Иными словами

Нил на дрожащих ногах заходит в комнату в общежитии, с щелчком закрывая за собой дверь. Сегодня мысли подобны клубку ниток — запутавшиеся, обвивающиеся вокруг друг друга и, кажется, совершенно нескончаемые. Джостену потребовалась пробежка сразу после изнурительной тренировки, следующей за бессонной ночью, только чтобы прийти в себя и решить насущные вопросы. — Эндрю Джозеф Миньярд, — яростно кричит Кевин, всплескивая руками. — Сколько можно жрать это дерьмо? Ты действительно не понимаешь, к чему это приведет? Ожирение, кариес, диабет, мне продолжать? Джостен, входя в комнату, зажмуривается, когда громкий голос Дэя бьет по ушам, проникая в голову и стуча в ней изнутри, побуждая мигрень разыграться пуще прежнего. Эндрю, в свою очередь, полностью безразличен к окружающему миру, и Нил бы мог со сто процентной уверенностью сказать, что так оно и есть. Но это было бы враньем. Ложью, которую Джостен так привык использовать в качестве брони и ограждения от внешних проблем. Да, Эндрю не делает того, чего не хочет. Но Миньярд, блять, не глухой, не тупой и не бесчувственный камень. Он слышит все, что происходит вокруг, и, благодаря своей памяти, Эндрю запоминает каждое слово, а затем прокручивает их в своей голове, как заевшую пластинку, даже не всегда осознавая это. Нил знает, что такое хотеть, но не иметь возможности. Хотеть, но не иметь возможности — это когда ладони зудят от того, насколько хочется поиграть со сверстниками, вместо того, чтобы убегать от огнестрельного оружия, направленного в спину; это когда живот урчит от голода, а челюсть сводит из-за обильного слюновыделения, но пока все подозрительные, по мнению матери, люди не покинут столовую — есть не предоставляется возможным; это когда каждый человек на планете может взять клюшку в руки и играть в экси, а тебе приходится отворачиваться от корта, несмотря на то, что спорт вместо крови течет, и проходить мимо, потому что нельзя, опасно, не разрешено. Джостен навсегда запомнит, как невольно надломился голос Эндрю, когда тот отвечал на вопрос Нила в их игре в «Правду»: — Я всегда любил сладкое, — мгновенно бросает Миньярд, словно ответ уже давно был заготовлен и ожидал своего часа на верхней полке его разума, — наверное, — поспешно добавляет Эндрю, закуривая сигарету, чтобы скрыть голос, дрогнувший на последнем слове. — Первый раз мне дали сладкое в третьей из семей, какой-то шоколадный батончик. В систему государство отправляло десерты, но воспитатели забирали их себе, оправдываясь тем, что нет средств, на которые нам могли бы вылечить кариес или гастрит. Обжирались им прямо на наших глазах, словно мы долбоебы, ничего не понимающие. — И каким тебе на вкус показался батончик? — спрашивает Нил, потому что у него тоже не было так уж много сладкого в жизни, и, присоединившись к «Лисам», закидавшим его сладким, Джостену показалось, что оно слишком приторное и скрипящее на зубах. — Не знаю, — отвечает Эндрю, не глядя на Нила. — Я его так и не съел. Хранил, оставляя до «худших времен», словно я не заслужил блядскую шоколадку. Она лежала под матрасом и там и осталась, когда меня закинули в машину и вернули в систему. Эндрю уже давно не маленький мальчик, сжимающий в руках единственную сладость в яркой обертке и боящийся ее потерять. Не тот, кто вынужден попрошайничать и обкрадывать карманы прохожих, просто чтобы поесть и хоть немного спрятать обтянутые кожей ребра. Ему не семь, не десять и не двенадцать, но, когда Эндрю ходит по магазину, Нил видит, как разбегается его взгляд и как руки тянутся к еде, что ему не нужна, но которую, возможно, ему хотелось бы попробовать. Сейчас у него есть эта возможность, и Нил сделает все, чтобы она у него осталась. — Заткнись нахуй, Кевин, пока я лично не оторвал тебе язык, — рявкает Нил, хватая Дэя за ворот и вынуждая наклониться: — Сейчас ты сваливаешь, и мы решаем, что этого разговора никогда не было. — Это, блять, вторая банка мороженного за день, Нил! — ошарашенно фыркает Кевин. — Он же убьет себя такими темпами. — Это я убью тебя такими темпами, ясно? — отрезает Джостен, таща