На другом конце провода

Тарталья был приверженцем здорового образа жизни. Не сказать, что он каждое утро посещал спортзалы, ел только то, что растет на грядках и пил исключительно протеиновые коктейли; Аякс просто отрицал злоупотребление алкоголем и ненавидел курящих людей. Сам Тарталья никогда не курил. Сигаретный смог ворошил рецепторы Аякса и заставлял его закашляться от переполняющей ненависти. Он отрицал само существование табака, считал его какой-то игрушкой дьявола. Однако сейчас, подавившись собственной волей, он стоял рядом с обшарпанным магазинчиком, потертым ботинком тушил уже прокуренные бычки и сам же зажигал объект неприязни. Потому что, хоть дым от сигарет и будил в нем желание задохнуться, он все же помогал ему успокоить собственные рецепторы и наконец-таки забыть обо всем, что когда-то тревожило его чувствительную душу. Тарталья все еще ребенок. Со своими разбитыми мечтами, с легким флером надежд и неугасающей верой в человечество. Аякс верил, что когда-нибудь Господь заметит и его страдания. Прижмет к груди, чувствуя беспомощные мальчишеские хрипы; прошепчет слова напутствия и заботливо потреплет померанцевую макушку. Аякс представал в амплуа неправильного подсолнуха: когда все его сородичи тянулись к ярким отцовским лучам, он лишь послушно гинул в собственной тени и наслаждался муками. Ему хотелось пригреться под боком, плача в плечо тех, кто сильнее. Однако Аякс лишь сделал затяжку. И горько, невыносимо горько, усмехнулся. Закашлял, не ожидая горького привкуса на обветренных губах, плюнул ядом, как умирающая кобра, и продолжил наслаждаться приближающейся зимой. Ветер бил по лицу, ворошил потрепанные волосы и издевательски проникал под одежду, вызывая коварные мурашки по телу. Голова болела: она напоминала футбольный мяч, прижатый дорогими берцами. Шипы от обуви впивались в макушку, заставляя агонически сжаться. Только влажная трава смягчала сокрушительное падение самого искусного футболиста. Но берцы давили так, будто в проигрыше виноват не футболист, а неправильно накачанный мяч. И он, прижатый к холодной траве, вдоволь принимал незаслуженное наказание. Сигарета потухла. Аякс совершил только две затяжки прежде, чем остатки смогли сгореть в атмосфере. Собственно, ему все равно не понравился грубый привкус табака. Еще одним минусом оказался неисчезнувший смог, который успел впитаться в пальцы и волосы, заседая там на продолжительное время. Парень сатирически усмехнулся: взгляд его, налитый свинцом и отвратительно уставший, впился в крышу старого здания, так вальяжно проглядывающегося где-то вдалеке. — Ох, жизнь так жестока, — саркастичное взвизгивание где-то неподалеку заставило Аякса лишь ускорить свой шаг. Объект шума ненавязчиво поплелся следом, намекая о скором приближении пар, а Тарталья, всмотревшись в макушку Кэйи, слабо улыбнулся, всем своим сердцем излагая надежду на то, что сигаретный смог больше не преследует его вместе с довольным Альберихом. — Ты прав. Парни не разговаривали чуть больше недели: Аякс был очень подавлен исходом событий, а Кэйа снова ощущал себя покинутым. Им требовался покой. Сердце Тартальи склеивалось самостоятельно, понемногу, неспеша, в то время как орган Кэйи так и остался разбитым. Альберих по привычке смел весь мусор в одну небольшую кучку и на месте старой подделки поставил новую. Как забавно, человек в Кэйе уже давно мертв, но он до сих пор подает признаки жизни: звонким голосом заставляет голубей встрепенуться и скитаться в поисках более тихого местечка; казалось, даже проросший и покрытый древностью мох мог скрыться за щелями домов, только чтобы не слушать эти взвинченные ноты. Несуществующее