То, что мы хороним

Лайт сидел на крыше небоскреба и смотрел на Токио. Тысячи огней освещали неспящий город, гудели машины, стучали колеса поездов, звучали голоса миллионов людей, заполонивших сверкающие улицы. В черном небе горели звезды, но свет фонарей засвечивал их, делал блеклым и незаметными — никто не поднимал головы, чтобы найти их холодный блеск. Казалось, в Токио ничего не изменилось. Изменился лишь сам Лайт. Он был мертв и более не являлся частью этого мира. То, что было для него привычным и повседневным, стало далеким и чужим, краски померкли, будто бы он и вовсе не был более способен видеть яркие цвета. Лайт не хотел признаваться в этом, но когда он покинул мир богов смерти, впервые спускаясь в мир людей в качестве шинигами с серыми крыльями за спиной, он ощутил небывалую грусть и тоску. То, что составляло его жизнь, покинуло его навсегда, и это до странного глубоко ранило сердце Лайта. В мире шинигами ему казалось, что внутри него все застыло и превратилось в лед, не способный воспринимать реальность, но здесь все изменилось. «Я еще не шинигами» — напомнил себе Лайт. Он не был таким, как Рюк, и поэтому его память, его человеческая сущность еще оставалась при нем, как и его внешность. Лайт не желал становиться костлявым чудовищем, каким был его бывший компаньон, но если это была плата за бессмертие и за право называться богом смерти... Что ж, он должен был ее заплатить. Ему лишь нужно было заставить L вписать имя в Тетрадь смерти. Лайт, конечно, с готовностью принял это задание, но на деле он не был уверен в своем успехе. У него были крылья, кажущиеся почти невесомыми и неощутимыми, и глаза бога смерти, однако он не мог использовать врученную ему Тетрадь, так как она предназначалась для Рюдзаки. В итоге он мало что мог сделать, используя дар шинигами, и он это понимал. Король хотел увидеть шоу, которое порадовало бы его подчиненных, а в простом убийстве не было ничего интересного. Они жаждали увидеть падение L, увидеть, как он использует Тетрадь и навеки заточит себя в пустоте между Раем и Адом — Лайт должен был сделать это, используя лишь хитрость и красноречие. Ему нужен был хороший план. Первым делом Лайт решил, что ему нужно отыскать L. Тот мог покинуть здание отеля, в котором базировалась группа расследования — в этом случае найти его было бы непросто. Лайту сказали, что L все еще в Токио, но это был огромный город. К тому же появлялась и другая проблема: шинигами, чья Тетрадь еще не упала в мир людей, мог лишь на день спускаться сюда. Время стремительно уходило, Лайт понимал это — однако почему-то ему было тяжело покинуть эту крышу. Какая-то его часть хотела остаться здесь навсегда. Хотела ожить. Лайт поглядел вниз. Улица под офисным зданием была пуста и освещалась яркими фонарями. Ему не понадобилось отталкиваться от крыши — на самом деле он не сидел на ней, а скорее парил, представляя, что он сидит на каменном бортике, — и он просто упал вниз. Сопротивление воздуха ощущалось совсем слабо, но все-таки ощущалось, и Лайт наслаждался этим. Он и не догадывался, насколько приятны были физические ощущения. Он не стал раскрывать свои крылья, он просто наблюдал за приближением асфальта, а затем его тело проглотила плотная материя. Все вокруг стало темным, и сопротивление усилилось: Лайт проникал под землю, однако с каждым сантиметром его бесплотное тело будто бы вновь становилось реальным. В какой-то момент его падение остановилось: земля внизу ощущалась так же, как ощущался бы камень. Лайт хмыкнул, добавив в свою копилку знаний о шинигами эту информацию, и вернулся наружу. Он не двигал крыльями, они просто подчинялись его воли, будто бы были внутренними органами, которым не требовалось сознательное управление. Лайт воспарил над улицей и двинулся в сторону оживленных проспектов. Он