То, что мы хороним

— Привет, Рюдзаки, — сказал Лайт. Его слова, наконец, были услышаны. Эл повернул голову и посмотрел на него: он не удержался в своей позе и упал на пол, одной рукой опираясь позади себя, а другой крепко вцепившись в Тетрадь Смерти. Он смотрел на Лайта снизу вверх, и его глаза были полны удивления и неверия. Ему понадобилось несколько долгих секунд, чтобы прийти в себя. Его искусанные губы дрогнули, и он произнес — тихо и почти спокойно: — Привет, Лайт. — Ты меня боишься? — спросил Лайт. Он сделал вперед еще один шаг и присел, чтобы их лица были на одном уровне. — Нет, — ответил Эл. — Если бы ты хотел убить меня, то уже бы это сделал. — С чего бы? — Лайт и представить себе не мог, насколько сильно он зависел от общения. С каждым словом жизнь будто бы вливалась в него обратно. Он снова ощущал запахи и легкие прикосновения сквозняка. — Может, я хотел посмотреть тебе в глаза, прежде чем сделать это, Эл Лоулайт? Эл склонил голову на бок. — Думаю, в этом случае ты бы не стал ждать, пока я сам коснусь Тетради Смерти. — Что ж, ты прав, — Лайт пожал плечами. — Я не хочу убивать тебя сейчас. — И чего же ты хочешь? Эл пришел в себя после первого испуга и теперь наблюдал за Лайтом с привычным любопытством. Его нервная растерянность и меланхолия исчезли без следа, и на мгновение Лайту показалось, что все случившееся было сном. Что сейчас они с Рюдзаки просто сидели в своей спальне и разговаривали, а внизу их ждала команда расследования. Лишь Тетрадь Смерти портила эту картину. — Я отвечу, если ответишь ты, — Лайт улыбнулся. — Зачем ты поднял эту Тетрадь? — Мне было любопытно. — А мне было скучно. Они уставились друг на друга. — Ты совсем не изменился, — сказал Эл спустя какое-то время. — Напротив, — возразил Лайт. — Изменилось абсолютно все. Я же умер. Эл моргнул и поднялся на ноги. — Действительно, — задумчиво произнес он. Лайт наблюдал за тем, как Эл забирается на кровать и усаживается в привычное положение. Он даже зажег лампу и подтащил к себе ноутбук, словно готовился отвлечься и продолжить работать, хотя его взгляд ни на мгновение не отлипал от лица Лайта. Его плечи были напряжены. Он мог сколько угодно изображать перед Лайтом хладнокровие, тот знал — это все просто притворство. Они вернулись туда, где и были. В игру. — Я ожидал, что ты будешь выглядеть иначе, — сказал Эл после недолго молчания. — Разочарован? Эл склонил голову на бок. — Вовсе нет. Это довольно любопытное открытие. Лайт тоже поднялся с пола. Он поймал себя на том, что имитирует человеческие движения: опереться рукой, оттолкнуться, удержать равновесие… Он мог перестать так делать, мог слиться со своей новой природой, но — зачем? Эл смотрел на него, распахнув свои огромные глаза, и Лайт не хотел лишать его тех смутных иллюзий, что могли поселиться в его лохматой голове. Он должен был обмануть его, в конце концов. — А ты не думаешь, что я просто тебе мерещусь? — Лайт сел на край кровати. К его удивлению, он ощутил одеяло под своими руками: мягкое и гладкое. Мир вокруг него стремительно обретал форму, и он жаждал вернуть себе каждое из отобранных у него чувств. Эл, сам того не ведая, делал его реальным. Лайту понадобилось некоторое время, чтобы установить границы с Рюком, но в том случае он и не хотел, чтобы огромный шинигами занимал место в физической реальности. С него было достаточно и яблок. Но Эл ничего не знал об узах между владельцем Тетради и шинигами, и Лайт не собирался его просвещать. Он впитывал мир, словно губка — он был почти живым. — У меня была такая мысль, — Эл снова принялся покусывать губу. — В конце концов, депривация сна может привести к появлению