сердце в нем еще бьется; распугивает похитителей сокровищ, как самый искусный мореплаватель. А вот эмоции Тартальи будто иссохли, как забытый богом кленовый лист, спрятанный в пожухлых страницах украденной у бабушки энциклопедии. Если Кэйа всеми силами пытался восполнить эмоциональную брешь в своем теле, воскрешая все то человечное, что он когда-то позабыл, то Тарталья по собственному желанию убивал в себе живое. Брал в мозолистые ладони нож безмолвия И резал. Уничтожал. Губил. Ему будто бы приносила удовольствие собственная неполноценность. — Ты все рассказал Розарии? — промолвил Аякс, оступившись. Ему вдруг захотелось прервать эту губящую тишину, в которой он долгое время мариновал свои проблемы. Кэйа не в восторге. Собственно, Альберих всегда не любил вопросы, в которых упоминается ее имя, — Или ты постеснялся? — Аякс. Серьезность его голоса ударила по голове Тартальи золотым церковным колоколом; парень даже вздрогнул от неопознанного чувства страха, полностью запутавшись в паутине чужих страданий. Глаза Альбериха на секунду засверкали: Аякс в них увидел все и ничего одновременно. Дальше бесстрастие на лице сменилось слабой ухмылкой, и Альберих даже немного присвистнул: — Она уже неделю не ходит на учебу, а ты еще задаешь этот глупый вопрос. Тарталья громко сглатывает и продвигается дальше. Вопросы засели в горле и царапали глотку, напоминая о своем существовании. В ответ на это Аякс лишь томно вздыхал и заставлял Внутреннее Я наконец-то успокоиться. Внутреннее любопытство усмирить не удалось, поэтому Тарталья продержался каких-то жалких 15 секунд. — Но ты реально заплатил тому чуваку за то, чтобы он ее не бросал? Альберих в один миг остановился и согнулся так, будто Аякс ударил своим вопросом в самое сердце. Руки раздраженно вцепились в собственную куртку. Он прокашлял несколько секунд прежде, чем прийти в норму. Аякс прочел абсолютно все недовольство, которым покрыл его Кэйа. — Давай забудем об этом, я рассказал тебе по секрету, — обидчиво пробормотал тот и поплелся дальше, но уже менее бодро. — Но подожди, ты реально... Тарталья не успевает договорить. — Никаких, — шипит и перебивает его собеседник, — вопросов. Никаких. Далее им пришлось идти в полном молчании. Только когда университет наконец-таки начал виднеться, парни спокойно выдохнули и приободрились. В помещении все еще стоял смрад перегара от любимого персонала, а важные преподаватели перебегали с одной аудитории в другую. Где-то поодаль бегали знакомые лица, но Тарталья не заострял на них внимание и спокойно проходил далее, выискивая аудиторию под номером три. — Ставлю сто баксов на то, что преподаватель снова опоздает, — вдруг сообщил Кэйа, пропуская своего рыжего собеседника вперед. — И еще сотку на то, что при виде тебя Барбара опять будет строить из себя наивную девчонку. — Ставлю две сотни на то, что Барбара и без моего присутствия ведет себя мило, — обидчиво рявкнул Тарталья, бурно реагируя на шутки Альбериха. — Друг, да ты в долгах. Стоило Тарталье только зайти внутрь, как все взгляды тут же направляются на него. Он нервозно ерзает на месте. Свербит где-то в груди, под ребрами, будто сердце так и норовит выпрыгнуть наружу. Это просто очередной учебный день, наполненный серой повседневностью, но почему-то Аяксу кажется, что сегодня произойдет нечто неприятное. Он осторожно ступает по деревянному полу, вслушиваясь в скрип половиц, и продвигается к излюбленному месту где-то в углу лекционного зала — туда, до куда не доходит ни один взор преподавателей. — Аяк-с... — доносится до него тихое мычание: приторное и чересчур нежное, из-за которого Тарталья только ускоряется. Ему не хочется