жадно наблюдал за людьми, которые понятия не имели, что Кира вернулся — сильнее, чем прежде. Что они думали о нем теперь? Объявил ли L его имя? Похоронили ли его? Лайт подумал о матери и сестре: он не вспоминал о них все это время, но сейчас ему было любопытно узнать, как они отреагировали на печальное известие. И отец... Смирился ли он? Или возненавидел своего погибшего сына? Столько вопросов, и ни на один из них Лайт не мог ответить. Было ли это важно? Или правильно? «Я горжусь тем, что я сделал» — напомнил он себе. Какие бы мотивы король шинигами не углядел в его борьбе, Лайт строил лучший мир. Разве преступность не упала? Разве не стали люди бояться вершить зло? Вот, что было по-настоящему важно. Отец его не понимал, он был простым человеком, не способным взглянуть на мир глазами бога. А тот, кто мог, был упрямым и самовлюбленным. Лайт не стал останавливаться: проверить отель все равно стоило, к тому же это было единственное место, где он мог найти зацепку относительно нового местоположения Рюдзаки. И он хотел еще раз увидеть то место, где его жизнь оборвалась так легко и быстро, будто и вовсе ничего не значила. Кто вытер с пола его кровь? Кто убрал его тело? «Надеюсь, ты счастлив, Рюдзаки» — подумал Лайт. Он добрался до отеля намного быстрее, чем думал. Здание было темным и выглядело совершенно нежилым — L, видимо, еще не продал его, и отель стоял бесхозный. Проемы окон казались черными дырами, и только при входе горели яркие фонари, освещающие ровные клумбы с зелеными кустами. Лайт опустился на землю и встал на нее ногами, пытаясь ощутить тот миг, когда его стопы коснулись поверхности асфальта. Осязание было слабым, однако он поймал его; крылья сложились и будто бы втянулись в его спину. Лайт вздохнул: он мог притвориться, что он все еще обычный человек. Он сделал шаг, затем второй, а потом прошел сквозь стеклянную дверь, оказавшись в пустом черном холле. Комната, где все произошло, располагалась на двадцать четвертом этаже. Подниматься туда по лестнице, имитируя человеческую ходьбу, было бы слишком долго, и Лайт пошел на сделку с совестью и взлетел. Его тело легко проходило сквозь потолок, и он медленно поднимался все выше и выше, считая этажи и разглядывая однотипные помещения отеля. Наконец, он проник в зал с огромным экраном на стене, несколькими столами и диванчиками в углу. В темноте все вокруг казалось покрытым пылью, будто бы отраженным из мира шинигами. Лайт, безуспешно пытаясь подавить свою тоску, приблизился к креслу, в котором он обычно работал, и протянул к нему руку: его пальцы прошли сквозь спинку. Место, где он упал, было чистым и пустым. Лайт двинулся к стеклянной лестнице, ведущей в личные апартаменты, где жила команда расследования. Он преодолел несколько дверей и приблизился к той, в которой он спал, когда был прикован цепью к L. Наверное, ему не стоило предаваться сентиментальным воспоминаниям, не стоило поддаваться человеческой слабости — это было недостойно бога, которым он хотел стать. Прошлое нельзя было вернуть. Он рыком преодолел препятствие и оказался в спальне. Она была большой и аккуратной, ничего лишнего и вычурного. Лайт взглянул на окна, сквозь которые проникало совсем немного далекого света улиц, а потом повернулся к кровати, которую они делили с Рюдзаки. Если бы он не забывал дышать, то в этот миг его дыхание бы сбилось. На кровати кто-то лежал. Лайт медленно приблизился, забыв о том, что его шаги невозможно услышать. Несмотря на отсутствие света, он без труда узнал спящего — это был L. Он лежал на боку, одетый в свою привычную белую кофту и мешковатые джинсы, и сжимался в комок. Его черные волосы разметались по белоснежной подушке, а голые ступни чуть подрагивали, будто бы он весь озяб. Он прятал лицо под смоляными прядями, и Лайт не мог разглядеть знакомых