— Ты – просто букашка, — откровенно презрительно взглянул маг, не опуская головы. — Ничтожество. Я зря трачу на тебя время.
— А что, что-то изменится, если тебе перестанет быть больно?
— Пока у меня в любом случае нет причин напрасно пачкать руки.
— Удивлён, что с таким подходом ты дожила до сегодняшнего дня
— Мне плевать на твои просьбы.
— Я всего-то скинул на тебя грязную работу. В нашем мире за готовку отвечала прислуга.
— Так бы и спросила: зачем великому мне сдалась бесполезная, нищая оборванка. Я великодушно отвечу: смеха ради. Беднячка, у которой дома нечем подтереться, зачесывает про возможности современного мира и тает от простенькой подачки. Уморительный образ.
— Убить его, что ли?...
— В последнее время ты чересчур многое себе позволяешь. Начинаешь забывать своё место?
— Всего две? Забираю слова назад про твой интеллект.
— Я вполне могу бросить тебя здесь и уйти по своим делам.
— Твои проблемы.
Мои, вот, пронеслись. — Господь Всемилостивый, под какими наркотиками я была? — закрыла рот рукой я, постепенно переваривая поступившую информацию. — Твою направо... как я до такого докатилась... Новоявленный муж перебросил ногу на ногу, поставил локоть на клеенку, положил подбородок на кулак и издевательски подкинул в огонь дров: — Когда я сделал тебе предложение, ты говорила точно так же. Кажется, память к тебе не вернулась... Возможно, мне стоит изменить внешний вид на более зрелый, чтобы... Опрокидывая стул, я заорала: — НЕТ! Хочешь, чтобы у меня случился инфаркт? Ты в зеркало себя в восемнадцать лет видел? Видел?! У меня «Пинтерест» забит вырезками комикса! Если увижу этого харизматичного ублюдка вживую, окончательно свихнусь! Поняв, что поступила глупо, я оглянулась на стул, усугубивший ситуацию максимальной неловкостью. — Не надо. За эти две недели снилось всего пара снов, наверно, воспоминаний о том времени, но не помню ни того, что была Атанасией, ни того, что вышла конкретно за тебя. — Получается, ты прекрасно помнишь о своём замужестве? — ой, как не нравится подобный наводящий тон... — Почему же тогда я, отыскав дорогую жену у чёрта на рогах, застаю её в компании блохастой дворняжки? Сгорел сарай – гори и я к хренам собачьим, всё, мосты облиты бензином, осталось бросить спичку. Тонкой плёнкой облепило ощущение промерзания в объятиях экзистенциального ужаса. — Ты будешь ничем не лучше этой псины, если попытаешься надавить. Я даже имени твоего не помнила, какая, к чёрту, супружеская жизнь? Я просыпалась рано утром с приятным настроением, надевала свой задрыпанный свитер и перлась в свой задрыпанный универ, в душе не чая, что я, оказывается, замужем не просто за мою милую фантазию, придуманную, чтобы не чувствовать себя в нашем дерьмовом мире никому не нужной, а за, как минимум, человека из плоти и крови, а максимум – секс-символа жанра! Причем, вышла замуж под чужим именем, с чужой жизнью и в чужом теле! В чужом теле, мать твою! Я и сейчас не помню ровным счетом ни-че-го, не помню и вспоминать не хочу! Потому что образ моего мужа идет вразрез с твоим, буквально синонимом «потенциально летальных трудностей»! — быстро вздохнув, я разогналась до неуправляемости: — Снести мне заживо голову щелчком пальцев, просто прохожему, намекнувшему, что ты – псих? Да вообще на раз! Убить второй раз из вредности? Да пожалуйста! Сделать так, чтобы я валялась с выжженным до полусмерти горлом? А потом наблюдать за моими агоническими конвульсиями? А что изменится, если мне будет больно! Что, ты бы этого не сделал, зная, что это – я? Почему разозлился? Я глубоко заблуждаюсь? Я что, заблуждаюсь, говоря, что любить морального урода – аморально?! Предугадываю: если бы наше знакомство началось не с конца, я бы не реагировала так остро на факт, что ты с легкостью грохнешь любого несчастного незнакомца, всего-то косо на тебя глянувшего? Уж прости, что не Атанасия и не родом из дебильной манхвы, в которой героиня влюбляется вот в такой архетип персонажа, как ты, а потом глотает полной ложкой невыносимый характер с удивлением, мол: как же так получилось? Я хочу жить счастливо! Спустя секунд пять напряженной паузы дошло, что суть на эмоциях вывернулась. Мало того, что как на духу перечислила смерти – открыто оскорбила живого Мага Чёрной Башни, пришкандыбавшего ради меня в задницу Вселенной, сказав, что у него невыносимый