__________
— Может, тебе стоит снова сходить к Изабель? — Алтын смотрит на него с беспокойством, заглядывает в лицо, недовольно хмурит брови. Перед выходом из дома Жан постарался привести себя в более или менее божеский вид, даже откопал на полке в ванной тональник с консилером, которые покупал, чтобы замазывать синяки на лице после пьяной драки в баре. Вот только едва ли косметика могла скрыть его усталый вид. А Отабек слишком хорошо его знает. — И что она сделает? — Жан вздыхает и сверяется с картой. — Опять будет говорить, что мне стоит сосредоточиться на реальной реальности? Что всё это нереально? Это я и сам знаю. Мы пришли, — он кивает в сторону небольшого двухэтажного домика с красной крышей. — Начнём отсюда. — Не уходи от темы, — Отабек идёт сзади. — Я никуда не ухожу, Бек, — Жан поворачивается к нему, притормозив на обочине. — Мне просто снятся плохие сны. Ничего сверхъестественного. Всё нормально, правда. Он жутко ненавидит, когда его жалеют, когда на него смотрят так, как смотрит Отабек сейчас. Как будто он немощный. Как будто ему нужна помощь. — О да, — Отабек всплескивает руками. — Эти всего-то мучают тебя пару лет. Всего-то. Жан ничего не отвечает, потому что не видит в этом смысла. Прошло несколько дней с последнего похищения, Леруа только и делал, что размышлял над этим делом и рефлексировал свою реакцию на симпатию Отабека к секретарше Фельцмана. Это ведь не его проблема, да? Он убеждал себя, что всё нормально, что так и должно быть. Но сейчас он понимает, что всё идёт по одному месту. Их работа не место для подобного. — Ладно, — Отабек поднимает руки в защитной жесте. — Я больше не буду лезть в это дело. Ты большой мальчик, сам справишься. Жан только кивает. Он поднимается по ступенькам на крыльцо, прочищает горло и заносит руку, чтобы постучать в дверь, предчувствуя, что здесь они ничего не найдут.__________
Дверь квартиры открыла молодая женщина, она удивлённо посмотрела на них: сначала на Жана, потом на Отабека, и в её взгляде появилось узнавание. — Здравствуйте, — Алтын показал свой жетон. — Мы из полиции. — Да, — хозяйка квартиры улыбнулась. — Я вас помню. Капитан Алтын, верно? — Отабек кивает. — Вы приходили по поводу пропавшего мальчика. Бедный ребёнок! — Я капитан Леруа, — Жан протягивает женщине свой жетон. — Мисс Ритт, нам бы хотелось с вами побеседовать. Вы живёте напротив, вы могли что-то видеть, или заметить, что-то подозрительное в ночь исчезновения мальчика. Или перед ним, — Жан нащупывает в кармане блокнот с ручкой. — Может быть, кто-то странный ошивался рядом с домом, или вы видели незнакомую машину. Хозяйка квартиры хмурится, задумчиво жуёт губу. Отабек переминается с ноги на ногу, ему не нравится стоять в дверях, но дальше их не приглашали. — Меня уже допрашивали, — она слегка хмурится. — Всё, что я знала, я уже рассказала полиции. Вы что, подозреваете меня? — Нет-нет, — Отабек улыбается, успокаивая женщину. — Вас никто не подозревает. Просто мы проводим повторный опрос всех, кто мог что-то видеть. Мало ли, вдруг вы что-то вспомнили. Жан чувствует острый запах лекарств, который сквозняк донёс из квартиры. Запах антисептика и таблеток. Отвратительно. — Я почти всегда на работе, — мисс Ритт пожимает плечами. — Прихожу поздно вечером, ухожу рано утром, сплю очень крепко, — он качает головой, словно извиняясь за то, что ничем не может помочь. — Разве что… — Что? — тут же отзывается Жан, цепляясь за возможность что-то узнать. — Моя мама, — она запинается, — всегда дома. Она болеет, ну, вы понимаете. Отабек участливо кивает головой. — С ней днём находится сиделка. Мама почти всегда сидит у окна, говорит, что ей нравится наблюдать за людьми. А окна её комнаты как раз выходят на дом, откуда пропал мальчик. Я не уверена, но, возможно, она что-то могла видеть. — Скажите, а мы можем поговорить с вашей матерью? — Я не уверена… — мисс Ритт оборачивается через плечо, смотрит вглубь квартиры. — Понимаете, ей почти восемьдесят и она… иногда мне кажется, что у неё первые признаки маразма. Я имею в виду, что не стоит воспринимать всё, что она скажет всерьёз. Жан выдыхает. Отлично. Возможно, их единственный свидетель — это восьмидесятилетняя старуха, страдающая деменцией. Прекрасно. Просто прекрасно. — Ничего страшного, — Отабек снова улыбается, и Жан понимает, почему на него