По ногам тянулся сквозняк. Скрип двери. Шорох из тамбура.
Лукас весь оцепенел. На линолеуме отчётливо видна цепочка мужских следов. Грязевые комья успели подсохнуть – прошло несколько часов. Рывок вперёд, оттолкнувшись от порога, резкий заворот в кухню, предвестие наихудшего прогноза в самый ненужный момент вывело мага из себя. Что, чёрт побери, успело произойти? Псина вернулась? Или те ублюдки? Нельзя было оставлять её хоть на секунду одну, даже по важным причинам. Она же сбежала? Она увертливая и кое-что умеет. Она бы спрыгнула и с пятого этажа, если бы под угрозой была её жизнь. Лукас распахнул дверь, не используя рук, и замер. На холодильнике, стоявшем напротив входа, скачущими печатными буквами выведено:«СОТРУДНИЧЕСТВО ИЛИ ДЕВКА УМРЁТ. КОЛДОВСТВО НЕ ПОМОЖЕТ. ТРЕБОВАНИЯ НА СТОЛЕ. СРОК – ТРИ ДНЯ».
— Мать твою, — шаг к столу, рука дёргано схватила чёрную папку, перетянутую резинкой, чтобы к чёртовой бабушке сжечь и квартиру, и требования, и ничтожеств, самонадеянно нарвавшихся на него, на Мага Чёрной Башни, со своей паршивой политической чепухой. Свет мигнул и погас. Раз в три дня во всём проспекте от гроз сбоило электричество. Александра до того привыкла, что через неделю перестала материться на подорожание свеч. Что за... Нет, какого лешего она не послушала доброго совета и продолжила шастать то туда, то сюда как ни в чём не бывало?«Куда ты такая пойдешь без меня? Я принимаю тебя такой, какая ты есть! Ты жрешь за мой счёт, спишь за мой счёт и учишься за мой счёт!»
Это из-за той фразы?«Беднячка, у которой дома нечем подтереться, зачесывает про возможности современного мира и тает от простенькой подачки. Уморительный образ».
Или вспомнила эту?«А-а. В этом дело. Дело всегда только в этом».
Ненавидящая долги экономистка или дура, или безбашенный контрактор. Алые глаза Лукаса недобро засверкали в кромешной темноте. ...Страшно. Не понимаю, где нахожусь. Вакуум, ничего не слышно, будто на грани между привычным миром и потерей сознания. Вздохнуть. Что? Не дышу. Не дышу! Почему не дышу? Если поняла, что не дышу, значит, должна проснуться, где бы не была. Не просыпаюсь. Короткие фразы... мой голос в голове или где-то? В голове. Жива. Не умерла. Не убили. Пока не убили. Кто мне поможет? Что-то подсказывает, что контрактор бросит меня умирать. «А что, что-то изменится, если тебе перестанет быть больно?». Зная такую позицию, можно начинать утешаться – похоже, смерть близка. Не знаю, что происходит «там», в «привычном мире», но надо готовиться к тому, что могу в любой момент потерять ниточку к возвращению – разум затухнет, я умру... — Чёрт! Грёбаные ублюдки! — сплюнул Лукас, взмахом сметая с лица земли ряды предвыборных палаток вместе с людьми, улыбчиво раздававшими флаеры «Голосуйте за Яскевича!», «Голосуйте за Полякова!», «Голосуйте за Сивиренко!», «Выбирайте Синицина!» или «Выбирайте Медведева!»... Убить каких-то чинушек, взяв внешность некого Голобородько, и в конце концов, прикончить его самого обставляется этими сукиными детьми единственным вариантом. Не выходит телепортироваться к Александре. Она не зовёт его. Вырубили или чем-то накачали? А мент свалил сверкая пятками, в надежде свалить от расплаты: отсиживается в сторонке, рассылая указания через посредников, которые сразу же сдыхают. Сколько проблем от простых жуков, копошащихся под ногами... — Не ждите лёгкой смерти. ...