Кевина за воротник до самого порога. — Вон. Еще раз услышу что-то подобное и тебе не сдобровать, диетолог карманный. Жри свои салаты сам, травоядное. Кевин с разочарованным выдохом скрывается в коридоре, и Нил закрывает за ним дверь, возвращаясь в комнату. Он так чертовски устал, ему хочется в душ и спать, но у него есть еще одно незаконченное дело, сидящее на диване и тыкающее ложкой подтаявшее мороженое. Лицо Эндрю пофигистично, а взгляд не выражает ни одной, даже малейшей эмоции, но Джостен улавливает это нервное движение пальцев — такое же, как и с ручкой в аэропорту — и челку, спавшую на лоб, которую Миньярд всегда убирает, если, конечно, не погружен в мысли настолько, чтобы ее не заметить. Нил дает Эндрю время подумать, и садится рядом на диван, поворачиваясь в его сторону и помещая подушку под голову, дабы хоть как-то уменьшить мигрень. — Не нужно меня защищать, — раздраженно бросает Миньярд, хмуря брови. — Я не нуждаюсь в вас, мать Тереза. — Так и есть, — соглашается Нил. — Но если тебе пофиг, мне — нет. У нас это взаимно происходит, разве нет? — Где кнопка «выключить» у твоего тупого языка? — цокает Эндрю, закатывая глаза. — Можешь поискать, я не против, — усмехается Джостен, криво подмигивая, на что Эндрю только сует ложку мороженого в рот, не желая отвечать на это. — Эй, Дрю, я хочу сделку, — тихо произносит Нил, стараясь не выдавать давления в висках. — Удиви меня, — незаинтересованно бросает Эндрю, но все же поворачивается, откладывая лакомство. Нил приподнимается с насиженного места, пододвигаясь к ожидающему Миньярду. Ладони парят над щеками, не прикасаясь, пока Джостен не получает разрешающий действовать кивок, и только после этого пальцы, покрытые шрамами, начинают гладить впалые мешки под глазами, веснушки на щеках и родинку возле уха. — Ешь, что хочешь, — просит Нил, не прекращая путешествовать ладонями по карте лица Эндрю. — Я сам буду покупать тебе мороженое для вечерних сеансов кино и шоколад после тренировок, но, если что-то начнет болеть, ты пойдешь к врачу. Ты не будешь пренебрегать собой и своим здоровьем. Ты разрешишь себе любые блюда, но так, чтобы это не шло во вред. Взамен, кроме сладкого, я так же поговорю с Кевином, и он не будет больше лезть к тебе с этим. — Недалеко ты ушел от Кевина, — фыркает Эндрю, поджимая губы. — И, если ты думаешь, что я не могу справиться с его ворчанием и психами, то ты ошибаешься. Он может расшибиться об стену, ничего не изменится. — Я знаю, что ты можешь, но ты ничего не теряешь от этой сделки, — утверждает Нил, едва разлепляя глаза. — Кевин получит, что хочет, и ты получишь, что хочешь. И всё. Вот и весь план. — В чем твоя выгода? — спрашивает Эндрю, потому что, очевидно, ее нет. — Тишина, — отвечает Нил, слабо улыбаясь. Эндрю на секунду замирает, напрягаясь, и Джостен уже думает, что сделал что-то не так, как вдруг Миньярд поднимается, будто резко поднявшаяся волна, чем вынуждает Нила по-инерции отшагнуть назад. — Придурок, — бросает Эндрю, скрипя зубами. — Просто идиот. Совет свой себе посоветуй, — рявкает он, доставая из аптечки в шкафу пачку обезболивающих. — Спать, живо. — То есть, ты согласен? — уточняет Нил, ловя блистер, что едва не прилетел ему в лицо. — Только если я увижу твою тупую задницу в кровати через двадцать секунд. — Как романтично, — с львиной долей сарказма хихикает Джостен, направляясь в спальню. У Эндрю теперь есть возможность потратить все деньги на крутую тачку, есть любую еду, какую он только хочет, и одеваться в самые стильные вещи. И Нил с радостью поддержит его, когда вместо того, чтобы выбирать между двумя батончиками, Эндрю положит в корзину сразу два. Еще много сеансов психотерапии и лет жизни пройдет перед тем, как Миньярду не придется вести внутреннюю войну и оправдываться перед собой за желания или вкусы, вдруг переставшие быть под запретом, но Нил будет рядом, чтобы разделить его чувства, потому что теперь у них обоих есть и желание, и возможность. — К слову, я купил те мармеладки, которые ты хотел взять на той неделе, но которых не было. — Заткнись и спи, Джостен.