Дело Крысолова

Жан вдавливает кнопку звонка, за дверью слышится трель. Отабек переминается с ноги на ногу у него за спиной, то и дело окидывая взглядом дом. Они приехали к Николаю Плисецкому днём, когда Жан наконец-то продрал глаза, а Отабек выпил несколько кружек крепкого кофе. Курить тянуло неимоверно. Эти дни их измотали. Жан подумывал взять по окончанию расследования отпуск за свой счёт и снова свалить в Майами. За дверью слышатся торопливые шаги, Леруа делает шаг назад, чтобы не столкнуться с хозяином квартиры нос к носу. Дверь открывается, на пороге стоит молодой парень со светлыми волосами до плеч и внимательным взглядом зелёных глаз. Жан чувствует, как по спине бегут мурашки, а в затылке становится холодно.  — Вы к кому? — парень вопросительно поднимает бровь. Жан запоздало вспоминает, что они сегодня в штатском: оба в чёрных кожанках, на Отабеке так вообще драные джинсы и тяжёлые мартинсы. Они вдвоём скорее напоминают коллекторов или барыг, нежели стражей правопорядка. Отабек достаёт из кармана удостоверение со значком и показывает хозяину квартиры, спасая ситуацию. Жан заторможено вытаскивает своё. Парень хмурится.  — Юрий Плисецкий, верно? — спрашивает Отабек, слегка оттесняя Жана от двери. Леруа и сам не понимает, чем вызван его ступор. Точно уж не неземной красотой парня. Конечно, тот выделялся: высокий, светловолосый, белокожий, худой. Как будто из библиотеки университетской вылез и впервые за долгое время увидел свет. Но есть в нём что-то такое, что не позволяет взгляд отвести. Парень откашливается, смотрит наконец на Отабека.  — Да, это я. Просто Юра, если можно.  — Мистер Плисецкий, — Отабек игнорирует его просьбу, — скажите, ваш дедушка, — Алтын заглядывает в свой блокнот, чтобы подсмотреть имя, — Николай Плисецкий, сейчас дома? Юра хмурится ещё сильнее.  — Дома. Он практически не выходит, ему тяжело передвигаться. А что произошло?  — Ничего, о чём стоило бы переживать, — вмешивается Жан. — Нам нужно просто с ним поговорить.  — О чём? — Юра складывает руки на груди.  — О преступлении, которое было совершено в этом городе семьдесят лет назад, — Отабек начинает раздражаться. Жан знает, что Алтын ненавидит, когда люди, с которыми приходится разговаривать в процессе расследования, начинают, что называется, ебать мозг ненужными вопросами. Любимой присказкой Отабека было: «Вопросы тут задаём мы». Юра хмурится, подсчитывая в голове года.  — Мой дедушка тогда был ребёнком. Вряд ли он сможет вам чем-то помочь.  — Он был непосредственным участником, — Отабек поджимает губы. — Ваш дедушка чуть было не стал жертвой маньяка, но чудом спасся. Юра вздыхает и передёргивает плечами.  — Ладно, но… Хочу вас предупредить, что он может и не вспомнить. Столько лет прошло, — и отходит, пропуская их в квартиру. Жан проходит за Отабеком мимо Юры, чувствуя запах его туалетной воды. Что-то незнакомое, не резкое и не приторно-сладкое. У них за спиной щёлкает дверной замок. В квартире теплее, чем на улице. И пахнет лекарствами, прямо как у миссис Ритт. Юра проходит по коридору мимо них, машет рукой, приглашая следовать за ним. Вопреки ожиданиям Жана они оказываются не в тесной комнатушке, где доживает свои дни Николай Плисецкий, а в большой, просторной комнате, которая практически до отказа набита горшками с домашними цветами. Седой старик сидит на потёртом диване, место которому в лавке старьёвщика, укрытый по пояс цветастым покрывалом. На подоконнике стоит радио, из которого доносится классическая музыка. Николай Плисецкий обращает на них внимание, когда Отабек появляется в дверном проёме. Смотрит внимательно. Глаза у него тускло-зелёные, которые в молодости, наверное, были такими же яркими как у внука.  — Деда, это к тебе, из полиции, — говорит Юра и садится на стул рядом с огромным папоротником в кадке.  — Здравствуйте, я капитан Алтын, — Отабек снова показывает своё удостоверение.  — Капитан Леруа, — Жан демонстрирует своё. — Мы хотели бы задать вам всего пару вопросов. Семьдесят лет назад вы чудом избежали похищения…  — Я знал, что вы придёте, — перебивает его Николай. Отабек удивлённо переглядывается с Жаном. — Всё начало повторяться, и вы пришли.  — Верно. Вы — единственный выживший тогда ребёнок. И нам хотелось бы узнать, может, вы сможете что-то вспомнить. Любая зацепка очень важна.  — Всё, что я мог тогда рассказать, я уже рассказал полиции. Рассказывал и рассказывал. Снова и снова.  — Вам никто не верил?  — Ну, почему же, — Николай хмыкает. — Верили. Всякие экстрасенсы и чудилы. А полиция не верила.  — Мы вам поверим, — Жан смотрит ему прямо в глаза. — Расскажите, что вы помните. Николай поджимает губы и отводит взгляд. Жан видит сомнение на его лице.  — Прошло целых семьдесят лет. Я не помню. Отабек раздражённо выдыхает.  — Мистер Плисецкий, вы понимаете, что будут ещё жертвы? Дети пропадают без следа, а вы не хотите выдавать полиции информацию из-за каких-то своих личных убеждений? Отлично, пусть будет так. Но знайте, что кровь пропавших детей, что бы с ними не случилось, на ваших руках и на вашей совести! — на одном дыхании выдаёт Отабек и замолкает, тяжело дыша. Жан прикрывает глаза. Он устал.  — Пошли, — Отабек тянет его за рукав куртки на выход. Что ж, это не первый раз, когда им приходится уходить ни с чем.  — Мне было восемь, — Николай Плисецкий начинает говорить, когда они уже выходят из комнаты. Отабек замирает, Жан не успевает среагировать и врезается в него. — Я проснулся посреди ночи с одной только мыслью и с одним только желанием — выйти из дома. В голове больше ничего не было, сплошной туман. Я… я помню, что постоянно слышал мелодию. Она не была похожа ни на что. Уже потом, в более сознательном возрасте, я пытался отыскать нечто такое, но, как вы понимаете безуспешно. Он немного молчит. Жан и Отабек стоят у двери и тоже молчат, не желая перебивать.  — Эта мелодия словно говорила мне, чтобы я вышел из дома. И я вышел. Сопротивляться было бесполезно. Меня словно какая-то сила тащила. И когда я вышел на улицу, я увидел человека, который играл на дудке. Жана словно током бьёт. Он смотрит на Отабека, тот глядит на него в ответ широко раскрытыми от ужаса глазами.  — На флейте, вы имеете в виду? — зачем-то уточняет Леруа.  — Вы меня за идиота держите? — раздражённо спрашивает Николай. — Уж дудку от флейты я отличить могу!  — Это простой вопрос, — встревает Отабек. — Каждая деталь важна. Продолжайте, пожалуйста.  — А что продолжать? Он играл на дудке этой. А я шёл за ним как козёл на привязи. И ничего сделать не мог. Ни вправо, ни влево. Только за ним.  — А как он выглядел, человек этот?  — Высокий. Волосы белые, длинные, почти до пояса.  — Белые в смысле светлые? — Жан тянется за своим блокнотом, как замечает, что Отабек же строчит в своём.  — Нет, — Николай качает головой. — Белые в смысле прям белые. Как снег зимой. Лица не помню. Помню только, что он очень красивый был.  — Во что был одет?  — Вот одет, кстати, был очень странно. Штаны широкие, как нынче молодёжь носить любит. И рубаха свободная.  — А что было потом?  — Потом мелодия вдруг пропала, и человек этот как сквозь землю провалился. А я всё как в тумане стоял. Двигаться мог, но в то же время и не мог. Тут чувствую, за плечо меня кто-то трясёт. Поворачиваюсь, а там мужик в рабочей форме. Он на завод шёл и увидел меня, пацана в пижаме, посреди улицы. Ну и всё. Дальше полиция и многочисленные допросы.  — Спасибо вам большое, — кивает Отабек и закрывает блокнот. — Вы нам очень помогли, правда. Они разворачиваются и идут на выход, но Жан передумывает в последний момент.  — Мистер Плисецкий, хотите знать, что случилось со всеми детьми, которые пропали в тот год? Старик переводит на него вопросительный взгляд.  — Их тела нашли в канализации. Они были обескровлены. Николай вздыхает.  — Надеюсь, то, что я рассказал, поможет вам найти этого урода. Чтобы больше никто не пострадал.  — Мы сделаем всё возможное. Отабек говорит ему, что подождёт на улице, потому что здесь слишком душно. Жан задерживается на лестничной площадке. Юра стоит в дверном проёме и смотрит на него.  — Слушай… — начинают они одновременно и смеются.  — Может, сходим куда-нибудь? — спрашивает Жан. Он и сам не знает, зачем.  — Давай, — Юра улыбается. Леруа спешно пишет свой номер, вырывает листок из записной книжки и протягивает его Юре. Тот обещает написать. Когда Жан выходит на улицу, Отабек разговаривает с кем-то по телефону. Судя по тому, что он говорит, департамент оформит им ордер на обыск. Леруа дожидается, пока Алтын положит трубку, и говорит:  — Канализация.  — Ордер будет, — Отабек трясёт мобильником. — Мне эта мысль в голову пришла ещё ночью, но окончательно оформилась тогда, когда Николай Плисецкий сказал, что этот человек будто сквозь землю провалился. Жан кивает.  — Уверен, около каждого дома, из которого пропал ребёнок, есть канализационный люк, через который можно вылезти самому, а потом через него же увести ребёнка. И если подумать, то сеть канализационных каналов проходит через весь город.  — По ним можно передвигаться с одного конца города в другой и оставаться незамеченным, — заканчивает его мысль Отабек.  — Именно.  — Вот дерьмо. Я чувствую, что мы близки к тому, чтобы совершить прорыв в этом грёбаном деле. И как до этого раньше никто не додумался?  — Никто не копался в материалах дела семидесятилетней давности, — пожимает плечами Жан. — Ну что, когда полезем в дерьмоотводник?  — Точно не сегодня, — Отабек смотрит на часы. — У меня сегодня свидание.  — Даже так? — Жан удивлённо поднимает брови. В груди начинает ворочаться неприятное чувство.  — Даже так, — Отабек подмигивает ему. — Ладно, поехали отсюда. А путешествие в канализацию оставим на понедельник. Работа работой, но если не отдыхать, то так и кони двинуть можно. Жан с ним согласен. Они оба измотаны, оба устали как собаки. Сообщение приходит, когда он заходит в свою квартиру. Телефон вибрирует в заднем кармане. Жан нагибается, чтобы расшнуровать ботинки, чуть было не теряет равновесие, но вовремя упирается руками в стену. Он устало сползает на пол, растягиваясь прямо на прохладном кафеле, стягивает куртку и достаёт телефон. Сообщение отправлено с незнакомого номера, но Жан видит в конце подпись, и на лице его невольно расплывается улыбка. Предлагаю сегодня вечером сходить в бар, ты как? Юра Жан понимает, что ему давно пора двигаться дальше, потому что самобичевание и самоутопление в горе двухлетней давности ни к чему хорошему не приведёт. Не только же у Отабека всё должно быть хорошо в личной жизни. Он быстро набирает ответ. Я за.