На другом конце провода

Вдох. Вода обжигает чувствительную кожу, действуя на раны, как рассыпанная соль. Возможно, стоит сделать ее похолоднее, но ощущение тепла в руках придает Кэйе успокоение. Он бережно набирает ее в ладони, ощущая пламенные прикосновения на собственных пальцах, и одаривает лицо болезненным удовольствием. Кровь с ладоней смывается вместе с осколками стекла. Кэйа одновременно морщится и шипит от удовольствия, понимая, что такая пульсирующая боль действительно ему нравится. Она отгоняет отвратительные мысли. Спасает его. Треснутое зеркало демонстрирует изъяны кожи, поэтому Альберих не поднимает своего уставшего взора. Распущенные волосы помогают его взгляду спрятаться от собственного отражения и предательски оседают в раковину, намокая. Возможно, раньше у него сработал бы условный рефлекс: в силу своей брезгливости и аккуратности, он моментально бы выпрямился, спасая свои локоны. Но не сейчас. Стало все равно. Альбериху даже показалось, что кто-то сильно ударил его по позвоночнику и повредил спинной мозг, поэтому все его мышцы атрофировались и не подавали признаков жизни. Он держал руки под горячей струей, спасая себя от ноябрьских морозов. Стоял настолько долго, что кожа на ладонях покраснела, болезненно пощипывая. Кэйа лишь удовлетворенно выдохнул, усиливая напор, и тяжело усмехнулся, когда краем уха уловил стук в дверь. — Ты там не вскрылся? Басистый тембр отозвался вибрацией в голове, скоропостижно опускаясь по позвонкам вниз и исчезая где-то в желудке. Этот голос казался отрадой и ненавистью, плацебо и ядом одновременно. Кэйю обожгло и залихорадило. Этот голос казался ему сверхъестественным. Он настолько западал в голову, что включал все мысли и рефлексы Кэйи в один миг. Пульсация артерий в болезненных местах вернулась, импульсы нейронов наконец-таки дошли до мозга. Кэйа опомнился. Выключил воду, промыл раковину от крови, и спрятался лицом в полотенце. — Уже выхожу. Он не пропел это в привычной манере, надоедая своим наигранным оптимизмом. В его голосе звучала твердая сталь, тоном он разрезал воздух. Как будто его подменили: силком вырвали гипоталамус, перекрыли пути выделения серотонина, отвечающего за счастье. Он будто наполнился нефтью: она растекалась по его организму, отравляла душу и перекрывала доступ к кислороду. Кэйа чувствовал себя опустошенным, но именно это его и успокаивало. Здесь не надо притворяться, что все в порядке. Раны на губах все еще кровоточили, но Альберих слизывал выступающие капли шершавым языком. Царапины на ладонях тоже не прекратили испускать кровь: возможно, вся вина была на Кэйе. Стоило мыть руки под холодной водой, дабы не усиливать кровоток. Именно поэтому все вскрываются в теплых ваннах — чтобы кровь не останавливалась. Кэйа заприметил этот приятный бонус еще давно, но так и не использовал на практике. Он накидывает махровое полотенце на голову и открывает дверь, покидая пустующую ванную комнату. Вслед за ним влетел его дедушка — человек, голос которого пугал Кэйю до усрачки и возвращал из собственных мыслей. Возможно, не откажись родители от Альбериха, он стал бы самым счастливым человеком на свете. А может дело совершенно в другом. Кэйа слишком часто проигрывал Судьбе, чтобы наконец догадаться, за что она его так ненавидит. Он бессвязно что-то бормочет, натягивает на себя одежду и покидает помещение, которое когда-то называл собственным домом. Кэйа был похож на бродячего кота: он вальяжно расхаживал по разным улицам, знал все сплетни этого мира и не привязывался к кому-либо надолго. А информацию о себе скрывал, будто являлся каким-то преступником. Возможно, ему было просто стыдно, а может все скрывалось где-то глубоко внутри. Университет успел залезть в печенку. Его уже тошнило от вездесущих преподавателей, сверкающих примеров для подражания, и собственной группы. Лекционные залы приелись до рвотного рефлекса. А кабинеты провоняли потом и дешевыми сигаретами, что только ухудшало обстановку. — И