ведутся женщины. Он и сам когда-то повёлся. — Нам важна любая информация. Мисс Ритт делает шаг в сторону, пропуская их внутрь квартиры. По рецепторам бьёт больничный запах, который становится только сильнее. — Третья дверь справа, — хозяйка квартиры указывает направление. — Только, пожалуйста, будьте… поделикатнее. — Не беспокойтесь, мисс Ритт, — Жан устало улыбается, этот день поимел его. — Капитан Алтын будет очень деликатен. Он первым идёт по коридору, только бы не видеть лицо Отабека, который, скорее всего, не понимает, что нашло на Леруа. Дверь в комнату миссис Ритт поддаётся с трудом, ручка слегка заедает, как будто ей очень редко пользуются. Жан тянет дверь на себя и заглядывает в спальню. Пожилая женщина, закутанная в цветастую шаль сидит в кресле-качалке у окна. Она практически не реагирует на шум. Жан только замечает, как едва дёргается её голова. — Миссис Ритт, к вам можно? Больше всего в жизни Жан ненавидел, ненавидит и будет ненавидеть общение с людьми. Ему не сложно пробежать несколько кварталов, преследуя преступника, отбить девушку у пьяной гопоты, написать несколько десятков рапортов и отчётов за вечер. Но только не общение с людьми. Допросы, доверительный беседы и задушевные разговоры — это стезя Отабека. Всегда ей была. В академии он лучше всех заговаривал зубы преподавателям. Жан не раз ему говорил, что ему надо было в адвокатуру поступать. Он не проиграл бы ни одного дела. Проблема лишь в том, что иногда Отабек просто не знает, что спрашивать. Как он знает, а вот что… — Миссис Ритт, — Жан проходит в спальню, за ним заходит и Отабек, — мы из полиции. Я капитан Леруа, это капитан Алтын. Мы бы хотели с вами поговорить. — Миссис Ритт, — подаёт голос Отабек, — это очень важно. Жан гипнотизирует неаккуратный пучок седых волос на голове старухи. В висках начинает стучать боль. — Проходите, — голос у неё скрипучий. — И не надо со мной как с полоумной. Мне всего семьдесят девять. Я ещё не выжила из ума. Отабек хмыкает. Он садится на стул напротив кресла, Жан опирается на подоконник, изучает вид за окном. Отсюда действительно хорошо виден дом напротив, даже детская хорошо просматривается. Маленькие районы они такие. Все всё видят. Теперь у Жана есть возможность рассмотреть и саму старуху. Что ж, дочь точно пошла в неё: те же черты лица, тот же усталый тип старения. Миссис Ритт поднимает взгляд на него и Жан вздрагивает. От чего-то у него появилось ощущение, что он умеет читать мысли. — У нас есть несколько вопросов… — начинает было Отабек, но его прерывают. — Вы ведь насчёт того пропавшего мальчика? — она усмехается. — У меня хороший слух. И можете передать Лили, что из нас двоих маразм только у неё. Жан подбирается. Старуха, оказывается, не так проста, как он думал. Деменцией тут и не пахнет. — Вы что-то знаете? — в душе он молится. Пусть она скажет, что что-то знает, что-то видела. Старуха качает головой. — К сожалению, нет. Ни в тот день, ни до этого ничего не происходило. Всё было как обычно. Никаких подозрительных личностей, никаких незнакомых машин, — миссис Ритт переводит взгляд на дом за окном. Жан замечает, как стекленеют её глаза. Она хмыкает. — История та ещё сучка, про свою цикличность она не забывает. И нам не стоит. Отабек хмурится и смотрит на Жана снизу вверх. Леруа дёргает головой. — Что… что вы имеете ввиду? Что значит, история циклична? Миссис Ритт снова смотрит на него в упор, отчего Жану становится не по себе. — Когда-то давно, в пятидесятые годы, когда я ещё была девочкой и жила с родителями в Бронксе, в Нью-Йорке начали пропадать дети. В газетах писали, что они исчезали из собственных домов, пропадали средь бела дня с игровых площадок и уходили из школ. Никто не знал, что происходит. Родители били тревогу, нас не отпускали никуда одних, — она вздыхает. — Прошло семьдесят лет, а я до сих пор не знаю, что это было. — А вы? — А что я? — Сколько вам тогда было? — Мне было десять, — миссис Ритт прикрывает глаза. — И мне чертовски повезло не стать жертвой урода, который похищал детей. И, возможно, похищает сейчас. — Думаете, это один и тот же человек? — Жан приподнимает бровь. — Вряд ли, — старуха качает головой. — Столько лет прошло. Но это могут быть его последователи. Вроде секты Мэнсона. — Или подражатели, — бормочет себе под нос Жан. — Или подражатели, — соглашается