***
Пейзажи за окном сменились с гор и полей на городские виды. Вот только серыми их нельзя было назвать. Ни уж тем более скучными. В Испании царил вечный праздник. Это выделялось в архитектуре и особенно в местных жителях. Денис всей душой любил консервативную Англию, но сердце его принадлежало свободной Испании. В вагоне было шумно. Свободных мест практически нет. Кроме Драгункина, ехала пара пожилых немцев, все остальные пассажиры были испанцами. Узнать их было нетрудно: они либо с упоением читали толстенные романы, либо громко беседовали на самые разные, порой абсурдные, темы. Но они были живыми, как бы странно это ни звучало. Свободными. Никому ничего не хотели доказать. Просто жили — как правило, завтрашним днём. Жутко ленились, но были счастливы. На станцию Марии Самбрано Денис вышел из вагона одним из последних. Купил в автомате воду, лотерейный билет у пешего продавца (приехать в Испанию и не сыграть в лотерею — преступление) и двинулся к выходу. Сегодня Денис не был похож на обычного себя: вместо костюма джинсы, идеально выглаженная рубашка сменилась футболкой, пиджак косухой. На голове чёрная клубная кепка «Ливерпуля», так удачно оказавшаяся под рукой — испанское солнце даже в апреле было беспощадно. На спине рюкзак с одним сменным комплектом одежды, «Набережная неисцелимых» и блокнот с ручкой. Вокзал Марии Самбрано находился в живописном месте — в самом центре Малаги. С вокзала ты сразу же попадал на залитую солнцем улицу с пальмами по одну сторону, с рядом баров по другую. Культ еды и баров — только за это в Испанию можно влюбиться раз и навсегда. Денис приезжал сюда в дни, когда становилось совсем плохо. Когда одиночество съедало. Когда жить не хотелось. Простота и открытость местных жителей порой заставляла задуматься о переезде в Испанию. Открыть Тапас-бар. Отрастить бороду. Купить домик на берегу. Жить одним днём. — Buenos días, cielo, — с широкой улыбкой Дениса поприветствовала девушка за барной стойкой. Вот она — испанская дружелюбность. Давно не слышал в свой адрес «милый» или «дорогая»? Тогда тебе в Испанию. Казалось бы, как обычный поход в бар может повысить настроение? В России, пожалуй, что никак. — Buenos, — Денис не смог не улыбнуться в ответ. — ¿Qué te pongo? — Un mitad doble porfa, — заказал Драгункин, удивляясь тому, что за год его испанский не забылся. — ¿Algo para comer? — девушка протянула меню, но местные закуски Денис знал наизусть. — Un bocadillo de jamón. — Tres con veinte por favor. — Aquí tienes. Заняв столик на террасе с видом на фонтан, Денис, чтобы уж наверняка вписаться в обстановку, закурил и достал книгу. Несладкий кофе смешивался со вкусом табака — хорошо. Вредно, но хорошо. После десяти страниц глаза устали, и Денис отложил книгу. Планов на сегодня, как и на завтра, у него не было. Взяв отпуск по случаю своего дня рождения, он сбежал из Москвы, как делал это последние пять лет. Уезжал к родителям в Лондон, проводил пару тройку дней с семьёй, затем на неделю отправлялся в маленькое путешествие по Европе. Но, как правило, его маршрут был привычным: Брюссель, Париж, Барселона, Малага. Затушив сигарету, Денис допил последний глоток кофе, бросил на железную тарелку два евро чаевых и вышел с террасы. Мимо него шли туристы. Местные жители прогуливались: мужчины в брюках и рубашках, обязательно расстёгнутых на верхние пуговицы, и женщины в джинсах и майках. По ощущениям на улице было около двадцати градусов. Денис осмотрелся. До вселения в отель оставалось четыре часа. Это время можно было скоротать в порту, от которого Денис находился в пяти минутах ходьбы. А можно дойти до исторического центра. Что-то купить в Москву. В центре был неплохой магазин с художественными принадлежностями. Одёрнув себя на этой мысли, Денис двинулся к порту.***
Руки в тот день не сразу дошли до свёртка, принесённого Кирой. Он до вечера валялся в кабинете. Переливающаяся синяя обёртка поверх небольшого плоского нечто. Книга? Размер не тот. Да и что за книга такая тонкая и лёгкая? Журнал если только — чепуха. Конечно, содержимое было очевидным, но я от тех мыслей бежал. Признаваться себе в том, что внутри спрятана картина — равно признать, нет-нет, скорее, напомнить себе о существовании автора этого подарка. Обёртку, хоть она и понравилась мне, я разорвал как бы случайно в клочья. Стоит заметить, какое-то странное облегчение принесло мне это действие, но, дойдя до спрятанного за этой самой обёрткой, всё удовлетворение исчезло. Я держал в руках небольшое полотно с изображением тенистой аллеи Патриарших, заваленной осенней листвой. Ни записки, ни открытки внутри не оказалось, но мне и не надо было. «— Что это будет? — Осенний пейзаж, но может быть и нет. — Осенний