характер, что счастлива с ним не буду, а любви не было, потому «раз не вижу – значит, этого нет». Я только собралась объясниться, дабы не схлопотать ожог дыхательных путей, однако Лукас, взъерошенный от злобы, подчеркнуто спокойно заговорил: — Называй кем хочешь, если тебе от этого станет легче, но каким бы моральным уродом я ни был по отношению к другим, я явился сюда по одной простой причине: я не считал наш брак неудачной интрижкой. Я достаточно знаю тебя, чтобы понимать, когда ты нагло лжешь, а когда говоришь искреннее. — И что, сейчас лгу? — сверкнув глазами, сцепила зубы я. — Ты не лгала ни тогда, когда клялась в любви, ни сейчас, заверяя, что у меня зря болела голова, ведь тебе чудесно живется самой, — из слов сочился яд, обезоруживший за мгновение.«Как же я его ненавижу. А за что? Марат же ничего не сделал. Не бил, почти не кричал, наоборот, заботился по мере сил и возможностей. Не понимаю, почему так дерьмово. Будто кошки в тапки насрали. Наверное, это действительно я. Выдумываю проблемы из ничего, начинаю верить в свои выдумки, учиняю скандал, а потом оказывается, что ничего такого не было. Я выставляю себя импульсивной тупицей».
— Так что... ты думаешь, мои чувства абсолютно не оправданы и я просто придумала проблему? — ощущая себя голой на трибуне, сжималась, как от общипывания сорокоградусным морозом. — Почему же, твои опасения оправданные, заблуждался один я, откладывая этот разговор на потом, — маг перевёл полуприкрытый взгляд направо к окну, за которым сгущалась ночная темнота. — Откладывая?.. А когда... ты узнал меня? Боялась, что светящиеся глаза снова обратят на меня внимание. Но они смотрели вдаль. Лукас внешне замкнулся, от чего общий несущийся вперёд разговорный ритм неожиданно споткнулся, образовывая звенящую тишину. — ...С самого начала. Я молчала. Получается, эта реакция была предугаданной и отнюдь не желанной. Нежеланной до того, что момент оттягивался. Ему что... больно? До такой степени, что вспыльчивый колдун от ярости не топает ногами, не брызжет слюной, а просто молчит? — Или думаешь, я мог не узнать собственную супругу? — Дай свою руку... Хочу посмотреть. — Смотри сколько угодно, — фыркнул маг с видом сделавшего одолжение. Два камешка волшебно переливались. Наверно, высшая проба. Осторожно касаясь его пальцев, я внимательно всматривалась в блеск, будто бы надеясь, что за ним скрывались утерянные воспоминания. Какая у нас связь? Почему волшебник втрескался в меня, а я прильнула, видимо, не устояв перед соблазном, с душой нараспашку приняв происходящее за проекцию? Купилась на очаровательного 2D-принца в чёрной мантии? Ну как, чёрт возьми? А хотя... Сны оборвались перед «одиннадцатым сентября», которое подтолкнуло к эволюции самооценку, ровно как и к формированию примерных характеристик идеального партнёра. Кинуться на шею кому угодно, хоть демону, ради прекрасного будущего, казалось выигрышным билетом. «Любит? Значит, ну и чудесно, вперёд и с песней, какие препятствия?» – полагала я. В манхвах романы всегда заканчивались свадьбой. Не доставало извилин понять, что после хэппи-энда есть что-то ещё, и уже через пару лет сладкая парочка могла развестись из-за несовместимости, непонимания, нездоровых отношений или банально сварливой свекрови. Звучит как сущий пустяк, как нечто, с чем лично не столкнешься. Люди настроены верить в свою особенность и влияние: любовь исправит, перекроет, переделает, а не переделает и не перекроет – потерплю, главное, что не избивает ногами и не тушит об меня окурки! Так, вроде бы, думала, соглашаясь на сожительство с Маратом? Не хочу наступать на те же грабли. Подходит мне он, величайший из величайших, всемирно известный тысячелетний колдун Лукас: амбициозный, упрямый, высокомерный, жестокий и по праву достойный звания «асс унижений»? Вот этот хрен, который, как подсказывает радар «опасности» на пятой точке, зная правду, вполне по-настоящему выдал, что я («собственная супруга») – оборванка, а потом отмотал время назад, дабы предотвратить спровоцированную им же мою погибель (гибель «собственной супруги»!). И посмел, покопавшись в моей черепушке, выставить досадный прокол незатейливым утренним кошмаром! Не хочу. Как бы сильно не любила. Как бы сильно не тосковала. Хватит. Или останусь подстилкой для обуви, или повзрослею.Слишком страшно ошибиться.