она. Что ж, надо признать, слух у неё действительно отменный. Когда Жан выходит из подъезда, хлопая дверью, на улицу опускаются сумерки. Он останавливается возле урны, хлопает себя по карманам в поисках пачки сигарет, замирает, осознав, что перенимает некоторые привычки Отабека. Раньше он не увидел бы в этом ничего особенного, но в последние дни он как-то слишком уж остро реагирует на Алтына. Дело приобретает странный поворот. Всё указывает на то, что подобное уже происходило семьдесят лет назад. Но почему тогда никто не обратил на это внимание? Почему никто не додумался опросить пожилую миссис Ритт? Или к ней полицию не пустила дочь, которая и не предполагала, что мать может что-то знать? И почему-то ему в душу запали её слова про то, что история циклична. Как она там сказала? История про свою цикличность не забывает. Сзади хлопает дверь, Жан слышит шаги Отабека, не успевает обернуться, как перед носом вдруг оказывается какая-то бумажка. Жан не может разглядеть, что на ней написано. Он перехватывает запястье Отабека, запоздало подумав, что мог бы просто взять клочок бумаги сам. На листке, вырванном из записной книжки, чёрной ручкой были выведены цифры, местами уже смазанные. — Она тебе свой номер телефона дала? — Жан всё-таки поворачивается к Отабеку и удивлённо смотрит на него. — Ей же больше сорока, хоть и мисс. Отабек только пожимает плечами. — Она сказала, что раз мы встретились второй раз, то это судьба. — И что, — Жан хмыкает, изо всех сил стараясь удержать лицо, — позвонишь ей и поведёшь в бар? Алтын усмехается, почти что скалится, демонстративно сминает записку и отправляет её в мусорку. Жан провожает бумажный ком взглядом, а затем непонимающе смотрит на Отабека. — Зачем? — Затем, что ей больше сорока, хоть и мисс. Жан хмурится, сверлит Отабека взглядом, пытаясь, что называется, просечь его мотивацию, но не просекает. Поэтому он кивает и говорит: — Мне нужно вернуться в отдел. Я хочу заглянуть в архив и сделать пару запросов. Если подобный случай уже имел место в Нью-Йорке, то записи об это точно сохранились. Может, какие-то оцифрованные газетные вырезки, показания свидетелей, материалы дела, фотографии пропавших детей. Может быть, мне удастся найти сходство. Алтын бросает взгляд на наручные часы, переводит взгляд на Леруа и вздыхает. — Ты идиот, который собирается проторчать всю ночь в отделе, копаясь в пыльных бумажках. Но я не могу оставить тебя с этим наедине. — Потому что совесть не позволяет? — Потому что иначе ты себя угробишь, и мне придётся вести это дело одному. А ещё потому, что некому будет прикрыть тебя, когда ты свалишь на очередную свиданку, думает Жан, но вслух это не произносит. К тому времени, когда они добираются до отдела, на Нью-Йорк опускается вечер. Жан смотрит из окна такси на пролетающие мимо высотки, прислоняется лбом к стеклу и концентрируется на какой-то популярной песне, которую крутят по радио. Отабек о чём-то разговаривает с таксистом, Жан не вслушивается в их болтовню. Такси тормозит через улицу от отдела, Жан выходит, хлопает дверью и глубоко вдыхает. Он ждёт, пока Отабек расплатится за поездку. Когда тот прощается с водителем и закрывает дверь, Жан позволяет себе выдохнуть. — Ну-с, — Алтын засовывает руки в карманы кожанки, втягивает шею, — с чего начнём? — Начнём с простого, — Жан с силой жмурит глаза, — нужно выяснить, правда ли подобное уже происходило в пятидесятых. А потом… Потом суп с котом. Отабек косится на него, словно Жан не попытался пошутить, а на полном серьёзе предложил сварить кошку Барановской, которой та постоянно хвасталась всем в отделе и показывала фотографии. В архив их пропускают без лишних вопросов, даже дают доступ к засекреченным материалам. Видимо, Фельцман постарался. Он, наверное, даже сильнее родителей пропавших детей хочет раскрыть это дело. Жан говорит об этом Алтыну, Отабек шутит, что никто не хочет быть выебанным в жопу самой Барановской. И Леруа соглашается. Потому что помнит, как та лично его чихвостила, когда он накосячил в свой первый рабочий день после академии. И с тех пор он делает всё, чтобы больше не попадать к ней в кабинет. Только если это не личное выражение благодарности. — Искать зацепки спустя семьдесят лет — это… — Жан вздыхает, кладя на стол очередную стопку бумаг. В воздухе витает очень много