тебе не хворать, — молвит Кэйа, замечая недовольную Мону. Она не обратила внимание на уставшего парня и скрылась в стенах здания, будто окончательно в чем-то разочаровавшись. Мона была странной. Она часто уходила в свои фантазии, следила за звездами на небе и с детским восторгом раскладывала карты таро. Казалось, все выдуманные чудеса мира переродились в облике одного человека. Этим она завораживала, привлекала к себе. Несмотря на собственные странности, девушкой она была достаточно привлекательной, завораживающей одним лишь своим взором. Ее хотелось разгадать, разложить все ее мысли, как спрятанную в сумке колоду, карты которой она вечно перебирала своими тонкими пальцами. Мона была хрупкой. Она могла разбиться от одного обидного слова, рассыпаться, как млечный путь на небе. Мона была воплощением детской наивности — и это привлекало больше всего. Возможно, всю эту наивность так бережно охранял Скарамучча. Мучча был полной противоположностью. Он казался грубым, несносным, отвратительным парнем. Не было никого, кто заставлял его улыбаться, кроме Моны. Мучча разбивал надежды каждого, но так бережно сохранял бредовые идеи своей возлюбленной. Он верил ей, надеялся увидеть в Моне ту детскую мечту, которую, казалось, когда-то утерял сам. Она прикасалась к нему аккуратнее, чем к собственной драгоценной колоде. И он позволял ей прикасаться к себе. Прикрывал глаза, подставлял спину и не боялся. Она вселяла в него жизнь, веру в этот гребаный мир. Мучча нашел ее еще в школе. Он вцепился в нее, как в новогоднюю мечту. И она не отпускала. Однако, они еще дети. Не умеющие решать взрослые проблемы, не разбирающиеся в собственных чувствах. Дети, чья наивность тянет их на дно. И вместо обычного разговора по душам они в очередной раз травмируют друг друга. Раскрывают душевные язвы, наносят очередные моральные увечья, уродуя сами себя. Стоит им сделать шаг вперед, как они снова падают. И в желании спастись лишь сильнее погружаются на дно. Кэйа не мастер отношений, но даже он смог разглядеть эту душещипательную дилемму. Возможно, вся проблема их отношений была где-то глубже, но это уже не так его волновало. Каждый в группе пестрил своими странностями. Даже тот Тарталья, не умевший отказывать. Альберих связался с ним только потому, что его рыжие волосы напоминали забавные подсолнухи, когда-то растущие у Кэйи под окном. Те подсолнухи были тусклыми, опущенными сердцевинами вниз и загнивающими, потому что не могли больше увидеть солнца. Кэйа наивно светил на них своим старым фонариком, но это мало помогало. И вскоре цветы погибли. Но Тарталья помогал Альбериху. Своим глуповатым поведением, умением поддержать диалог и различными идеями, приходившими к нему в голову. Аякс был его успокоением. Только что-то не давало покоя. Что-то, что скрывал Чайльд даже от самого себя. Неосознанно для самого себя, парень снова улыбается и взглядом выискивает рыжую макушку среди толпы однотипных прохожих. В его сторону было написано уже достаточное количество сообщений, но Аякс так и не ответил ни на одно из них. И что за традиция: пропадать поочередно? Альберих снова прикусывает израненную губу и смотрит на обклеенные пластырями ладони. Теперь, когда он удостоверился в том, что Аякс сегодня не придет, становится как-то не по себе. Произошло слишком много вещей, которые поглотили его. Надо развеется. Разговором. Любым. — Что, Аякс сегодня не придет? Ее голос настолько смазливый, что Кэйа ненавязчиво хмурится, стараясь не слушать эти приторные нотки. Барбара пестрила нежностью: клубничный бальзам на губах, запах молока на шее, наивный взор и легкий макияж на лице. Она пыталась казаться легким шлейфом, сладким воспоминанием в одинокую ночь, однако переборщила и стала зефиром, который Альберих ненавидит за лишнюю сладость. Пейдж часто демонстрировала свою истинную сущность. Она считала, что парням нужны лишь милые маленькие девочки, и старалась казаться ею. Но Барбара злая, жадная. Барбара любит