Может, лучше и не просыпаться. Здесь нет холода, правда, нет и тепла. Нет ни желания поплакать, ни желания посмеяться – нет повода для радости и грусти. Вру. Грустно. Повод есть. Я не успела перепробовать всю «Милку», не оплатила квартиру сама, впервые в жизни, без чужой медвежьей услуги. На медаль не вышла. В последнее время учиться было невыносимо. Мучилась от мигрени, не могла вникнуть даже в суть слова «оглавление», виски стягивало стальным обручем. Наверное, в этот раз на отлично не сдала бы. Ну и ладно. Самое неприятное – не начала рассказ. Жаль. Жаль. Что после меня останется? Телефон, список любимых манхв и мешок недоеденной еды. Пара неудачных работ, один посредственный шедевр. В могилу лягу в том, в чём была, и то, если кончину соизволят обнародовать. Не обнародуют. Проще прикопать, всё равно никому нет дела. Вот обрадовались, наверно, те типы, узнав об этом. Жалко, что у меня не было настоящих отношений. Одно насилие. Меня использовали все, кому не лень, от незнакомцев до собственных родителей. Я ненавижу то, что со мной делали. Я чувствую себя настолько никчёмной, что хочу себя пожалеть. Кто, кроме меня, меня пожалеет. Что, опять некуда бежать и негде прятаться? Не впадай в пучину самобичевания. Если это всё, на что ты способна, то твоя судьба оправдана – большего ты не заслуживаешь. Придумай, как очнуться... Пошевелить мозгами проще простого: от них избавятся вне зависимости от того, какое решение примет Лукас. Выполнит условия – убьют позже, не выполнит – убьют мгновенно за ненадобностью как потенциальную помеху в будущем. Перспективный вариант – выиграть время, сделать вид, что согласился с правилами последних лопухов, а на деле искать, искать и искать. Короткостриженая девчонка, умываясь слезами, втянула голову в плечи и с неописуемым благоговейным страхом взглянула на возвысившегося над ней мага, деловито заломившего руки на груди. — Где твой отец? — ...Твою мать, неужели... — едва слышно нашептывала в ладони та, а стёкла оправы, через которые боязливо выглядывали нежные глаза, быстро запотели и забрызгались каплями. — Я, я не знаю. Не знаю..! Ты... ты – Лукас? Хоть кто-то отреагировал на Великого Лукаса так, как положено: с таким выражением, будто на Землю упало Солнце, моря вышли из берегов, а звёзды одна за одной красочно погасли. Истинного страха в лучшем его проявлении в России колдун не встречал: люди вели себя равнодушно, холодно и порой с надменностью, как ведут себя с отсталым, прожжённой пьяницей или отбросом общества. — Верно. Может, мне помочь тебе вспомнить, где твой отец? — маг приподнял брови, толком не стараясь напускать ярость – он пребывал в бешенстве больше суток, всё зашло настолько далеко, что, идя по улице, невольно замечал на периферии, как шарахались от него случайные прохожие. — Ты знаешь, кто я, похоже, знаешь и то, что случается с теми, кто посмеет мне соврать. Окончательно побледнев, собеседница судорожно сглотнула: — В реальности ты ещё круче, чем в манхве... Что натворил мой папа? — Хочет за красивые глазки убить принцессу Обелии, — легко соврал Лукас. Посмотрим, как на неё подействует небольшая ложь. — Принцессу... Ати?.. Мой-то отец?.. Бог мой... Я честно не знаю, где он. Он звонил, говорил, что у него задание, что пошёл против серьезных людей ради нашего будущего, он будет скрываться, просил молчать в случае чего... Эм... Я бы хотела помочь... Если не убьешь меня и моего отца... А что ты делаешь в нашем мире? — Не твоего ума дело. Больше конкретики и, может быть, я подумаю, если на этом настоит Атанасия. Торопливо утерев нос и щёки ладонью, девчонка жалостливо пошмыгала и медленно вдохнула, дрожа