one line

чонгук правда старается слушать чимина и его бесконечные жалобы: «как я устал и, о господи, какой я занятой — ни вздохнуть». чонгук правда старается быть хорошим другом: вслушиваться в детали и сопереживать. да только ощущение, что он единственный, кто старается. вникнуть и утешить. он уже даже не помнит, когда они говорили о нем самом или о пустяковом — его. только о том, кто на чимина косо посмотрел, о том, что он такой и она типа такая, а они такие и пиздец чо было ваще. заебало, если честно, и не совсем понятно, какого хера он все еще ошивается рядом. мимо едут машины, чонгук идет ближе к дороге, чтобы чимина лучше было слышно, хотя иногда хочется поставить этот бесконечный и высасывающий все силы пиздеж на фон. через десять минут ему надо идти на остановку, чтобы доехать до ветеринарки, в стационаре которой временно пребывал его пес бам. и чон надеется на быстрое сворачивание разговора, если он будет молчать и особо не реагировать, но чимин посвящает его в настолько незначительные детали своей жизни, раздувая их в рассказах до грандиозности, что уже рвет от пустоты и бессилия. все цепенеет и наливается тяжестью. проходит десять минут и чонгук сливается: — мне нужно ехать по делам. — да опять в компе сидеть будешь, не врал бы уже, — недоверчиво тянет чимин, пренебрежительно — а может чонгуку только кажется — махая рукой. — стыдно должно быть, кидалово, блять. и где-то здесь чонгуку срывает крышу от ярости, но он только стискивает в карманах ветровки кулаки и жестко выплевывает, останавливаясь как вкопанный: — это я-то кидалово? — столько всего роется, мечется под кожей, просится наружу, лежет через глотку, но застревает на языке. хочется реветь белугой что-то вроде: «да если бы ты прекратил хоть на секунду пиздеть о себе и думать, что центр мира и что вон тот дядька, что наорал на нас, не забудет нас в ближайшие пару часов, я бы может и говорил больше. если бы ты хоть на секунду остановился превозносить себя, какой ты охуенный и талантливый, и много чем занимаешься, и нарасхват, может я бы не стеснялся вставлять своих пять копеек». может, чонгука бы даже хватило на: «нахрена ты со мной водишься? я похож на жилетку?» может, хватило бы на: «нахрена продолжаю водиться я?» однако руки опускаются. на раз — бессилие, на два — повторите; руки тяжелеют, натягивают ветровку, капюшон, за-кры-ва-ют от мира и он бубнит: — ну и хуй с ним. с тобой, со мной, с бессилием? с тошнотой от собственного беспомощного существования рядом с теми, кому ты не нужен, но ты есть рядом, потому что некуда больше? ты рядом, потому что окунаться в других хуже, чем терпеть то, что знаешь? легче не стало, даже когда он в одиночестве остановки (конечно, кто чимин такой, чтобы провожать — это его провожают) пинал мусорку. легче не стало даже тогда, когда он погладил короткую шерсть бама. чонгук знает, когда станет. но чонгуку страшно, хотя устал он от этого еще страшнее. (не становится).