галлюцинаций. — Но? — Я сомневаюсь, что галлюцинации были бы единственным симптомом расстройства, — ответил он спокойно. — А так как я не наблюдаю других отклонений в своем физическом состоянии, то эту версию можно отмести. — Куиллш Вамми бы не согласился с тобой, — Лайт усмехнулся. — Ватари чрезмерно меня опекает, — Эл провел пальцем по острому краю Тетради, надавливая на кожу. Он старался сохранить свое самообладание и не показать, что имя Ватари заставило его занервничать. — Он не удивится, увидев, что ты разговариваешь сам с собой? — Лайт продолжал усмехаться. Он наслаждался своей вседозволенностью и всезнанием. Собственная смерть была единственным минусом во всей это ситуации. — Камеры в этой комнате отключены. — Неужели ты стал ценить приватность? — фыркнул Лайт. Эл всегда пристально наблюдал за ним, но сейчас он смотрел на него так, словно пытался разглядеть каждую крошечную деталь на его лице. Все его внимание было приковано к Лайту. — Я всегда ее ценил, — Эл прижал палец к губе. — Ты был тут все это время? — О да, — Лайт снова усмехнулся. — Я наблюдал за каждым твоим шагом. Неприятно оказаться по эту сторону стекла, правда? — Я могу с этим смириться, — ответил Эл. — В конце концов, я первый поставил камеры в твой дом. — А еще держал меня связанным. — Это детали, — Эл приподнял уголки губ. — Я тоже носил цепь, в конце концов. Лайт обвел спальню — их спальню — взглядом. На самом деле жизнь в наручниках не была столь уж утомительной, как он думал поначалу: они и так проводили круглые сутки рядом друг с другом, и цепь лишь вынуждала их вместе перемещаться по этажу. Она была достаточно длинной, чтобы они могли сохранить крупицы приватности, и Лайт, пожалуй, мог бы и дальше смиряться с этим ограничением. Это было неплохо — тогда. — Ты так говоришь, будто бы это была моя идея. — Мне бы не пришлось этого делать, если бы ты не был Кирой. — Да, — ответил Лайт негромко. — Действительно. Они замолчали, глядя друг на друга. Это был миг, которого у них не должно было быть: даже если бы Лайт остался жив, они никогда бы уже не сидели на этой кровати вместе. Вероятно, Эл бы допрашивал его, но Лайт ничего бы ему не рассказал — и уж точно не шутил бы про их совместные трудности. Они смотрели бы друг на друга через стол, Лайт был бы скован по рукам и ногам, и ненависть была бы единственным чувством, которое он был бы готов разделить с детективом. Ненавидел ли он его на самом деле? Лайт вдруг захотел прикоснуться к нему, чтобы удостовериться, что этот момент — настоящий. Было глупо думать, что Эл окажется призраком. Он был живым, в конце концов. — Почему ты остался в Японии? — спросил Лайт неожиданно для самого себя. — Если ты начнешь говорить мне о вреде японского климата, я все же склонюсь к выводу, что происходящее является моей галлюцинацией, — Эл прищурился. — Или крайне любопытной методикой гипноза, к которой Ватари прибег, дабы выманить меня из комнаты. — Какой из вариантов ты бы предпочел? — Гипноз, пожалуй, — Эл задумчиво постучал пальцем по губам. — Богатое поле для исследований. Лайт усмехнулся. — Но все же? — настоял он. — Почему? — Раз ты наблюдал за мной все это время, то уже знаешь ответ, — ответил Эл. Периодически он прикасался к Тетради и инстинктивно пролистывал белые страницы, трепля уголок. Он волновался. Потому что говорил с богом смерти? С Кирой? С Лайтом? — Может, не все время, — Лайт решил играть в честность. — Ладно, я просто хотел тебя подразнить. Я был тут с тех пор, как оставил тебе Тетрадь. — А до этого? — В мире богов смерти. Глаза Эла расширились, и он невольно подался вперед. — И какой он? — Я тебе не скажу, — хмыкнул Лайт. — Почему