всем пухленьким тельцем. На кисти позвякивал браслетик с неяркими бусинами из обработанного дерева. Похлопав заправленную в синие «джинсы» рубашку, она поджала губы. — Он также делал акцент, что должен успеть до выборов... Э... Я... я... Около недели назад я брала его телефон. Его не было дома, а потом оказалось, что он якобы умер. Выходила новая глава, а мой тогда сел... И ему кто-то написал... Я не могу вспомнить фамилию, честно! Клянусь! Она странная была, что-то с «с»... Пришло смс, там было типа «место готово, начинай завтра». И адрес. Но я не помню адреса! Что-то с центром связано... Центральная, центральная, центральная... — Адмиралтейская? — неожиданно подал голос Лукас. — Адмиралтейская! Да-да-да! — девчонка оживилась. — Что... мой непутевый папа что, пляшет под дудку какого-то депутата? И, и теперь его убьют? Папу убьют? — Лично придушу при встрече. Разумом маг улетел далеко за пределы уютной квартирки, по которой эхом расходился плач, неконтролируемые всхлипывания вперемешку с напрасными мольбами. Шестерёнки закрутились, тщательное обдумывание ситуации не помешало. После того, как вернул украденное, ему захотелось прогуляться, осмотреть ночной проспект. Там и заметил под многоэтажкой вывеску: «улица Адмиралтейская». Тот кабинет – офис местного крутыша? — Круче варёного яйца, — не долго на депутатишке продержится эта кличка. Скоро назвать его не иначе как «яйцо всмятку» будет сложно. Вынудить мента высунуться из логова. — Кажется, твой папуля о тебе печётся. Будь добра, сиди в заложниках спокойно и мне не придется накладывать на тебя смертельное заклятие. — Я?.. меня? В заложники? А мне можно сходить чайник поставить, там, в телефоне манхву почитать? Ты... Вы собираетесь убить и меня? — лениво подперев кулаком подбородок, он махнул рукой. Никуда не денется. — Доложишь папуле – оно сработает, — конечно, нет такого заклинания, но запуганный кролик вроде... как там... Насти?.. примет любой бред за чистую монету. А вот Александра бы не купилась. «Только глупец не имеет сомнений», так, кажется, она выразилась? Что-ж, было бы странно, прими жертва собственного убийцу с распростертыми объятиями. Забавно то, как сообщница пыталась вывернуться, огибая тему предыдущего опыта их душевного общения. — Вы держите связь? Набирай ему. Вой погромче или сделаю так, что завоешь непроизвольно. ...Тюль развевался на ветру. Старинное окно, скрипя, одиноко покачивалось среди жуткого замогильного молчания. Стены пастельно-сиреневого оттенка, казалось, выгорели – низкие грозовые тучи мрачно рассеивали свет, тускло высветляя просторнейшую, словно ту самую роскошную комнату в королевском антураже барокко, опочивальню. Стеклянная люстра размеренно позвякивала сотней шариков, напоминающих россыпь алмазов, переливавшихся от солнечных лучей. Звон тихо разбавлял тишину места, казавшегося знакомым.Это мой дом.
Шаг по вышитому золотом ковру. Не сразу я поняла, что ноги босые и прозрачные – я отстраненно смотрела на разбитый под окнами сад, орошенный свежевыпавшим снегом. На обочинах перекрестка тропинок, аккуратно вымощенных красным кирпичом, располагались фигурные скамьи. Всё завяло – кусты, раскидистые цветочные клумбы, подчеркнутые на голой земле контуром из камней, дубы, врассыпную рассаженные по двору, ветки сирени передо мной, превратившиеся в трухлявый сушняк прямо в расписной вазе, достававшей до самого локтя. Не щебечут птицы, не говорят люди. Не расходится заливистый смех.Только звон люстры. Только шелест тюля.