Ладонь была тёплой. Обручальное кольцо назидательно блестело. Внимание Марата было ловушкой. А это – тоже? Размышления разрезал пополам высокочастотный писк. Меленькие кислотные точки заплясали перед глазами. …Переживать беспокойство встреча за встречей. Узнавать по бликам на стёклах пору года. Едва проснувшись, едва почувствовав прогнавшуюся кровь по венам, торопиться. Вылетать в шёлковой рубашке босоногим призраком, не замечая ни развевающихся краёв, ни ветра, развевающего их, ни собственной невесомости. Гнаться, опережать время и нечто ещё, рушившее грань. Не разобраться, как работает пространственно-временной континуум; ни в способности перемещаться по разным телам, ни в том, почему здесь память полноценна, – обе жизни переплетались единым целым, – а утром – подчистую стёрта. — Почему ты выбежала в таком-… Хотеть закричать от радости: у тебя получится. Мечтать объяснить: время в наших мирах бежит по-разному, и кажется, я проснулась «из будущего», в котором ты ещё не знал, что придешь ко мне. Но хранить тишину. — Что случилось? Ты красивый как никогда. Сейчас я понимаю. Почти понимаю всё. Но совсем немного — и картина рассыплется.Ты настоящий.
Сквозь какие дебри Галактик пришлось продираться, чтобы увидеть истину – моё лицо, убитую квартиру, нищету и кварталы, по которым на троллейбусе я с пересадками добираюсь до университета? Сколько месяцев поисков, сколько пролитой крови, – твоей или чьей-то, – сколько сожженных нервных клеток, букетов, сгоревших в день моих похорон? — Всё хорошо. Ты смотришь на меня. Переживаешь. Не переживай. Ты делаешь невероятные вещи. Невозможные, невообразимые, просто потрясающие моё хрупкое сознание. — Слушай, ты — свинья. Научился мастерски прятать любое проявление тревоги, не желая расстраивать горькой правдой? — Только проснулась, а уже разбрасываешься оскорблениями? — Прости. Вообще, прости за всё. Так, к слову. Спасибо за то, что ты делаешь для меня. Я ценю это... — Лукас, я... я... — выпустив ладонь, руки впились ногтями в корни волос, пропускавшие мигрень словно ток – провода. Мученический припадок мигрени сотней штырей вонзался в рассудок, провоцируя неконтролируемый вскрик. — Моя жизнь налаживается, я хожу на работу и наконец учусь слышать себя, а не «логику», себя, а не других, себя, а не «себя», подделанное кем-то! Приди бы ты раньше одиннадцатого сентября, я клянусь, что кинулась бы тебе на шею и плакала от счастья, но я полна сомнений, Лукас! По поводу «нас», по поводу себя, своих желаний, тебя! Ты в этом... не виноват. Я не хочу давать ложную надежду. Я скажу прямо. Не стану увиливать, как Атанасии. Я говорю, что не смогу быть с тобой. — Почему? — пронзительно, он всё-таки взглянул глазами, напоминавшими чернеющие капли крови. Меня трясло.Почему?
Всё просто.
— Я, я не знаю. Я не знаю. Мне страшно. — Ты боишься меня или моих возможностей? — голос, пусть был пугающе низким, оставался тихим и вкрадчивым. Стук сердца мешал склеить слова в связные предложения. Я ничему не верю. — Всего. Уходи, пожалуйста. Навсегда. — Навсегда? — усмехнулся краем губ Лукас, а рассыпчатые локоны, казалось, вздыбились, приподнимаясь вверх. — Ну хорошо, на меня тебе наплевать. А отца не жалко? Он убит горем и не верит в твою смерть. А я сказал ему, что верну тебя при любом раскладе, добровольно или силком. — Отца? — медленно раздвигается стул, не чувствуются конечности – вместо костей нутро словно набито плюшевой ватой. — Хорошо. Зная типаж Клода, допускаю: он мог привязаться ко мне, как к Атанасии. Но я, которая здесь, не она. Вряд ли император будет считать меня дочерью в общем понимании, потому что выгляжу я иначе, одета иначе, живу иначе. Смотря на меня, Клод не будет видеть в моём выражении черты жены или свои. Он будет видеть чужого человека. Самозванца. Не более того. Просто детдомовку с улицы. Проверять, увидит он во мне дочь или нет, не хочу. Я не хочу. Мне хватило первого, продавшего меня за бутылку водки. Если второй бросит из-за какой-то смены тела, я... не буду даже пытаться поверить людям. Не убеждай. Сними проклятие, если оно есть, и уходи. — Вот так просто отправляешь обратно, будто мой мир за соседним углом? А ты бессердечнее, чем я думал, — Лукас неохотно встал с табурета и смахнул крошки с чёрных джинс. Я на автопилоте проследовала за ним до коридора, открыла дверь, потерянным, невидящим взглядом проводила мага в тамбур и застыла на пороге. Пыль на линолеуме похрустывает от его мягких, начинающихся с пяток, шагов. Почему я это делаю? Почему разъедает изнутри, будто неосознанно совершаю ошибку?Это ошибка?