пыли. — Сильно, конечно. Отабек морщится, прикрывает лицо предплечьем и громко чихает. Леруа машет рукой, разгоняя пыль, но это не сильно-то помогает. — Здесь хоть раз влажную уборку за столько лет проводили? — Отабек шмыгает носом на пробу. — Не уверен, что сюда вообще хоть кто-то заходит, — Жан раскладывает газетные вырезки и отчёты следователей, ведших дело семьдесят лет назад. — Нам повезло: дела с такой давностью в некоторых отделах не хранятся. Тем более в бумаге. — Я бы назвал это удачным стечением обстоятельств, — Отабек пожимает плечами и берёт в руки одну из газетных вырезок. Кто-то из архивариусов додумался заламинировать некоторые, чтобы со временем они не превратились в труху. Но толку то? Пыли от этого меньше не становится. — Итак, что у нас тут. Ага, заметка об одном из пропавших детей… — Отабек принимается читать. Жан наблюдает за ним, видит, как его глаза бегают по строчкам, как едва шевелятся губы. Эта привычка у Отабека была ещё со времён академии: проговаривать про себя то, что читаешь. И сколько он не пытался от неё избавиться, ему не удавалось. Борьба с курением была более удачной. Жан опускает взгляд на отчёты, лежащие перед ним. Одни написаны от руки, другие сделаны на печатной машинке. И от них даже не веет, а прямо-таки тащит духом прошлого. Жана всегда приводили в восторг раритетные вещи. Он проводит пальцем по строчкам. «Дело №22891», «Ответственный за расследование…». Имена и фамилии людей, которых, он уверен, уже несколько десятков лет нет в живых. И всё это как-то должно помочь им в раскрытии этого дела. И где же он в прошлой жизни накосячил, что в этой на его голову свалилась серия похищений? Строчки, строчки, строчки. Буквы перед глазами начинают прыгать и сливаться. Жан давит указательным и большим пальцем на глазные яблоки. пытаясь снять напряжение. Отабек широко зевает, даже не потрудившись прикрыть рот рукой. — К тому времени, как мы с этим дерьмом закончим, этот урод похитит ещё половину города, — Алтын потягивается на стуле. Майка задирается, обнажая полоску кожу над ремнём. Жан вздыхает и ничего не отвечает. Они роются в бумажках и дышат пылью ещё несколько часов и постепенно теряют всякую надежду найти что либо. Протоколы допросов, осмотров и лабораторных исследований не дают никакой новой информации. Всё то же самое, что и сейчас. Дети пропадали из своих домов, из тёплых кроватей, исчезали без следа. Жан стонет, устало трёт лицо. Руки пропахли пылью, ощущение ужасно неприятное. Он представляет, как вернётся домой, и залезет под душ, и простоит там час, а то и два. — Дерьмо, — ворчит Отабек и берёт другую папку. Жан снова вздыхает. Он тянет на себя прошивку с бумагами с вершины стопки, как вдруг замечает, что как-то листок падает на пол. Видимо, он лежал между двумя папками, ни к чему не прикреплённый и не подшитый. — Ты только доки не растеряй, а то нас потом архивариус отымеет, — говорит Отабек, не отрываясь от просматривания какого-то жёлтого газетного вырезка в файле. — Всегда мечтал, чтобы меня старый дед выебал, — бурчит Жан и поднимает листок. — Кто бы сомневался, — фыркает Алтын. Жан смотрит на газетный лист. Судя по всему, это была первая полоса: кричащий заголовок огромными буквами, размытая фотография. «Одной из жертв похитителя детей удалось спастись!». С фотографии на него смотрел испуганный мальчишка лет семи. Жан удивлённо поднял брови. Неужели? Зацепка? Он быстро пробежался глазами по статье, стараясь не упустить ни одной детали. Полицию вызвал прохожий, некий Робер Вэльс, который рано утром по пути на работу обнаружил на дороге босого ребёнка в пижаме. Восьмилетний мальчик странно себя вёл, он не мог объяснить, как очутился так далеко от своего дома — на другом конце города. Он говорил только про человека с длинными белыми волосами, который звал его за собой, а потом куда-то пропал. Видимо, похитителя спугнул прохожий, хотя сам мистер Вэльс утверждал, что никого не видел. Жан закусил до боли закусил губу, сжал в руках края газетной страницы, сминая бумагу. Наконец-то, зацепка! Отабек резко подскочил, скрипнув ножками стула по полу. — Нашёл! — одновременно произнесли они, посмотрев друг на друга. — Ты первый, — Отабек нетерпеливо машет рукой. Жан смахивает чёлку со лба, подходит ближе, кладёт на стол страницу из газеты перед Отабеком и пускается в рассказ.