внимание. Обожает только себя. Совершенно неудивительно, что Аякс не смог ей отказать: в ее глазах читалось разбитое сердце, которое так и хотелось склеить. Барбара страдала от одиночества, старалась заглушить его чужим вниманием. Каково это, жить в семье, где ты — дефектный ребенок? Жить там, где тебя не любят. Там, где про тебя забыли. — Ох, — наигранно выдыхает Альберих, поправляя свой длинный хвост, — не придет. Кажется, умер от любви к тебе. Или я не так услышал... Барбара хмурится, но даже это кажется слишком милым. У нее не было морщинок, единственный изъян — мешки под глазами, которые она не могла спрятать даже под самой сильной тональной основой. От нее снова пахнет чем-то слишком сладким, и от этого запаха Кэйю начинает тошнить. — Иди к черту, — пропищала она и скрылась среди очередной толпы. Альберих любил находиться в полном одиночестве. Там не было надоедливых Барбар, смазливых парочек в виде Моны и Муччи, такой правильной и идеальной Люмин. Там не было Розарии. Той, чье имя скребется кошками на душе. Розарии, которая одним своим взглядом могла изменить настроение Кэйи — в момент ему даже казалось, что он наработал себе биполярное расстройство. Ее длинные локоны играли с его воображением, сладкая улыбка, обращенная к Люмин, казалась сверхъестественно прекрасной. Ее вальяжный стан, гладкие изгибы тела — вот, что привлекало его больше всего. Он вспоминает ее прикосновения. Покрасневшие точки на ее руках почти исчезли, синяки под глазами стали понемногу пропадать. Она перестала казаться чересчур бледной. Ее новый парень, видимо, вытягивал ее из тяжелого положения. Казалось, Розария стала куда счастливее. Будто бы уже вышла из той ямы, в которую ее так бессовестно втянул Кэйа. — Вечером поговорим, — доносится до Кэйи этот чертов голос, который он сравнивал с амфетамином. Будоражила в нем импульсы реакций, проходящих по всему телу. Она запускала адреналин в его теле, окутывала наслаждением лишь с одного вздоха. Кэйа по инерции выпрямил спину и молча кивнул головой. — Вино приготовить? — подмигнул он, а Розария лишь тихо шикнула. — Ладно, прости, только Дилюку не говори. Они считывали друг друга лишь со взгляда, ибо были знакомы уже долгие годы. Кэйа и Дилюк родились в один день, но в разные годы и, казалось, с самого детства считались братьями, хоть и не родными. Жили недалеко друг от друга, ходили в одну и ту же школу. Но позже Кэйа перевелся. Потому что было больно. Адски неприятно смотреть на того, кто от тебя отрекся. Он смотрел в его алые глаза, но не видел больше пламенной любви к себе. Кэйа снова и снова повторял имя Дилюка, но больше не было слабой ухмылки в ответ. Кэйю ненавидели все. Даже тот человек, который когда-то был для него братом. Альберих знает: Дилюк питает глубокую неприязнь к нему; поэтому Кэйа прерывает все контакты с ним, но тот настойчиво снова и снова появляется в его жизни, вскрывает забытые раны и упоминает то, что простить Кэйа сам себе не может. Потому что однажды в их жизни появилась Розария. Девушка, которую Дилюк любил, как сестру, а Кэйа — как сошедшее с небес чудо. Розария завораживала, скрепляла их сердца вместе. В ней было достаточно мягкости, чтобы усмирить братьев. Она была сладкой в меру и немного горчила, нежели Барбара. Розария была наивной, но не настолько, как Мона. Розария не отказывала, но знала меру, в отличие от Тартальи. Она была балансом, и это Кэйю привлекало сильнее всего. Но однажды она сломалась. Распрощалась с разбитым сердцем, будучи обманутой судьбой. Тот чертов парень использовал наивную девочку, разрушая ее душу на осколки. Он играл с ней слишком долго, чтобы уйти бесследно. И Розария изнывала от горя, выплакиваясь в плечо глупого Кэйи. Залечивая свои раны, она наносила свежие порезы на запястья Кэйи. Они склеивали ее сердце вместе, но не замечали, как медленно разбивается сердце Альбериха. Он бережно обрабатывал ее ладони, помогал залечить раны, но всегда отнекивался, когда Розария спрашивала