всё равно не обойти. Мда, этот пятый… «Куда, – Питьо аж вскочил, – куда, играть потом не сможешь! Кто из нас тут менестрель?» «Угу, я менестрель, а вы охотники. И все мы воины. Отстань, мне интересно». – Кано, ты-то куда, – а вот это, вслух, говорил уже Майтимо. Ну спасибо. – То есть тебе можно рисковать, а мне нельзя? – Это непостижимо, – сказала Эльвинг, – и правда, зачем же страдать кому-то одному, раз можно всем по очереди. Других поводов-то нет, надо самим себя заставить… Ай, да помолчи ты. «Никогда я не думал, – снова Майтимо, – никогда я не думал, что с ней в чём-то соглашусь. Ладно я, старший, ладно этим невтерпёж, но ты-то?» «А что я? Чтоб потом всю жизнь думать, как бы вышло?» Камень его не тронул, только напугал. Руку обжёг до розового, не до пузырей. Горячий. Нет, перчатки – ерунда, Майтимо тысячу раз прав. Если уж так… – Ну и не надо, – сказал Питьо, обращаясь к Эльвинг и всё ещё стараясь не шипеть от боли, – ну и забирай, раз он так. Мог бы уж и не кривляться? Хотя тогда, наверное, слишком страшно. – Благодарю за разрешение, – сказала Эльвинг, и Элуред фыркнул. – А можно я помогу? – вот, опять сын Эльвинг этот, и до чего же он упёртый. Есть в кого. – Я же правда умею. Вот, как дяди. «Дяди» переглянулись. – Это пустяк, – сообщил Кано, поскольку это правда был пустяк, хоть и заметный, и досадный. Но не в боли же тут суть, а в том, что камня им не видать, если не станут не собой. Куда ещё-то? – Это больно, а не пустяк, – не согласился другой сын Эльвинг, и Элурин кивнул: – Вот! Я знал, что кто-нибудь когда-нибудь меня поймёт. Они, знаешь, вечно так… Тут сделал что мог, дальше только мазью если. Кано, давай сюда свой «пустяк». – Почему вы мне не даёте вам помочь? О, Кано помнил вот этот тонкий голос близких слёз – почти у всех младших что-то такое с голосом случалось, и у кузенов тоже… То ли этот ребёнок давно не ел, то ли плохо спал, то ли его измучила чужая боль. Прежде, чем смог понять, что же ему сказать – негоже, чтобы тебя исцеляли дети от твоей же глупости, но самому ребёнку ты не объяснишь – прежде, чем хоть что-то придумал, Элуред сказал: – Ну ведь они же всё-таки наши братья, а не ваши, вот мы и хотим сами им помочь. Вот это ракурс. – Наши? – переспросил Курво. – Что? Ваши братья? – Тебя мы знаем меньше всех, – откликнулся Элуред, – уж извини, не ведали, с кем имеем честь. И всё-таки. – Вот кстати, – сказал Майтимо, – о том, кто чей брат. Я-то хотел вам предложить остаться тут, у Эльвинг. Ты же ведь, госпожа, не станешь возражать? Ну кто так предлагает! Кто так говорит – походя, «вот кстати!» Кто так… Стукнулся было к нему, а он закрылся. – Раз никто ни в кого не вселится, – продолжил Майтимо размеренно, – раз у вас тут уже племянники. Подумаешь, племянники – не сыновья же! – Я так понял, – сказал уже вслух, – их самих ты спросить не хочешь. – Почему, – вот когда он так удивлялся, всегда только и хотелось, что стукнуть хорошенько, – как раз и спрашиваю вот сейчас. Не тайно же уезжаем. – Тайно уезжаем? – Элурин поднялся. – Знаешь что, Нельо? Я с тобой не разговариваю. Элуред тоже поднялся – и вышел вон. – Я всегда рада братьям, – сказала Эльвинг, – но как гостям, а не как ненужной утвари. – Кто говорил про ненужную утварь? – А выглядит так. «Послушай, – попросил Майтимо не вслух, и звучал – будто всё-таки обжёгся, и стискивал зубы, – как ещё им объяснить? Если исхода нет, если все мы тут сгинем рано или поздно, то пусть они… с кем надо, а не с кем случилось! Если единственный способ вернуть камень – ни за что не хотеть владеть им!» «Ты смешал в кучу, – ответил довольно-таки сердито, – одну надежду и другую, нашу личную и общую… И даже если