нет? — Будет несправедливо, если я один буду разбалтывать секреты, — он все же откинулся назад, опираясь локтями о кровать. — Поэтому я тоже хочу узнать что-нибудь. — Ты уже раскрыл мой секрет, — Эл пожал плечами, словно это не имело значения. — Его сложно не увидеть, — Лайт покосился на красные буквы. — Я бы смог раскрыть его и сам, знаешь ли. У меня почти получилось однажды. — Почти. Эл снова погрустнел. Он отвернулся и уставился в окно: свет от лампы и ноутбука создавал странные тени на его лице. Ватари был прав: он действительно похудел. Его скулы и нос заострились, а глаза стали казаться еще больше. Он походил на призрака. Он и раньше не был особенно эмоциональным, но сейчас в нем словно что-то погасло. С его губ сорвался тихий вздох. Лайт подумал о неуютном, болезненном чувстве где-то под сердцем. Они могли и дальше кружить вокруг друг друга, но они оба понимали, что происходит. — Расскажи мне, как это случилось, — произнес Лайт негромко. — Как я умер? Эл отвернулся от окна и посмотрел на него без всякого выражения на лице. — Быстро, — ответил он. — Я помню лишь то, как Матцуда выстрелил, — признался Лайт. — А потом провал. — Ватари вызвал скорую, — Эл пристально смотрел на него. — Матцуда едва тебя задел, но крови было много. Он так перепугался, что, пожалуй, готов был и себя застрелить. Он говорил серьезно и грустно, без намека на свою привычную странную игривость. Задумчивая растерянность пропала с его лица: Эл вдруг показался Лайту обычным человеком. Его глаза казались красными из-под полопавшихся капилляров. Ранка на губе покрылась тонкой корочкой. Руки немного тряслись. Он вовсе не был богом или ангелом, не был мифической фигурой Справедливости — он был живым и уязвимым. Человеком. — А вы стояли и смотрели? — спросил Лайт зло и разочаровано. Это было так жалко: умирать на холодном полу, пока остальные просто наблюдали. — Ты упал, — произнес Эл. — У тебя начался приступ. Все начали кричать. Я попытался оказать тебе первую помощь, но было уже слишком поздно. Ничего не помогало. — Ты пытался меня спасти? — Лайт даже удивился. Эл странно посмотрел на него. — Я не думал, что все получится так, — признался он. — Я не был готов в тот вечер. — А в другой вечер все было бы иначе? Эл промолчал. Лайт и сам не знал, почему чувствовал себя таким расстроенным. — Чертов Матцуда, — прошипел он. — Рана была несмертельной, — заметил Эл. — Ты умер от сердечного приступа. — Я знаю, — Лайт прикрыл глаза. Он мечтал забыть об этом. — Рюк записал меня в свою Тетрадь смерти. Мудак. — Рюк? — Мой шинигами. Он сказал, что мне оставалось три года, и ему не хотелось ждать. — Три года, — произнес Эл медленно. — Ты мог жить еще три года. — И что мне бы дали эти три года? — фыркнул Лайт. — Разве не грустно умирать в восемнадцать? Что он об этом знал? Лайт глянул на него недовольно, не желая показывать, какую боль причинили его слова. — Что ж, я не вполне мертв, не так ли? — фыркнул он, отвернувшись. Он вдруг вспомнил, что весь этот разговор был затеян с определенной целью, которая попросту выветрилась у него из головы. С каких пор он стал таким рассеянным? Он вовсе не был погружен в какой-то пузырь из воспоминаний, в котором он снова мог разговаривать со своими заклятым врагом — у него была миссия, которую он должен был завершить, если не желал становиться частью пустоты. Ему следовал думать только об этом, о каждом слове и взгляде, которые могли привести Эла в ловушку — но вместо этого он думал о боли и чувстве разочарования, наполнявших его в тот миг, когда все закончилось. Что бы сказал Эл, если бы идиот Матцуда держал руки подальше от пистолета? Что бы сказал