Дело Крысолова

Солнечный свет режет глаза. Звонит телефон. Жан со стоном перекатывается по кровати, протягивает руку и берёт мобильник с прикроватной тумбочки. На экране высвечивается «Бек». И какого чёрта ему нужно в субботу утром? Жан смахивает значок зелёной телефонной трубки и прикладывает мобильник к уху.  — Я тебя выебу, если ты звонишь не по супер срочному важному делу, — хрипит он в трубку, предплечьем левой руки закрывая глаза от солнца.  — Тебя выебет Фельцман, если ты сегодня на работе не объявишься, — отвечает Отабек. На заднем фоне можно расслышать автомобильные гудки. Кажется, Алтын стоит в пробке. Пробка в субботу утром? Жан хмурится, приподнимается на кровати, опираясь на локоть.  — Какая в жопу работа? Сегодня же…  — Понедельник сегодня, друг мой похмельный, — Отабек ржёт. — Ты там реально все выходные бухал? Я до тебя дозвониться не мог. Жан трясёт головой. В виски и затылок бьёт боль.  — Давай собирайся, я прикрою перед Яковом. Нам сегодня по каналюгам шариться ещё. И отключается. Жан отбрасывает телефон на одеяло и падает на кровать. Он перекатывается, утапливая лицо в подушке, и стонет. Почему он ни черта не помнит? Что вообще было в выходные? Неужели он проспал два дня? В памяти возникают какие-то знакомые образы. Жан силится вспомнить, что же именно произошло. Он приоткрывает глаза и смотрит на вторую половину кровати, на примятую подушку и развороченную простыню. В пятницу вечером он был в баре с Юрой… Точно, Юра! Жан подскакивает. В баре он сильно перебрал, они поехали к нему домой, где начали срывать друг с друга одежду. И дальше как в тумане. Сложно, конечно, поверить в то, что они трахались напропалую все выходные, но ничего больше в качестве оправдания придумать не получается. Но почему он не помнит ничего? Жан скатывается с кровати, потягивается и идёт в душ, на ходу собирая свою одежду, разбросанную по полу. И стоя под потоком ледяной воды, он перебирает в голове воспоминания. Кажется, в пятницу в баре он наговорил Юре лишнего. Если эта информация всплывёт, по головке его за это не погладят. Но на Юру почему-то хотелось полагаться. Хотелось верить, что рассказывать направо и налево о подробностях дела он не станет. По дороге на работу, слушая, как ругается таксист на других водителей, он пытается дозвониться до Юры. Но тот не берёт трубку. Жан отправляет ему несколько сообщений, с просьбой перезвонить. Он успокаивает себя тем, что Плисецкий просто пошёл на занятия в колледж, ведь сегодня понедельник. Не может же он быть плодом его воображения. И, когда ему надоедает слушать в трубке механическое «абонент не абонент», Жан принимается разгребать пропущенные звонки и сообщения от Алтына, которые накапали за то время, что он провёл в анабиозе. Судя по списку входящих, Отабек пытался дозвониться ему ещё в пятницу вечером, видимо, свидание пошло не по плану. Потом, когда все его старания не возымели эффекта, он дождался утра субботы и начал названивать снова. Пропущенных звонков было порядка полусотни, сообщений — гораздо больше. И все почти с одним и тем же текстом: «Друг, где ты? Перезвони». В разных вариациях, конечно, но смысл оставался тем же. Жан вздыхает и блокирует телефон. Удивительно, что Отабеку всё-таки удалось до него дозвониться спустя два дня. Чем же таким он был занят? Отабек ждёт его у центрального входа в участок. В руках он держит неизменный стаканчик с кофе и жуёт жвачку. По-любому мятную, которой от него вечно несёт. Жан выходит из машины, чуть прищуривается от яркого света. В душе копошится какое-то мерзкое чувство. Ощущение такое, будто он где-то по-крупному облажался.  — Хреново выглядишь, — бросает Отабек вместо приветствия. Сам он выглядит немногим лучше, но хотя бы не такой помятый. — Скажи честно, бухал все выходные? Жан неопределённо пожимает плечами, забирает у Отабека стаканчик из рук и делает большой глоток.  — Я тебе столько сообщений отправил. Ты бы хоть отписался, что ты жив-здоров, а то я уж волноваться начал. Подумал, что если ты и сегодня трубку не возьмёшь, то я приеду к тебе домой с опергруппой и выломаю дверь.  — Как видишь, — Жан салютует ему стаканчиком, — дверь ломать не пришлось. Я был с Юрой. Отабек хмурится, пытаясь понять, о ком идёт речь. А потом удивлённо поднимает брови.  — С Плисецким? Но он же ведь…  — Он не свидетель. И по делу не проходит. И не смотри на меня так, — Жан жмурится, подставляя лицо осеннему солнцу, не желая встречаться с Отабеком взглядом. — Мы взрослые люди, в конце концов. Алтын качает головой, но эту тему больше не поднимает.  — Ты разрешение на увлекательное путешествие по канализации получил?  — Ты бы видел лицо Фельцмана, когда я его об этом попросил, — Отабек усмехается. — Конечно же, нет. Яков сказал, что мы туда залезть можем и без ордера. А потом уже по ситуации смотреть будем. А ещё он сказал, что не хочет знать, зачем мы туда полезем.  — Если мы там что-то найдём, ему придётся узнать, — Жан залпом допивает кофе и прицельным броском отправляет стаканчик в ближайшую урну. Отабек провожает картонку взглядом и тяжёло вздыхает.  — Позёр.  — Иди в жопу, — парирует Жан. Он чувствует себя немного лучше. Но всё ещё есть что-то, что съедает его изнутри. Мерзкое чувство близкого провала. Они ловят такси, Отабек называет адрес дома первого из пропавших детей. Таксист только кивает, прибавляя громкость магнитолы. Жан провожает взглядом участок и думает, почему они не взяли служебную машину? Понятное дело, что ему за руль сейчас нельзя, у него, наверное, похмелье, хотя он и сам до конца так и не разобрался. Но вести машину может и Отабек. Так почему?.. Жан поворачивается к Алтыну, внимательно вглядывается в его профиль, подсвечиваемый дневным светом. Под глазами у Отабек залегли тени, щёки впали, скулы заострились. На лбу появилась пара новых морщин. Жвачка ещё эта мятная.  — Сам всю ночь квасил, а меня ещё в чем-то обвиняешь, — говорит он. Плевать, услышит ли водитель. Они в штатском, едва ли им можно что-то предъявить.  — У меня были на то причины, — Отабек к нему даже не поворачивается.  — Как будто у меня их не было, — Жан скрещивает руки на груди и еле удерживается от того, чтобы не отвернуться к окну, словно он — обиженный ребёнок. Осталось ещё губы надуть. Отабек только плечами передёргивает и ничего не отвечает. Его поведение кажется странным, но Жан предпочитает списывать всё на неудачное свидание. Что называется «завела и не дала». Когда они подъезжают к дому, Жан уже подумывает запросить данные на Юрия Плисецкого и выяснить, где же он учится. Почему-то тем вечером в баре больше говорил сам Жан, нежели Юра. Поэтому о нём ничего и неизвестно. Отабек расплачивается с водителем и первым выходит из машины. Жан закрывает дверь и осматривается. На дороге перед домом нет ни одного канализационного люка.  — Ну и что делать будем? Асфальт долбать?  — Не обязательно, — отвечает Жан. — Блин, надо было карту канализационных путей взять. Отабек разводит руками, мол, поздно уже. Они проходят немного вперёд и в первой же подворотне натыкаются на люк, из-под которого валит пар. Жан морщится, прикрывает нос рукавом куртки.  — Боже, — Отабек давится. — Ну что, на «камень-ножницы-бумага»? — и вытягивает вперёд сжатый кулак. Леруа вздыхает и качает головой.  — Стой тут и держи телефон наготове. Перспектива в полном одиночестве бродить по канализационным каналам и искать непонятно что так себе. Но ему ничего не остаётся, кроме как спуститься вниз, радуясь, что он не надел новые джинсы. Жан старается вдыхать через раз, пока спускается всё глубже. Когда носки его ботинок касаются бетонной поверхности, Леруа отпускает перекладину лестницы и крепко встаёт двумя ногами на землю. Вокруг темно, только небольшой клочок тоннеля можно рассмотреть в солнечном свете, который пробивается через люк. Сверху вдруг нависает тень. Жан задирает голову и тут же жмурится от яркого луча фонарика, бьющего прямо в глаза.  — Тебя там спущенные в унитаз золотые рыбки не сожрали? — спрашивает Отабек.  — Нет, здесь только Черепашки-ниндзя, — отзывается Жан. Его голос эхом разносится по тоннелю. Если прислушаться, то можно услышать, что где-то журчит вода. — Надо было болотные сапоги надевать.  — Поздно уже об этом думать, — Отабек пожимает плечами. — Если что кричи. Жан смотрит то в одну сторону тоннеля, то в другую. И там, и там непроглядная тьма, и непонятно, куда нужно идти.  — Бек, — зовёт Леруа. — Направо или налево?  — Всегда налево, друг мой, — отвечает Алтын. Эта присказка стала его девизом ещё на первом году обучения в академии, потому что Отабек никогда не упускал своего шанса. Жан качает головой, отгоняя воспоминания. Сейчас это ему точно ни к чему. Но совету Отабека он следует, решив сперва свернуть налево. Он смутно представляет, как в канализации вообще искать хоть что-то — здесь же столько поворотов, что очень легко заблудиться. Остаётся уповать на то, что преступник достаточно ленив, чтобы не прятать тела детей достаточно хорошо. Жан, честно признаться, даже не рассчитывает найти хоть кого-нибудь из детей живым. Он старается идти по выступу, чтобы окончательно не уделать обувь, подсвечивая