встречаться с взором Барбары. Эта девушка оказалась жертвой обстоятельств, была просто в момент мужской слабости; Тарталья хотел закопать себя живьем, лишь бы не вспоминать тот злосчастный момент, когда он поцеловал ту, о которой никогда даже не думал в романтическом плане. — Аякс, нужно поговорить. Он нервно цыкает: тихо и недоверчиво, чтобы Барбара не услышала. Аякс — слабак; особенно это становится заметным, когда дело касается любви. Он не хочет ранить Барбару отказом, однако и удерживать поодаль — слишком свинский поступок. Он чувствует себя предателем, использованным. Стыдно настолько, что он даже боится посмотреть в ее глаза. — Сейчас начинается лекция, поговорим после нее, хорошо? — жалобно выдавил единственную отговорку Аякс, и девушка понимающе вздохнула, — Встретимся возле чулана на первом этаже. В самый подходящий момент между ними садится Кэйа, и Аякс благодарственно усмехается. Альберих, хвалящийся своей проницательностью, лишь напыщенно расправил плечи и разложил свои вещи на парту, ожидая, когда же зайдет преподаватель. Однако, вместо него в кабинет забегает Мона: злая, не выспавшаяся и ужасно лохматая. Аякс молчит, стараясь не обращать на нее внимание: уж он-то прекрасно знает, что ей пришлось пережить. Не так давно она в пух и прах разругалась со Скарамуччей и, что удивительно, до сих пор не помирилась — стоит просто посмотреть на пустующее место рядом с ней, чтобы догадаться. Сам Мучча даже не выходил с Тартальей на контакт — все телефонные звонки Аякса попросту игнорировались. Любопытно. Только вот Кэйа, в отличие от вежливого Аякса, был более легок на подъем и язык за зубами держать совершенно не умел. Весь замысел Тарталья прочитал сразу же: Альберих слишком самодовольно навалился на спинку учебной лавочки, сощурил свой глаз и расплылся в лисьей улыбке. На последнем моменте Аякс даже как-то нервозно вздрогнул. — Мо-о-о-на, — протянул он, будто проводил ногтями по металлу. Девушка тут же остановилась и недовольно подошла поближе, — Чего такая уставшая? Неужели, поругалась со своим парнем? Девушка скрестила руки на груди, поначалу даже не собираясь отвечать Альбериху. Взгляд ее незаметно пробежался по сидящей вдали Люмин и пустое местечко рядом с ней. Казалось, образ ее подруги предал девушке толику уверенности, поэтому та решила дать Кэйе отпор. — Интересно, — хмуро протянула она, — глаз вроде один, а все равно такой проницательный. Аякс даже закашлял, не ожидая столь дерзкого ответа от измученной одногруппницы. Внутри него даже вспыхнула толика гордости за девушку: наконец-то хоть кто-то начал адекватно отвечать на едкие замечания Альбериха. — Стрелец, — гордо заявил он и закинул руки за голову, будто и ожидал такой реакции от его любимой Моны. — Странно, что не овен, — напоследок плюнула она и направилась к уже поджидающей ее Люмин. — Такой же амбициозный? — вдогонку крикнул он. Мона странно усмехнулась. — Нет, просто баран. Здесь уже закашлялся и Кэйа, осознавая частичный проигрыш в данной ситуации. Может, он и смог бы вырулить победу на свою сторону, однако ему помешал вошедший лектор. Но ухмылку с лица Альберих не скинул — он тоже гордился подросшей Моной, которая стала настоящей вольной птицей после расставания с потонувшим камнем по имени Скарамучча. Тарталья не рассказал про смерть отца никому, кроме Кэйи и Лютер. Он считал эту информацию бесполезной для окружающих — никто никогда искренне не пожалеет тебя в этой ситуации. Свою пропажу он объяснил, как срочные дела, и никто в подробности вдаваться не стал. Тихо-спокойно отнес документы в деканат, чтобы не отрабатывать пропуски, и сел себе спокойно на излюбленное место. И