отец? Лайта не должно было это волновать. Но все же... — Интересно, чувствуешь ли ты что-нибудь, — произнес вдруг Эл. — Не говори обо мне так, будто меня тут нет. — Раньше тебя это не беспокоило. — То, что я вежливо молчал, не значит, что мне это нравилось. Эл вдруг фыркнул и закатил глаза. — Если «вежливо молчал» подразумевает, что ты имитировал дружелюбие, дабы не вызвать еще больших подозрений, то да, такое действительно было. Они снова уставились друг на друга. Лайт уже открыл рот, чтобы разразиться тирадой — в кои-то веки он высказать Элу в лицо все, что он о нем думал. О его раздражающем режиме, о еде в постели, о его манере дергать за цепь, когда ему скучно… Список претензий был настолько огромным, что Лайт на миг задохнулся от возмущения. Но потом он подумал, что это просто приведет их к еще одному спору: Элу стоило оставаться грустным и подавленным, а вовсе не раздражаться. Он выглядел таким несчастным до того момента, когда Тетрадь упала перед ним, но с каждой секундой силы возвращались к нему. Лайт не понимал его. Он не собирался делать его счастливее — даже если их препирания бередили в нем приятное, немного тоскующее чувство. — Так, — Эл снова потянулся к Тетради и отвел взгляд, — что насчет чувств? — Я чувствую все так же, как и раньше, — неохотно ответил Лайт. — Это едва ли дает ответ на мой вопрос. Лайт прищурился. — Это какой-то намек на мой психологический портрет? Эл промолчал, и Лайт фыркнул. — Я не собираюсь обсуждать свои эмоции с кем-то, вроде тебя. — То, что я предпочитаю сдерживать свои эмоции, не значит, что я их не испытываю, — заметил Эл. — Но мне интересно, насколько твое нынешнее психологическое состояние совпадает с… хм, прошлым. Я бы предположил, что процесс… превращения в шинигами должен сопровождаться рядом изменений в психике. Рем демонстрировала определенные человеческие черты, однако в целом она казалась представителем абсолютного другого вида. Однако ты кажется похожим на себя. — Потому что это я, — Лайт сел и развернулся к Элу лицом. Тот закусил палец, наблюдая за ним. — Думаешь, я собираюсь стать таким же меланхоличным фриком, как и все они? — Они? Лайт махнул рукой. — Я не собираюсь становиться кем-то другим, — сказал он, не уверенный в том, кого именно он пытается убедить этими словами: себя или Эла. Воспоминания о безрадостной пустыни казались ему угнетающими. Он не привык сомневаться в себе, и он все еще чувствовал жизнь внутри себя. Разве не поэтому он выглядел нормально — как живой человек? Лайт мог раздувать это чувство, не давая ему погаснуть. — Значит, ты снова будешь убивать? — прямо спросил Эл, глядя ему в глаза. — Чтобы ты снова искал способ меня остановить? — Очевидно, мне придется это сделать, если Кира вернется. Эл был полон готовности вступить в игру. Его высокая мораль была просто притворством — иначе мог ли он так легко рассуждать о человеческих жизнях, словно те были просто цифрами на экране его ноутбука? Пожалуй, Лайт осознавал их гораздо весомей: в конце концов, он записывал их имена. Но как он должен был поступить? Эл мог с азартом относиться к их борьбе, но это было бы неверной стратегией, это стало бы концом для Лайта. Ему нужно было изменить отношение Эла к Тетради, ко всей этой истории — может, он сумел бы убедить его в своей правоте? Если Эл запишет одно имя, что помешает ему записать туда еще несколько? Вдвоем они смогли бы построить нечто большее, нечто идеальное… Но как? Лайт не понимал, что за чувство скрывалось в глубине серых глаз Эла. — Я не знаю, что мне делать, — признался Лайт, наблюдая за чужим лицом. Кто нападает первым — побеждает. На этот раз первый ход был за Лайтом.