черт и узнать настоящее имя своего врага. Но он мог подождать. На самом деле Лайт никогда не видел его спящим в кровати. Иногда Рюдзаки дремал в кресле, не меняя своей позы и уронив голову на грудь, но застать его за этим делом было довольно сложно. Темные круги под его глазами и усталый вид говорили о том, что такой образ жизни он вел уже много лет и, судя по всему, совершенно не тяготился ненормированным сном. И вот теперь он спал мирно и безмятежно, понятия не имея, кто наблюдает за ним. Лайт отошел к окну, не отрывая взгляда от L. Зачем он остался в этой комнате? И над каким делом теперь работал? Что он сделал с Мисой? Лайт подумал о Тетради Рем, которая осталась мире людей: если бы он смог завладеть ей, то тогда у него было бы две Тетради, как и у Рюка, и это дало бы ему преимущество в этом непростом деле. Однако оставалась большая вероятность, что вторая Тетрадь уже была уничтожена, и именно поэтому король шинигами не упомянул ее в своей речи. Что ж, Лайт должен был разузнать все подробности, но перед этим он должен был сделать L владельцем его собственной Тетради. Это было просто, но могло повлечь за собой непоправимые последствия. Лайт не мог дать ему всего лишь лист из Тетради, не мог превратить знакомую черную обложку во что-то иное, а L, обнаружив перед собой Тетрадь Смерти, мог без раздумий сжечь ее, тем самым приговорив Лайта к забвению. Что делать? Это была опасная ситуация, и Лайт не знал, как можно выкрутиться из нее. Бог смерти мог прикасаться лишь к тем физическим объектам, к которым ему позволял прикасаться хозяин Тетради, а сама Тетрадь стала бы материальной лишь в тот миг, когда Лайт уронил бы ее в мир людей. Это возвращало Лайта к необходимости рисковать и полагаться на то, что любопытство L будет сильнее желания покончить с Кирой. — Какой ты сложный, Рюдзаки, — почти ласково сказал Лайт. Насколько проще бы все было, если бы L постарался понять его. Они могли бы стать друзьями, могли бы править этим миром и вершить истинное правосудие. Но L предпочел быть безликим законом в одиночку, а на Лайта повесил грехи, в которых и сам был повинен. Пусть на его руках не было крови стольких преступников, но узкие белые ладони были вовсе не так чисты, как он того хотел. Лайту необходимо было лишь раскрыть ему глаза. Он приготовился ждать. В комнате было тихо, и единственным звуком оставалось дыхание Рюдзаки. Лайту казалось, он мог бы вечность наблюдать за этой картиной и думать о расправе, об их совместном прошлом и не случившемся будущем — это был миг безмятежности, когда не было совершено ни одной ошибки и когда L еще ни о чем не подозревал. Миг тянулся, наполняя ночь. Когда небо на востоке начало чуть светлеть, переливаясь из черного в темно-лиловый, Рюдзаки проснулся. Он громко вздохнул, пошевелился и с трудом сел, опираясь рукой о подушку. Щелкнул выключатель, и спальню осветил мягкий желтый свет. На бледной щеке Рюдзаки отпечатались красные полосы, волосы торчали во все стороны, а глаза — красные и нездоровые — устало обвели взглядом помещение. Лайт сделал шаг вперед: над головой L он увидел алые буквы и цифры, кажущиеся беспорядочными, но на самом деле имеющие смысл. Его звали L Lawliet, и ему оставалось жить тринадцать лет. — Эл Лоулайт, — прошептал Лайт. Какая ирония. Никто бы и не подумал, что псевдоним из одной буквы может быть настоящим именем. Хуже было бы, только если бы его звали Эл Рюдзаки, но над этим можно было бы хотя бы горько посмеяться. Рюдзаки — Эл — подполз к краю кровати и неловко поднялся. Его плечи были сгорблены сильнее, чем обычно, а футболка вся измялась. Рюдзаки почесал затылок и подошел к окну, невольно встав рядом с Лайтом. Его острый локоть упирался бы Ягами в живот, если бы тот был соткан из плоти и крови. Большие темные глаза были полны грусти, на нижней