Здесь темно и заброшено, будто бы жизнь резко оборвалась, будто бы владельцы внезапно съехали, побросав чашки недопитого заплесневевшего чая на трюмо, а на кофейном столике – блюдца с золотой тесьмой; наряды на тремпелях, пестрившие из приоткрытого шкафа; резинку для волос, валявшуюся на одеяле; небрежно скинутые домашние тапочки у постели и дорогие украшения в дивной, явно антикварной шкатулке. Я протянула руку – едва видимый силуэт пальцев пролетел сквозь стекло, покрытое слоем пыли. Я обернулась, поворачиваясь всем корпусом, на спальню, и заметила, как из-за чашек свисало что-то чёрное. Сердце забилось. С трудом сглатывая подкативший ком, я сделала шаг, затем второй, третий, четвертый, приближаясь к кремовому трюмо и к тому, что находилось за ним. Мои ладони предательски задрожали, судорожно хватаясь за букет из четырёх маков, перевязанный чёрной лентой. Полевых, увядших, таких же увядших, как мой дом, мой сад и моя надежда.Мы умерли? Мы умерли?
Мы умерли.
Я мертва. И он мёртв. Ему было всё равно, где жить, но он знал, что наш дом важен. Важен мне. Ведь он наш. Он бы ухаживал за ним. Вытирал пыль, подметал дощатый пол, высаживал новые цветы в память обо мне и зажигал свечи каждый треклятый вечер. Но в этом чёртовом сне он умер. И я умерла. Иначе почему тихо. Почему вещи брошены.Меня нет. И его нет. И этот дом брошен.
Звон люстры.
Колени подкосились. Шатаясь из стороны в сторону, я вытянула руки перед украшенной витиеватым орнаментом дверью, провалилась насквозь и обрушилась на колени, в отчаянии пряча глаза, из которых катились самые настоящие слёзы: пред моей фигурой возвышался громадный портрет, завешенный чёрной тканью, а вокруг него – выложенные стопками горы увядших букетов... — Хочешь узнать, что с дочуркой? А не много ли хочешь? — придавливая сапогом сальное лицо Дощицина к полу, жестоко улыбнулся Лукас. — Прямо сейчас ты решаешь, умрёт она или будет жить. Я прикончил бы вас обоих в ту же секунду, как увидел. Поблагодари за своё жалкое существование похищенную девчонку. Обезоруженный замер, мешком растекшись по кухонному кафелю. Экран выроненного им телефона не успел перейти в спящий режим. — Ничего так хай-тек квартирка, кто проспонсировал? Слышишь, свинья? Поторопись, пока я не проломил твою черепушку ногой, — вдавив вдвое сильнее, – а сил у Хозяина Башни было гораздо, гораздо больше, чем у среднестатистического человечишки или мага, – начал выходить из себя тот. — Где моя сообщница? Кому ты целуешь зад? Нездорово покраснев, сплющенная физиономия промычала: — Яскевич... Виктор... Яскевич... обещал... денег и пост... — Где сейчас этот ущербный? — оборвал он однотипное бормотание. Часики тикали, один незначительный жест мента – сигнал словят и её убьют. Взяв во внимание страшилки про всесильность технологий, он наложил барьер, скрывавший присутствие на случай «камер» или «прослушки» и сменил внешность. Чёрт, давно бы расколол сошку заклинанием, если бы не предугаданное сочувствие Александры к одинокому папаше с бедненькой дурочкой-дочурочкой. К тому же, выжирает много маны, а у него грандиозные планы: от пытки политикана и снятия проклятия до возвращения в родной мир. — В... В Турции... Уехал позавчера утренним рейсом... В какой-то отель... — Кажется, ты не понял? А, накласть, — воспользуется ловушкой, замеченной Сашей, во второй раз. Маг даже не подозревал, что нечто привычное как отклик на имя станет главным способом выхода из трудной ситуации. — А теперь жду ответа на второй вопрос. — Я... мы... я отвез её в участок на окраине города... Она была под снотворными... Но ещё не просыпалась... Мы хотели разбудить... Она в подвале... Улица ..., — прохрипел он, пот