о его самочувствии. — Я помогу тебе забыть, расслабиться. Только будь аккуратна. Прошептал он самую большую ошибку в жизни. И разбился окончательно. Когда она подсела на наркотики после первой же дозы. Подаренной им. Возможно, тогда Кэйа понял, почему при лечении наркотиками болей, пациенты всегда подписывали договоры. Может, именно это поставило его на место и дало отрезвляющую пощечину. А может, все случилось, когда Розария чуть не умерла от передоза. Учеба для него — обыденность, из которой его вытаскивали недовольные вдохи Аякса. Но сейчас его здесь нет. Никто не спасет Альбериха от размышлений, поэтому он полностью уйдет в себя. И вернется в реальность лишь после того, как лекционный зал опустеет. Вся жизнь — серая мораль, поэтому Альберих ее ненавидит. По наитию тянется к телефону и набирает знакомый номер, подписанный им простой семеркой. Гудки. — Алло, Зен, — смазливо протягивает Кэйа, потирая шею. — Я не забыл о своем долге, сегодня отдам тебе деньги... — Привет, Кэйа, — тут же он слышит довольный возглас на другом конце провода. — Да, отлично. В том же месте и в то же время? Альберих секунду молчит, обдумывая сказанное. — Нет, немного попозже. Ко мне должна сегодня зайти Розария, как перед ней отпрошусь? На конце телефонной трубке слышится хриплый смех, сменяющийся протяжным кашлем. Альберих это терпит лишь несколько секунд, а после выключает телефон, забывая о собственных делах. И скорее направляется домой. Легкие обдало холодом, стоило только выйти на улицу. Раны неприятно защипало от мороза, из-за чего Кэйа ненавязчиво укутался в одежду, цыкая от каждого порыва. Он ускорился, стараясь наконец-таки покинуть улицу, забежать домой и включить телевизор, чтобы отвлечься от самого себя. День выскальзывал из пальцев, а от Аякса так и не было ни единой весточки. Признаться, Альберих даже немного забеспокоился: Чайльд никогда так резко не пропадал. Он даже не заходил ни в одну из соцсетей. А дома было пусто. Единственный житель, не покинувший Кэйю, умчался на работу, а вся живность давным-давно вымерла. Альберих лениво скинул с собственных плеч куртку и поплелся к дивану, включая дребезжащий телевизор. Купить пиво по дороге — очень умная идея, особенно когда тебя заживо съедали мысли. Кэйа лениво распластался на диване с открытой банкой пива, выпрямил ноги, наслаждаясь одиночеством, и стал просматривать надоедливые программы по телевизору. Ему не хотелось о чем-либо думать — это всегда не приводило ни к чему хорошему. Альберих ненавидел свою совесть и не очень любил, когда оставался с ней наедине. Но сейчас он знал точно: в этот вечер он будет не один. Доказательством его мыслей служил скрип входной двери, будто кто-то ненавязчиво скребся. Кэйа даже не сразу услышал этот надоедливый звук, пока не позволил переключить себе канал. Но и посетительница долго ждать себя не заставила: спустя несколько секунд Альберих отчетливо слышал, как звучали ее ключи. — И тебе привет, Розария. Кэйа даже не удосужился повернуться в ее сторону, пока не заметил, что ее давно уже не слышно. Стоило обернуться, как он замечает ее макушку в собственной спальне. Подрывается, обгоняя девичий силуэт, и недовольно хмурится на ее наглость. — Прошу прощения, но тебя сюда не приглашали, Розария, — заботливо протягивает он, усаживаясь на собственную постель. — Или занятым девушкам уже разрешено посещать спальни других мужчин? Розария усмехается. Садится рядом. Смотрит на него. Зрачки у нее расширены, как будто она смотрела не на Кэйю, а на очередной наркотик. Употребляла — удостоверился парень, наблюдая за замедленной реакцией и широкой женской улыбкой. Внутри что-то предательски сжалось, высвобождаясь наружу с нечеловеческим хрипом. Градус в пиве был не очень высоким, но именно оно смешалось с соблазнительным образом Розарии и опьянило его. — Ты теперь всегда будешь приходить ко мне только под наркотой? — протягивает он, положив собственный телефон на край тумбы. Розария