за время отсутствия в университете не поменялось ничего. А вот внутри Аякса был самый настоящий пожар. Он будто оказался в эпицентре бури, сметенный собственными эмоциями. После откровенного разговора с Лютер, он заметил, что их отношения вышли на новый уровень: они были на ступень выше, чем раньше. Как два бродячих кота, они словно зализывали раны друг друга и поддавались минутной слабости, раскрывая все больше информации друг о друге. Он узнал, что Лютер страдает огромным количеством комплексов, навеянных обществом. Разведал, что сейчас она проживает вдали от семьи, но под надежной охраной, которую называет своим лучшим другом. Аякс тоже рассказал много чего интересного, но не настолько захватывающего, как она. Ему казалось, что его жизнь чересчур скучная и обыденная, по сравнению с Лютер, но она искренне взволнованно вздыхала, выслушивая очередной скучный рассказ о его повседневности. Если тебе скучно, то так и скажи, — однажды выбросил он. И после такого Лютер отчитывала его полчаса, бормоча о том, что если ей было скучно, то она бы не болтала с ним по телефону несколько часов подряд. Лекция закончилась быстро. Настолько быстро, что Аякс даже не успел переварить информацию, полученную в самом начале занятия. Особенно его напрягло то, что Барбара в забавной манере подмигнула и скрылась за дверью пыльного кабинета. Ожидает возле чулана. Аякс не спешил. Естественно, ему не хотелось посещать то место, о котором он намекнул Барбаре. Его руки нехотя потянулись к ручке и тетради. Потом он медленно застегнул портфель, оглядел обстановку: Кэйа понимающе хлопал его по плечу, Мона помахала Люмин, подзывая к себе, когда сама блондинка очень внимательно выслушивала преподавателя, снова заваливающего ее делами. — Вот ведь бедняга, — протянул Тарталья, громко выдыхая и подпирая ладонью лицо. Сапфировый взгляд пробежался по неаккуратно состриженным кончикам пшеничных волос, по идеально выглаженной форме, тонким рукам. Она была больше похожа на фарфоровую куклу, нежели на человека. Уставшая и бледная, но вечно работающая. — Если ты о себе, то не все уж и плохо, — подбадривающе возгласил Кэйа, — появился способ отшить Барбару. Тарталья удивленно уставился на Альбериха, а после, переварив все его слова, лишь отрешенно махнул ладонью и цыкнул. — Я про Люмин. Не может никому отказать, вот и вечно на побегушках. Она разговаривать умеет? — безэмоционально выплеснул Аякс, не отрывая взгляда от Люмин. Она стояла к нему спиной, лишь утвердительно кивая макушкой. Признаться, он редко слышал от нее хоть что-то: ее голос был грубым, с каким-то слабым хрипом, а буквы она выплевывала с такой яростью, будто они убили всю ее семью. — Девочка, говорят, своего акцента стесняется, вот и говорит по минимуму, — на выдохе пробормотал Альберих и, встав с собственного места, быстро покинул помещение. — Только я тебе об этом не говорил, ага? Акцент? Аякс даже приподнялся от услышанного. Раньше он не придавал этим слухам какого-то значения, однако сейчас это обрело какой-то иной смысл. Из раздумий его вывела вибрация телефона. Пальцы нехотя разблокировали экран и увидели непрочитанное сообщение от Барбары. — Вот черт, — пробормотал Тарталья и, сорвавшись с места, быстро направился к пункту назначения. Барбара нервозно постукивала каблуком по полу, нервируя этим всех обучающихся. Ее недовольный взгляд, кажется, испепелял любого, кто хоть на секунду решался взглянуть в ее ясные радужки. Тарталья прискакал незамедлительно: уставший и задыхающийся. Но Барбаре и этого образа хватило, чтобы простить ему опоздание. — Так о чем ты хотела поговорить? — на выдохе бросил Аякс, упершись ладонями