градом лился по мимическим складкам. Едва дослушав до конца, щелкнул пальцами, полностью скрыв и обезоружив мента, и подобрав мобильник, перенесся в пространстве. Засада, поджидавшая в соседней комнате, напоследок всем отрядом глухо застонала, ощутив, как ноги ни с того ни с сего с хрустом переломались. Никуда не денетесь, ребятки. Никто не пикнет до нужного магу момента. Не размениваясь любезностями, Лукас с размаху от души заехал по челюсти лысому жирному мужику, который, закинув грабли на стол, затягивался сигареткой в скромненькой гостиной. — Эй, ты оху-..! — не разрешив увесистому ублюдку договорить, он направил на него руку и сделал жест, которым обычно смахивают надоедливого муравья, бежавшего по рукаву. Переступая через тело, маг бегло осмотрелся, ускорил шаг и мгновенно наткнулся на квадратную дверцу в коридоре в полу, закрытую на плотный засов. Выломав деревяшку вместе с железкой одним взглядом, волшебник приземлился вниз, плавно влетев в тесную каморку четыре на четыре метра. Погружение в непроглядную темноту. Дохнуло сыростью, влагой и запылившейся консервацией, Лукас расправил кулак и появилась пара светящихся пульсаров. Не в его стиле было использовать детские понты, но сегодня они пришлись кстати. Яркий свет постепенно пролился на земляные стенки, потолок и невзрачный линолеум с вырвиглазным узором. — А вот и ты. Бесшумно подобравшись ближе, маг присел на корточки перед неподвижно лежавшей девушкой на каких-то грязных картонках. Подвёв пульсар с мыслью, что ему примерещилось, колдун убедился, что у него прекрасное зрение: по вискам Александры бежали слёзы. — Эй, подъём-... — сдвинул брови к переносице, неожиданно осознав, что в теле всего осколок её души, маленький, подрагивающий, словно огонёк свечи. — Вот же... Опять двадцать пять. Придется сторожить, пока не проснется, или попробовать добудиться. Вторая половина может не найти дорогу назад, если оттащить оболочку слишком далеко. — Александра... Саша... открой глазки. Знаешь, как тяжело сдерживаться от желания раздавить всех тараканов одним мизинцем? Чёрт возьми, если я разозлюсь, под раздачу снова попадут непричастные люди. Просыпайся скорее.«Если не проснешься – твоё дыхание оборвётся».
Распахнув веки, я сразу встретилась с внимательным взглядом рубиновых глазищ и вздрогнула. — С добрым утром, — иронично поприветствовал Лукас, сидя на корточках. Картинка троилась, голос его медленно развеивал стук в ушах, будто сердце билось прямо в черепной коробке. — По какому поводу ревёшь? Я запрокинула голову, почувствовав резь, отчетливые мокрые дорожки и раздирающую горькую боль, роящуюся где-то в сплетении. — Человек, которого я люблю, умер. Воцарилась напряженная тишина. — Или я умерла. Или мы вместе. Не знаю. Я не сдержалась и, таращась на пульсар, бесшумно заплакала. Мне вдруг стало фиолетово и на мрачно слушающего Лукаса, и на репутацию, и на саднящий затылок, и на универ, и на испытательный срок. Мне вдруг стало ясно: я одинока настолько, что цепляюсь за иллюзию, которой никогда не существовало. Я плачу как ребёнок. Я снова сталкиваюсь с уколом реальности, в которой я – круглая сирота. Давно повечерело – солнце закатилось за крыши домов, оставляя за собой рваные розовые облака и остывшую землю. Плохо представлялось, как провести досуг. Целый день, и, видимо, на удивление ясный для сентября, выпал, договор принятия официанткой нарушен, а слабость, свинцом приковывавшая к матрасу, морально давила. Попробовав игнорировать разбитость, прочла несколько вышедших глав комиксов, правда, без настроения. Желание забиться под одеяло, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать и просто поплакать, искушало. Только