себе дорогу фонариком на телефоне. Ужасно воняет, под ногами снуют крысы. Жан зачем-то вспоминает, что именно из-за них когда-то в городе появился Крысолов с его волшебной дудкой. Одна очень жирная крыса, совершенно не боясь Жана, пробегает прямо его ботинку, словно люди, разгуливающие по канализационному тоннелю, для неё обычное дело. Леруа рефлекторно дёргает ногой, чувствуя ком тошноты, подкатывающий к горлу. Он вообще-то не из брезгливых, и не такое видел за годы службы. Но сейчас почему-то хотелось завизжать в лучших традициях оперных певиц и броситься вон. Его передёргивает. Жан поводит плечами, сглатывает и идёт дальше. Ему приходится свернуть направо, когда он вдруг упирается в стену. Жан светит в глубь тоннеля фонариком и замирает. В тусклом свете он может разглядеть тело, лежащее на земле. Неестественно серая кожа выделяется на фоне почерневших от времени конструкций. Жан подходит ближе, свободная рука дёргается к пистолету в кобуре. Но на него никто не выскакивает из-за угла, труп не открывает глаза и не набрасывается на него. Леруа присаживается на корточки рядом с телом ребёнка, в свете фонарика рассматривает его лицо. Кожа на черепе стянута, глазницы ввалились. Он и без криминалистов может сказать, что тело обескровлено. Жан бегло осматривает тело на предмет видимых повреждений, вроде укусов или следов от укола. Но кожа идеально чистая. Он поднимается на ноги. В груди опять скребётся какое-то мерзкое чувство. Жан уже представляет, как ему придётся разговаривать с родителями погибшего ребёнка и объяснять, почему они столько времени жили рядом с телом собственного сына и почему никто раньше не пошевелился проверить канализацию. Леруа возвращается к Отабеку, помогает ему вылезти на поверхность и смотрит, ожидая подробного рассказа. Жан тяжело вздыхает.  — Звони Фельцману, я экспертов наберу. Он там лежит. Отабек принимается набирать номер Фельцмана. Жан, слушая гудки в трубке, добавляет:  — И попроси ордер на обыск систем около домов других жертв. Алтын кивает, быстро объясняет Якову ситуацию. В трубке Жана наконец-то раздаётся голос Поповича. К тому моменту, когда тело мальчика наконец-то поднимают на поверхность, вокруг собирается большая толпа зевак и репортёров, которых едва ли сдерживает жёлтая оградительная лента. Отабек успевает сходить за ещё одним кофе себе и Жану, и теперь они стоят в стороне, наблюдая за работой криминалистов, и потягивают мерзотный эспрессо. Жан кривится, но глотает, потому что так его не тянет блевать.  — Как думаешь, в канализационных люках у домов других жертв мы найдём то же самое? — спрашивает Отабек.  — То же самое? — Жан удивлённо поднимает брови и поворачивается к нему. — Ты имеешь в виду, найдём ли мы там мёртвых детей? Уверен на девяносто девять процентов, — и отворачивается. Взглядом цепляясь за чёрный мешок, в котором поднимают тело. Толпа начинает волноваться, щёлкают вспышки фотокамер. Патрульные пытаются успокоить людей. Из люка вылезает Гоша, в своём жёлтом костюме напоминающий миньона. За ним — его помощники. Попович находит взглядом Жана и Отабека, машет им рукой, прося подойти. Леруа отлепляется от кирпичной стены и идёт к нему.  — Ну, что я могу сказать, — Гоша стягивает перчатки, щёлкая резиной. — Судя по степени разложения, которой практически нет, что удивительно, мальчика убили в день его похищения. Точнее смогу сказать после вскрытия, — он смотрит на них. — Плюс-минус пара дней. Отабек задумчиво жуёт губу. Жан трёт шею.  — Подкинули вы мне, конечно, работёнки сегодня, — Гоша усмехается. — Давно я по канализации не лазил.  — Это не последний раз на сегодня, — бросает Жан. Попович смотрит на него вопросительно.  — Будь со своими ребятами на низком старте. Мы съездим, кое-что проверим и позвоним, — говорит Отабек. Жан замечает, как он уже вызывает такси через приложение на телефоне.  — Загадки свои оставь для девчонок в баре, — Гоша кривится. — Мне конкретика нужна.  — У нас есть подозрение, что в люках около домов остальных жертв мы тоже найдём тела. Взгляд Гоши тяжелеет, Попович хмурится.  — Давайте тогда быстрее, чтобы мы по сто раз не катались туда-сюда в морг. Отабек сообщает, что машина скоро подъедет, и идёт в сторону дороги. Жан вспоминает кое о чём.  — Твои ребята в тоннелях ничего не нашли? Гоша качает головой.  — Чисто. Только твои следы. И крысиное говно. Кстати, забавно, что крысы не тронули тело. У них ведь такой обед прямо под носом лежал. Жан пожимает плечами и идёт за Отабеком. Патрульную машину они всё так же не берут, предпочитая ей такси.