усмехнулась, сжала губы от легкой обиды и сощурилась. — И что на этот раз? Она молчала. Изводила его на отвратительные мысли и снова заставляла понервничать. — Я к тебе... — прошептала она, приближаясь. Теперь он почувствовал аромат ее парфюма: горький шоколад с примесью его любимого кофе. Кэйа даже неосознанно сжал челюсть: хотелось притянуть ее поближе и одновременно оттолкнуть. Она не должна сейчас отходить от него, не должна быть с ним. Альберих приносит ей только боль. — Я рассталась с Зеном, так что все в порядке. Смешанные чувства были силком выбиты. Зрачки Кэйи неосознанно сузились, когда она прошептала это имя. Ладонь Розарии ненавязчиво коснулась синих волос, опускаясь к лицу. Кончиками пальцев она водила по его губам, и Кэйа неосознанно тянулся к Розарии, пока не перехватил ее соблазнительные ладони своими израненными руками. Она будто натягивала поводок, и он послушно поддавался ее напору. Розария игралась с ним, но Кэйа был только рад. — И как давно? — пробормотал Альберих, прикрывая глаза от удовольствия. Он чувствовал ее горячие ладони, они ненавязчиво оглаживали раны и приносили эйфорию измученному телу. Розария успокаивала его нервы. И Кэйа знал, зачем на этот раз Розария к нему пришла. — Три часа назад. Ее губы прикасаются к мужскому лбу. Оставляют после себя лишь притягательный шлейф от помады. Той самой, бордовой, которую когда-то Кэйа назвал слишком соблазнительной. Она спускается к носу и приостанавливается у самых губ. — Я думал, что ты завязала с наркотиками. Он шепчет ей прямо в губы, но никак не действует. Что-то внутри запрещает прикасаться к ней, отвечает на ласки. Розария пожалеет об этом, — Кэйа знал. Она назовет его отвратительным и снова изменится. Как в прошлый раз, когда он поддался секундной слабости. — Они легкие. Пару таблеток, не так, как в прошлый. Ее приглушенный голос похож на исповедь. Она прикасается к искусанным губам Кэйи аккуратно, будто сомневаясь в собственном решении. Альбериху даже показалось, что она стала испытывать толику вины. Это его обидело. Обогрело раскаленным ножом, позволило ему окончательно опустить руки и не трогать ее мягкую кожу. — Ты пожалеешь, когда действие наркотиков закончится... Он проговаривает это сквозь поцелуи, на выдохе, будто вырывая из себя эти слова. Розария запрещает ему трезво оценить ситуацию: своим напором ломает мужскую волю. Кэйа смотрит на нее снизу вверх, как подопечный. Нет смысла натягивать на себя ухмылку, ведь Розария привыкла видеть его и таким. — С чего ты взял? Ее колено опирается на кровать, а руки грубо обхватывают мужскую шею, толкая на мягкую постель. Тело парня впитывается в матрац, пока ее ладони пробираются под свитер в желании нащупать мужское сердце. Которое она когда-то безжалостно разбила. Свободная ладонь ложится на мужскую повязку, скидывая. Под ней виднеется давно заживший шрам, который Кэйа никогда не скрывал от Розарии. — Как твой глаз? — молвит она, пытаясь разбавить неловкую тишину. Кэйа никак не реагировал. Внутри него металось миллион мыслей, от которых было невозможно избавиться. Хотелось ответить на соблазнительные ласки, но Кэйа лишь развел руками, ожидая, когда девушка опомнится самостоятельно. — Не болит? — Он болел только когда дедуля всадил в него осколок, — язвительно выбросил Кэйа, чувствуя, как руки Розарии прикоснулись к его ремню. — Дальше только чесался. Розария лишь недовольно хмыкнула, чувствуя в его ответе пренебрежительные нотки. — Секс по дружбе тебя уже не устраивает? — пробормотала она, приостановив свои попытки хоть как-то растормошить Кэйю. Розария прекрасно видела, как Альберих изнывал от удовольствия и сжимал одеяло, лишь бы не прикоснуться к ней. — В прошлый раз ты посчитала это изнасилованием, — промолвил тот, — Из-за того, что я был слишком груб. — В прошлый раз ты у меня был первым. И я точно не соображала. Кэйа саркастично вскинул брови, пристально вглядываясь в ее идеальный стан. — А сейчас что-то изменилось? Ты снова