Или я поступаю правильно?
Я хочу остановить потому, что угодила в ловушку или потому, что переиграла саму себя? Что делать? Что делать? Сколько мы знакомы в той жизни? Много? Наверное. Может, действительно разглядела в нём что-то, что трудно заметить поверхностно? Может. А может, нет? — Меня избивали родители. За счёт Марата я выжила. Да. Ту связь не назовешь любовью. Самоубеждение. Самообман. Вымысел. Лукас повернулся. Высокий. Стройный. Крутой даже без настроения. Как положено, статичное описание главного мужского героя не отражает ту живость, с которой он облачается в обычную одежду, поправляет ремни на бедрах, встряхивает капюшон тёмно-зелёного плаща и распрямляет ворот водолазки, сливающейся с брюками. Вышедшей из-под писательского пера строчке не по силам выразить сквозящую легкость в походке; обрисовать проскальзывающее между сосредоточенностью колебание при последовательном затягивании пряжек, заставить увидеть воочию, вдохнуть аромат краски, прищуриться от бледно-бежевого цвета крашеного бетона и тут же ужаснуться от чувства неотвратимости. Уходит без единого проявления несогласия, беспрекословно приняв моё решение... Разве не странно? — Я дам тебе время на подумать. Недели достаточно? — воспринял молчание как знак согласия. Лукас стоял. Смотрел. Психанув, раздраженно прошел за секунды те пять метров, растянутые на десять вальяжных шагов. — Ничего не хочешь забрать? Хотя бы поцеловать на прощание? С серьезным лицом говорит необычные вещи, показывая блестящее кольцо. — Спасибо, — и оно падает в протянутую мной ладошку. Вопрос без улыбки: — Я раньше целовала тебя на прощание? Лукас сжал подушки пальцев для привычного щелчка, но помедлил и шагнул совсем близко.Как близко.
— Есть последняя возможность сделать это сейчас. Это будет так же неприятно, как тогда, в «том» дне?.. — Агрх, ты такая вдумчивая, — и внезапно поцеловал сам. Я онемела. — Если ты считала, что по неведомой мне причине я захочу сбежать от тебя сразу после того, как увижу, то выброси эту несусветную чушь из головы. Если бы мне было не всё равно на картонные декорации, я бы даже не спрашивал твоего реального имени. Щёлк. В тамбуре снова тихо. Будто так было всегда.Будто Лукаса, усмехавшегося над тусклым свечением лампы мгновение назад, никогда не существовало.