губе можно было заметить несколько заживающих ранок от зубов. Лайт подозрительно оглядел детектива с ног до головы: тот выглядел изнеможенным, а вовсе не выспавшимся и ликующим. Разве таким должен был быть победитель? — Что с тобой, Эл? — спросил Лайт, наклоняясь к его уху. Он мог бы коснуться кончиком носа торчащей черной пряди. — Неужели ты не счастлив, что поверг Киру? Эл постоял на месте еще немного, а потом резко развернулся на пятках и поплелся в ванную. Лайт, растерявшись на мгновение, отправился за ним: он больше не был человеком, и ему не нужно было ждать снаружи, давая кому-либо приватность. Он был вершителем судеб, и в глубине души он чувствовал странное удовольствие от того, что он может наблюдать за Элом в этом беспомощном состоянии, когда тот и не подозревает о наблюдении. В конце концов, разве не делал Эл то же самое с ним, когда установил камеры в его доме? Эл не стал закрывать дверь. Он равнодушно стянул с себя свою безразмерную одежду и бросил ее в пустую корзину, оставшись абсолютно обнаженным посреди светлой ванной комнаты. Лайт почти с интересом наблюдал за тем, как Эл выпрямляет спину и разминает плечи, впиваясь пальцами в застывшие мышцы. Он редко стоял, не сгорбившись, и Лайт лишь пару раз видел его без футболки: тогда он задавался вопросом, правда ли калории от всех этих сладостей сжигаются из-за напряженной работы мозга, или же Рюдзаки просто уделяет внимание спорту? Он склонялся ко второму варианту: Эл был вовсе не таким тощим и хрупким, как могло показаться из-за безразмерной одежды и его тонких запястий, и он превосходно владел навыками борьбы. Все, что составляло его личность, Эл старательно прятал, вводя окружающих в заблуждение своим внешним видом и своими словами — он был сильнее, хитрее и жестче, чем могло показаться на первый взгляд. Но Лайт мог разгадать его. Он представлял, как уронил бы Тетрадь Элу под ноги прямо сейчас: тот бы испугался? Вскрикнул бы, увидев Лайта? Попытался ли схватить полотенце, чтобы прикрыть наготу? Наблюдать за ним в душе было почти интересно. Видеть его таким, каким не видел никогда раньше — искренним. Сейчас Элу нечего было прятать, некого было обманывать. Он просто встал под горячие струи, прижался плечом к стеклянной стенке и закрыл глаза. Вода стекала по его волосам и плечам, по спине с острыми лопатками и двумя родинками на пояснице, по поджарым ягодицам и длинным ногам. Он ничего не делал, ничего не говорил — о чем он думал в этот момент? Лайт протянул к нему руку: его пальцы прошли сквозь изгиб его спины, не встретив препятствия. Эл качнул головой, и с его губ сорвался вздох. — Ты чувствуешь, что кто-то наблюдает за тобой? — спросил у него Лайт. — Конечно, твоя интуиция никогда тебя не подводила. Едва ли она подведет тебя сейчас. Он простоял вместе с Эл в ванной комнате до тех пор, пока тот не закончил все свои процедуры и не переоделся в такую же футболку и джинсы, как и те, что он бросил в корзину. Затем он вернулся в спальню, забрался в кресло и достал мобильный телефон. Лайт встал рядом, наблюдая за тем, как Эл ждет ответа на свой звонок. Наконец, из динамика послышался голос Ватари: — Тебе снова не спится? — Да, — ответил Эл. Он уставился в небо за окном, запрокинув голову. Мокрые пряди липли к его шее и лбу. — Принеси мне завтрак. — Хорошо, — покладисто согласился Ватари. Эл убрал телефон в карман. Он принялся сосредоточено грызть ноготь на большом пальце, разглядывая светлеющие облака. Тишина в комнате стала гнетущей. Лайт хотел бы нарушить ее, сказать что-то и увидеть, как Рюдзаки обратит свой взор в его сторону. Он коснулся Тетради Смерти, заткнутой за пояс его брюк: обложка была твердой и острой с краю, приятной на ощупь. Он мог обронить ее перед Рюдзаки прямо сейчас, разбив его меланхолию и представ перед ним. Лайт