обдолбалась. Розария обидчиво слезла с Кэйи, позволяя ему выпрямиться. Ладонь прошлась по собственным губам, смывая остатки любимой помады. Она сощурилась, будто Кэйа всадил ей в легкое нож. Хотелось как-то задеть его, обидеть так же сильно. — Если секса не хочешь ты, то к кому стоит зайти? Может, к Дайнслейфу? Он же как раз живет по соседству и давно приглашал меня на чаепитие. Кэйа усмехнулся. Сегодня она не остановится. — Чего ты хочешь? Его умоляющий тон прервал тишину, и Розария ненавязчиво вздрогнула. Кэйа казался сломленным щенком, поводок которого оборвался. Его как будто привязали к перилам магазина и исчезли, оставив в полном одиночестве. — Тебе нравится мучить меня? Шепчет он, хватая ее за запястье. Пересилив собственную честь, Кэйа поддался чувствам: привстал с кровати и потянул Розарию на себя, опрокидывая девичье тело на помятую постель. Он прикоснулся своими губами к ее коже и втянул аромат свежего кофе. Кэйа слизал остатки помады с ее распухших губ, втягивая в сладкий поцелуй. Ее влажные уста будоражили в Альберихе что-то неестественно звериное. Искусанные губы коснулись подбородка и опустились к тонкой шее, заставляя Розарию выгнуться по струнке, лишь бы парень не останавливался. Ладони парня сжали девичью грудь грубо, исхищая из нее удовлетворенный выдох. — Настолько нравится, что ты делаешь это уже столько лет? Она молчит, запрокидывая голову назад. Пальцы Кэйи расстегивают тонкую рубашку, и сам парень с восхищением замечает, что на Розарии нет лифчика. Ногтем он касается затвердевшего соска, но даже этого хватает, чтобы Розария дернулась. Ее грудь всегда была чересчур чувствительной. Ладонь опустилась ниже, проглаживая разгоряченный живот. Пальцы вырисовывали у пупка незамысловатые узоры, пока взор был направлен только на аккуратную девичью грудь. Шершавый язык коснулся кожи, за полотном которой находилась грудина, и Розария неосознанно задействовала собственные руки. — Ох, боже... — прошипел Кэйа, когда она сжала его синие локоны. Она сделала это настолько яро и соблазнительно, что Кэйа неосознанно промычал, чувствуя, как кровь опустилась к животу и ниже. Он знал все фетиши Розарии. Шершавый язык Кэйи опустился к девичьему соску, будто играясь с женским телом. Она лишь крепче сжала локоны, заставляя Кэйю усилить собственный напор. Рука залезла под юбку, разрывая эти бесполезные сетчатые колготки. Под ними находилась слегка взмокшая ткань и разгоряченное лоно девушки, которое доводило Кэйю до оргазма одним своим существованием. Пальцы обхватили клитор, ощущая, как задрожало девичье тело. Розария готова к нему. — Ты можешь сказать мне, остановить. Шепчет он. Ноль реакции. Рука тянется к презервативу, пока пальцы проглаживают стенки влагалища. Комната заполняется пошлым хлюпаньем и интимными вздохами раскрасневшейся Розарии. Звук пряжки ремня заставляет напрячься. Когда презерватив намокает от женской смазки, Розария жалобно бормочет его имя. И у Кэйи сносит крышу. Теперь его руки крепко сжали девичьи запястья, а губы жадно проглатывали стоны. Он целовал ее, словно в последний раз. Она поддавалась ему. Это приносило ей удовольствие. Розария наслаждалась сексом с ним. Не так, как в прошлый раз. Розария отдалась ему добровольно. И Кэйа принял ее. Идиллия заблудших сердец длилась недолго. Обессиленные, они рухнули на кровать и молчали пятнадцать минут, просто наслаждаясь обществом друг друга. Пока их не прервала вибрация телефона. Смартфон Кэйи, находясь на краю тумбы, предательски упал. И Альберих попросил поднять его. Розария послушалась. Привстала, всмотрелась в экран. И больше не ложилась. На лице взыграла неприязнь к Альбериху и к ситуации в целом. И эта смена поведения насторожила Кэйю, заставляя тоже подняться. — Кто у тебя подписан под седьмым номером? — холодно спросила она, возвращая Кэйе смартфон. — И почему он просит за меня деньги? Чертов Зен. Так не вовремя. Кэйа усмехнулся, поправляя ладонью прилипшие ко лбу волосы. — Блять.