пейзаж? Зимой? — Я люблю осень.» Осенний пейзаж в разгар живописной зимы? Я усмехнулся. До чего же глупо, но так в твоём стиле. Картина, к слову, мне пришлась по вкусу. Мне нравилось всё, что ты рисовала, но лучше бы я тебя никогда не знал. Купил бы это полотно у уличных художников. Повесил бы у себя дома. А так… Так придётся выкинуть. Передарить. Но точно не оставить у себя. Пожалуй, это полотно отлично впишется в одном из домиков турбазы Юры, куда из-за тебя я больше никогда не приеду. Я вёл себя инфантильно. Пытался забыть всё и двинуться дальше, но спотыкался о такие вот напоминания. Об эти подарки. О твои вещи у меня дома. Я постоянно что-то находил: резинки для волос, забытые тобой карандаши и обрывки бумаги с непонятными набросками. Жил в окружении того, что неустанно напоминало о тебе. Кожаное кресло из спальни пришлось отдать знакомым — ты постоянно забиралась на него с ногами и читала. Ковер в гостиной, на который ты пролила кофе, я выбросил. На пятно мне было плевать, но твоё: «Смотри, забавная форма получилась, как будто облако» всплывало у меня в голове едва я переступал порог квартиры.***
Дождь яростно барабанил по черепице. С каждым раскатом гром подбирался всё ближе. Во всём посёлке пропало электричество: сарафанные новости передали, что молния ударила в вышку линии передач. У запасливой бабушки в чулане нашлась целая коробка свечей. А в сараях до сих пор хранились керосинки. Дед с бабушкой остались дома. Илья Семёнович сел читать вслух повести Васильева, Лилия Павловна вязала носки. Ире нарушать идиллию не хотелось. Она, прихватив термос с чаем и керосинку, ушла во времянку. Закутавшись в шерстяное покрывало, она рассматривала чёрно-белые фотографии. В старой пожелтевшей коробке хранилось несколько сотен снимков. Они, по мнению бабушки, были неудачными, и места в альбоме не заслуживали. Ира же так не считала. Эти фотографии сорокалетней давности имели необычайную энергетику. Непередаваемую романтику. Хранили ушедшую молодость на типовой бумаге «Унибром». Бабушка Иры была необычайной красоты женщиной, и годы этого у неё не отняли. Высокой, фигуристой с фамильной кучерявой шевелюрой. В то же время она была самым странным человеком в жизни Иры. Лилия Павловна пила только крымский кагор и делала самокрутки из финского табака. Могла за один присест съесть целую коробку конфет «Песни Кольцова», а потом жаловалась на боль в зубах, виня экологию. Без конца пересматривала «Москва слезам не верит». Ненавидела реформаторов. Презирала Горбачева. Проклинала по сей день Павлова за его денежную реформу в 91-м. Читала молитвы два раза в день. Ругалась матом, как сапожник. Всегда вставала до зари. Верила в приметы. Когда меленькая Ира играючи качала ногами, бабушка хмурилась и строго говорила: «Ну-ка прекрати чертей на ногах качать». Замуж за деда, которому на момент брака было тридцать восемь, бабушка Иры вышла в семнадцать. Душа деда была изранена войной и бесконечными смертями. С фронта он вернулся в двадцать. Седой, морщинистый, постаревший на тридцать лет за те четыре ужасных года. Он потерял близких, но, несмотря ни на что, сохранил себя. Из всего выпуска 41-го, в котором было тридцать шесть парней, Илья Семёнович единственным вернулся домой. Женщины в родном селе смотрели с презрением на деда, и он, не выдержав, уехал в Москву. Закончил автомобильно-дорожный институт. Восстанавливал страну. Строил карьеру. В двадцать пять стал старшим инженером производственного отдела на заводе ЗиЛ. Когда союз развалился, дед на добровольных началах читал лекции в институте по теме «Правда и вымыслы Второй мировой войны». Он боялся гибели нации. Переживал за молодое поколение, которое хотело лёгких денег. Уже несколько минут Ира не могла оторвать взгляда от свадебного снимка бабушки и деда. Шестьдесят четвёртый год. Бабушка в дерзком кримпленовом платье мини, сшитое её подругой. Дед в костюме свободного кроя с бутоньеркой. Следующее фото — праздничный стол. Парень в огромных очках рвёт баян. Гости за столом держат рюмки над головами. Молодые целуются. Когда жизнь перестала быть такой простой? Телефоны. Компьютеры. Блага. Мятные жвачки. Кока-кола. Аська. — Ира! Дождь закончился. — Сбегай до магазина! Я борщ грею, хлеба нет. Борщ? Борща, пожалуй, съем. С салом. Дед солил. Да с лучком с огорода. Погасив керосинку, Ира натянула резиновые сапоги, накинула дождевик и отправилась по размытым дорогам за хлебом. Масляные пятна. Запах мокрой травы. Хлюп-хлюп. Только бы молния не прилетела. Раскаты вдалеке ещё слышатся. Может, на той горе дом построить? Ясень и смола. Штаны промокли. Грязь. Да чтоб вы попадали со своих велосипедов. Хлеб не донесу. Свежий. А корочка какая?! Бабушке это не понравится.