сильно укусил себя за губу, наслаждаясь легким ощущением боли: ему не оставалось ничего другого, кроме как рискнуть. Он должен был отдать свою Тетрадь, пока не истечет этот день. Нужно было лишь подгадать момент. Лайт решил дождаться, когда Ватари принесет завтрак. Ждать пришлось не очень долго: старик вскоре открыл дверь, толкая перед собой столик на колесиках, уставленный разнообразными сладостями. Это было так ожидаемо и так знакомо, что горечь вновь поднялся в груди Лайта, вынуждая его нахмуриться и отвернуться. Все закончилось. Он стоял здесь, а Эл и Ватари — Куиллш Вамми, которому осталось жить всего семь лет — не видели его. Был ли он настоящим богом? Или просто призраком? «Ты лишь его бледная тень» — сказал ему король шинигами. Но Лайт не был бледной тенью, он был самим собой — и даже лучше. Теперь Матцуда, которого следовало записать в Тетрадь Смерти самым первым, не мог выстрелить в него тогда, когда Лайт ждал этого меньше всего. Никто не мог убить его. Впрочем, и он не мог тоже. — Почему бы тебе не сменить комнату? — предложил Ватари, подвозя столик к креслу Эл. — Возможно, это поможет справиться с бессонницей. — Это моя комната, — ровно ответил Эл. — Я не хочу ее менять. Ватари вздохнул. — Ты знаешь, о чем я говорю. Ты не можешь компенсировать недостаток сна увеличением количества поглощаемого сахара. Тебе нужно нормализовать режим... — ...иначе это скажется на умственных способностях, — в голосе Рюдзаки проскользнули нотки раздражения. — Почему мы снова ведем этот разговор? — Потому что ты не желаешь прислушиваться к моим советам. — Я прислушиваюсь. Я спал три часа сегодня. Ватари положил руку на его плечо и чуть сжал. Эл поднял голову и посмотрел на старика глубоким, усталым взглядом. — Прошло уже две недели, — сказал Ватари. — Нам пора возвращаться домой. — Я не хочу ехать в приют. — Почему? Ниа и Мелло очень скучают по тебе. Ниа? Мелло? Лайт недовольно прищурился. Он не допускал возможности, что у Рюдзаки могли быть родственники или даже дети, и теперь терялся в догадках. На самом деле это просто злило: не хватало еще, чтобы в их личное противостояние вмешались какие-то посторонние люди, которых, к тому же, нельзя было убить. И даже если бы можно было: Лайт не мог убивать родных L, это бы не приблизило его к желаемому результату. — Я не был в приюте уже несколько лет. Уверен, они потерпят еще месяц. — Месяц? Ты хочешь остаться в Японии еще на месяц? — Я могу работать из любой точки мира. Чем плоха Япония? — А чем хороша? Ты не должен жить на кладбище, Эл. Эл замолк. Он взял тонкую шпажку, надел на нее белый зефир и обмакнул его в растопленный шоколад. Пока он поедал сладость, в комнате стояла тишина. Наконец, он ответил: — Я ценю твою заботу, Ватари. Пожалуйста, дай мне побыть одному еще немного. — Хорошо. Старик поглядел на него с тоской и сочувствием, а потом вышел из комнаты. Эл принялся поглощать свой завтрак в тишине. Он долгое время занимался тем, что перебирал конфеты, пирожные, фрукты и суфле, а затем начал сортировать их по одному ему известному порядку. Лайт терпеливо наблюдал за ним, раздумывая над услышанным. Эл не хотел уезжать из Японии — почему? — Неужели ты скучаешь по нашей борьбе, Эл? — спросил Лайт. Он вдруг понял, что немедленно должен получить ответ на этот вопрос. Лайт достал Тетрадь Смерти и с опаской поглядел на нее. У него был только один шанс. Эл был в расстроенных чувствах, и это читалось на его лице. Может быть, сейчас столь неожиданный удар обрушил бы его и без того треснувшую броню. Лайту нужно было лишь решиться, рискнуть — поставить на карту все, что у него осталось, свой второй шанс, полагаясь на грустные глаза своего заклятого врага. Он протянул руку вперед, ненавидя себя за дрожь, и уронил Тетрадь Смерти. Она с громким хлопком ударилась о паркет.