ничего уже не выйдет. Ты не можешь их растить, а потом велеть оставаться у сестры. Или то, или это». – Всё это очень хорошо, – сказала Эльвинг, – но нам надо решить, что делать с камнем. *** О, наконец-то, наконец-то хоть кто-то об этом сказал. А так велик был соблазн и дальше делать вид, что всё в порядке. – Вот скажите, – продолжила эта бесстрашная женщина, которая наблюдала их семью изнутри, ладно, остатки семьи, и не сошла с ума, и даже детей своих так и не попыталась оградить, – а вас все камни зовут или только этот? Бесстрашная или безумная. – Нам? – переспросил Тэльво. – Нам надо решить? Ты издеваешься? – Ну, когда-то он был вашим. Вы не хотите владеть, но решать-то можете. Так все или этот? – Нас вообще не камни зовут, – отрезал Питьо. – Все, – сказал Кано, – все, которых мы хотя бы теоретически можем достичь. Тех двух не можем сейчас. – Да ну, – сказала Эльвинг. – Можем умереть, пытаясь. Видимо, клятва это не засчитывает. – Да как вообще можно поклясться сам не знаешь в чём? Хотел сказать – легко, когда у тебя умирает дед и это первая смерть на твоей памяти, или – легко, когда отец умирает на твоих руках – и прикусил язык, которого не было. Вы для неё как Моргот, а она вон, разговаривает. – Можно, – сказал Майтимо, – если ты молод и не понимаешь, что творишь. Поздновато ты решила нас отчитывать. – А что с камнем? – спросил Питьо, забарабанил по столу пальцами обожжённой руки и снова зашипел. – Ты что, боишься, что мы снова явимся? – И это тоже. – А чего ещё бояться? Ну да-ну да, во всём Белерианде они семеро… они пятеро самые опасные. Сам-то слышишь, что говоришь? То про нечисть вдруг ляпнут, то вот это. – Ну знаете, – сказала Эльвинг, – есть тут один такой, у кого остальные два. Вдруг он соскучился по третьему. – И столько времени ждал? – Да для него это не время, – отмахнулся Майтимо, – ему-то куда спешить. Явно думал о своём. Ай-ай, смотрите-ка, кто-то вдруг начал понимать, что просто уехать отсюда и найти смерть уже не выйдет. Наконец-то! – Можно объединиться, – сказал Кано. Ага, чтоб всё закончилось как у меня во сне. А главное – никак ведь сейчас не вмешаешься, никак не посоветуешь напрямую, потому что они все всё ещё в обиде, что он, Курво, берёг их от самих себя. Подумаешь! – Можно, – сказала Эльвинг. – А если спрятать камень куда-то, где он станет недоступен? – Морготу-то? – Морготу или нам? – Может, достаточно тебе перестать его носить. Диор вот тоже… Да они все сговорились что ли сегодня и говорить, и делать ерунду? Ещё Майтимо с этим поцелуем… как бы потом он улыбался, если что? А впрочем, он и так не улыбается. – Да, – сказала Эльвинг, – я помню, что отец тоже его носил открыто, доброта ваша не знает границ. Повисла пауза, пока Кано всё же кое-как не выговорил: – Извини, госпожа. Нелепо, но молчать ещё стыднее. Они все просто не соотносили. Всегда ведь помнили, что она дочь Диора и есть, и одновременно – трудно всё время осознавать, что перед тобой сидит дочь человека, которого ты же и убил. Или твой брат убил. – Я говорю о том, чтоб спрятать камень навсегда, – сказала Эльвинг, – и не на дне морском. А не о том, чтоб мне спастись от вашей клятвы. – А где же тогда? Ну же, ну же, ну же. Был бы живой – может, тоже, как Кано, топал бы под столом ногой. Если Кано ещё топает. – Мой муж отправился на запад просить помощи, – сказала Эльвинг легко, как будто этот самый муж нигде не сгинул и вот-вот должен был вернуться, – не вижу повода мне не сделать то же самое. Камень – жест доброй воли. Ну, со стихиями же вы не подерётесь? За морем – ведь недоступно? Да что ж ты говоришь при собственных-то детях. Это же мы тебя задели, а не они. Отправится она.