в колени и согнувшись так, будто только что получил инфаркт. Естественно, разборки с Барбарой ему не приносили никакого удовольствия, однако избегать ее — вещь не самая лучшая. — Аякс, — протянула она, обеспокоенно подходя к парню, — Возможно, я сделала что-то не то, но может хватит меня избегать? Ты игнорируешь мои телефонные звонки и сообщения. А также отказываешься от уединения. Пальцами она проводит по его плечу, направляясь к шеи и поддевая немного съехавший галстук. Ей кажется это забавным, а вот Тарталье — нет. В горле заседает ком слов, желающих выйти наружу. Миллион оправданий и просьб прекратить весь этот концерт, однако у Аякса нет смелости, чтобы выпустить весь поток претензий. И за этим забавно наблюдать. — Ты позвонила только дважды, — отрезал он, — и то, чтобы напроситься ко мне в гости. В тот момент я был в другом городе, поэтому не отвечал. Барбара нахмурилась, лишь крепче сжимая галстук. — Почему ты не пригласишь меня к себе? — отрезала она, настаивая на своем. Аякс просто не хотел пускать к себе посторонних: свою квартирку он считал слишком личной для того, чтобы пускать туда хоть кого-то, кроме Кэйи. Но Барбаре это не скажешь: после такого грубого отказа Аякс точно станет изгоем. — Там... Не убрано. Барбара понимающе вздохнула, подталкивая Аякса к себе. — Тогда у меня есть предложение получше. Тарталья удивленно приподнял брови и, не успев среагировать, тут же оказался заперт в тесном чулане. И это то, чего он боялся больше всего на свете — оказаться с Барбарой наедине в тесном и темном месте. Чувствовать ее обжигающее дыхание на собственных губах, вымаливать Бога о помиловании, осознавая всю дерьмовость ситуации и втянуть губы так, чтобы Барбара не смогла их снова поцеловать. Но она знает управу. Напористо давит его бунтарство, как самонадеянного мотылька, и продолжает настаивать на своем. В парне теплится малая надежда на то, что он все еще избежит наказания за содеянное и сбежит с этого чулана не потрепанный. Но Барбара становится на носочки, от нее веет этим гребанным клубничным бальзамом, и она душит его этим ароматом настолько сильно, что Аякс невольно выдыхает и тут же становится пленником ее поцелуев. Она прерывает их, пытаясь раззадорить, но на самом деле просто дает Аяксу не умереть от ненависти к самому себе. — Барбара... — шепчет он, прорываясь сквозь ограду из ее сладостных мучений, — я не могу так. Она будто бы и не слышит. Вкушает аромат мятной жвачки и сладостно мычит ему прямо в губы. Громко вздыхает, когда ее запястья оказываются в плену крепких мужских ладоней. Ей это нравится, а Аяксу — наоборот. Он желает прервать эту пытку, из-за которой его лицо бледнеет до смертельно синего цвета. Ему просто страшно. Страшно, что он понемногу отвечает на ее ласки. Мозг в попытке оправдать парня предоставляет ему образ желанного человека: блондинистые пряди Барбары обрели неестественную желтизну, а она сама как будто бы стала немного меньше. Вместо излюбленной клубники в нос ударил аромат растопленного шоколада, а вместо громких вздохов он расслышал этот милый французский акцент, будоражащий все его рецепторы. Целуя Барбару, он бессовестно визуализировал Лютер. Потому что знал: ту девушку, которая ему по-настоящему нравится, он никогда не заполучит. И возможно, он бы оправдывал себя дальше, совершенно закрыв глаза на собственную совесть. Но яркий свет, пробившийся сквозь приоткрытую дверь, развеял все его надежды и сомнения. Надо же было именно ей открыть этот чулан. Застопориться в проходе и изъедать его своим молчанием. Однако именно она его отрезвила. Заставила встрепенуться и снова на выдохе произнести свое имя: — Люмин.