через полтора часа отсутствия контрактора, сказавшего, что доведет дело до конца, я набралась душевных сил прийти в кухню, включить в квартире свет и начать жарить блины. Наверно, странно в одиннадцать ночи жарить блины? Блины – всегда хорошо. Благодаря Лукасу у меня есть мёд из «Магнита», ингредиенты, – даже молоко! – и новая посуда, красивенькая, простенькая: чисто белая, с закругленными углами, чтобы было проще мыть в холодной воде. Появился и электрочайник, якобы потому, что Лукас любит попить листовой чай, а здесь его заваривать всё равно, что «древнему человеку на костре». Ха, быстро же переобулся. Похоже, блага современности магу пришлись по вкусу. — Готовишь? — я подпрыгнула от неожиданности и отвернулась от кипящей сковородки на взявшегося из ниоткуда придурка. — Тьфу, бляха на ремешке, до инфаркта доведешь! Выглядишь довольным. Убил Яскевича? — перед тем, как уйти, меня кратко ввели в курс дела. Перевернула наспех слегка пожелтевший блин, к счастью, последний, выключила конфорку и бросила на блюдце деревянную лопатку. Лукас, заглянув мне через плечо, плюхнулся на скрипнувший стул и расслабленно вытянул ноги. Как потрясно на нём сидят карго с цепочками... Бог мой, модель. Тот самый парень на рекламном постере, на котором даже пакет будет стильным. Как хорошо, что ради своего эстетического удовольствия осилила все местные тренды. Легко, конечно, этому чернокнижнику: щёлк – и весь, весь модный набор с фотографии из Интернета уже на нём. Убойная способность. — Убил, — кивнул вышеупомянутый, вроде бы замолчав, но затем добавил: — это блины? — Впервые готовлю. Хочешь? Тонкими вышли, вкусными, — тарелка заняла торжественное центральное место на столе. Расставив блюдца с вареньем, со сгущенкой и мёдом, я села напротив, приваливаясь плечом к рыжим от гари обоям. — Спасибо, что не рассыпался в подколках... Так... Получается, всё почти закончилось. Что будешь делать? — Обрадую Атанасию своим появлением, — лениво ответив, он сложил блин треугольником. Я долго наблюдала за его рукой. Долго. Пристально. С выступающей испариной, накрывающей плёнкой спину, лицо и живот. Футболка прилипает к телу. Он жуёт с поразительной охотой, без чавканья или заносчивых комментариев. Я наблюдаю за пальцами и вся моя крохотная жизнь во всём безграничном неисследованном мире сосредоточилась на пальцах, то держащих тесто, то вытирающихся платком, то непринужденно легших на цветочную клеёнку.Я пожираю глазами играющий радугой блеск двух камней на золотом кольце, олицетворяющих вечность, проведенную вдвоём.
Лукас перестал изображать увлечённость едой. Он перевёл взгляд. Выжидающий. Долгий. Пристальный. И уверенно ухмыльнулся.— Откуда у тебя это кольцо? — не своим голосом прошептала я, ощутив, как пробежался по хребту холодок.
— Ну привет, жена моя. Приветственно накинешься на шею сейчас или потом? — ...Я была бы тут, даже если бы мы жили в коробке – мне не привыкать. Но я уйду. И однажды никогда не вернусь. Что будет с тобой? С этим домом, сиренью на трюмо, позолоченной тарелкой на кухне? Ты останешься один? Мир остановится? Эта идиллия распадется. Потому что этого не существует. Но я бы хотела, чтобы существовало. Не мой – его недовольный вздох. Щебетание птиц влетало через оконный проём вместе с весной; распахнутые створки мерно покачивались, задевая развевавшийся от сквозняка тюль. — Опять говоришь об этом. — Говорю. На случай, если это вторая реальность и ты настоящий. Скоро я могу умереть. Мне страшно. Настолько, что я бы с радостью заперлась в четырех стенах... но это не выход, — губы приподнимаются в улыбке, пронизанной печалью. — Поэтому я со всем разберусь.— Встать и найти тебя?