Одногруппник Валентин, нажравшись в хлам, тащился за мной до самого дома, завывая то про нескончаемую любовь, то про бессовестного Марата, якобы хваставшегося, что оброс крутыми связями и намазался припомнить обидки неким «особым методом». Блин, не отстает... начинаю беспокоиться всерьёз, не подослан ли мой пьяный собеседник ради, допустим, сбора компромата? Цепляется, гад... — Пошёл вон, мудила! — худой, как велосипед, длинный Валик протянул противные ручонки для «дружеских объятий». Не выдержав, я заехала кулаком прямо в квадратную челюсть, ускорилась, открыла квартиру и быстро провернула замок. О, замолотил в дверь. А глухие звуки ударов жутко разносятся по прихожей. — А-а-аткро-о-ой!.. — да откуда такая дикая популярность? Не жалко тратиться на маршрутки? — Лю-юблю до... до... ик... Са-а-ня... встану на колени... — Я замужем, козёл! — вот заколебал. Что-то Марат не те дела промышляет. — Ментов вызову, вали домой спать! — А-а-а... так это... кто он?.. Я видел, ты кольцо-о носи-ишь, недешевое... Что-о-о, хахаля богатого нашла-а? — откуда вы берётесь? Третий идиот за неделю познал возвышенные чувства, и только этот не лебезит, а бесконтрольно болтает. — Алло, милиция? Пьяный неизвестный ломится в мой дом, записывайте адрес, — набрав номер органов, как можно трагичнее залепетала я. Диспетчер выслушала, посоветовала подождать, вдруг уйдёт сам, и повесила трубку. Люблю наше государство. Сделаю вид, что посетитель не ко мне. Потаранит-потаранит, устанет и правда уйдёт... — Откройте, нах...! Откройте, ....! Смесь дохлых крыс, сгнившего мусора, протухшего белья и ширка, источавшая этот выедающий слизистую запах на чёрной от копоти плите. — Заходи... Голос «отца»: басовитый, громкий, угрюмый. Шарканье надорванных тапочек, пакетный хруст, липкий страх, словно в дом заползли змеи, хлопок. Тяжелое дыхание, короткая беседа двух силуэтов: кривоногого, горбатого, широкого в плечах и упитанного, по-медвежьи грузного, с пивным животом. — Готово? — скрипнул горбатый. — Да, бл..., забирай, бл..., — новая череда пакетного хруста, шорох. — Ну чё, нах..., вечером братву ведёшь? — Веду, в чём базар? Как Катя, нормально? — последовал диалог на лексиконе, который хотелось стереть из памяти. Закоченевшие от ужаса руки намертво хватились за гнутую вилку. Мольба, крутившаяся беспрерывной молитвой. «Меня здесь нет, не заходите, не заходите, я не хочу, что угодно сделаю, не заходите...». — Та сойдет...Парализующий ужас.
Беззащитность.«Они сделают это снова?»
Желание уменьшиться до размера блохи.«Они зайдут?»
Не дыша, не звякая, не жевая, затаиться, ждать, прислушиваться. — А Саня? Вилка не спасёт. Вилка не убьёт. Факт, подхлестывающий дрожь. — Х... знает, не спрашивал... А чё с ней может не так-то быть? Чистый страх. — Ну так кто знает, чё... я и спрашиваю... а чё она... не проверялась? Ну, не обрюхатилась, говорю? — А чё ей брюхатиться... Бабки гони, слышь. Рассчитались, опять хлопок. Вилка бесшумно легла на кусок каши. На цыпочках приближение к окну, горшки переставились на пол, лямка рюкзака закинулась на плечо. Бежать. Беги. Беги.Беги.
— Снова в голове всплыли аналогии... Ладно, пора решить, что делать с деньгами, — я сунулась под кровать, ожидая увидеть в тени родненький металлический кейс. — ...А где? Но ничего не было. Ни кейса, ни пакетов, ничего. Лишь аккуратный квадрат посреди серого слоя пыли.Пятьдесят тысяч долларов пропали.
Из-за того, что испытательный срок провалился, мне не заплатили, а гроши, капавшие с раздачи листовок, улетели на проезд. Я высунулась, не помня себя ринулась к шкафу, рывком распахнула дверцы, сразу заметив, что нагромождение пакетов сдвинуто, опрокинула их и подняла спрятанную в углу шкатулочку. Бабушкино состояние, её сбережения, драгоценности, если продам, всё будет хорошо, всё обойдется, я придумаю выход за месяц, только бы продержаться ещё немного... Деревянная шкатулка выпала из моих трясущихся рук, расколовшись пополам. Пустая. Телефон в кармане внезапно зазвенел, вырывая из ошалелой прострации. Не глядя, я беру трубку и слышу: — Алло, это Александра? Это Эля. Вы просрочили квартплату на неделю и не предупредили меня. Марат оповестил, что съехал, сразу же. Вы собираетесь платить? Облизнув пересохшие губы, я пытаюсь сохранить самообладание: — Да, здравствуйте... Прошу, ради бога, простите... Меня обокрали... Я собиралась вам звонить, договориться о встрече, но все мои сбережения украли... — Меня не волнуют обстоятельства. Мне нужны деньги. Если не выплатите долг, съезжайте. Откуда взять? Маша? Марат? Продать кольцо? Взять кредит? Новый долг с процентами? Признай, что за месяц не заработаешь ни на оплату эту, ни на оплату следующую. Не заработаешь, как бы не рвала задницу. Потому что большая часть доходов выпадает от передвижения, – метро, маршруток, троллейбусов, – а вторая – на быт и еду. На два. На три, если не буду есть, пить один чай. А что потом? Что после? Зарплата равно оплата жилья. Всё, на остальное не хватит: ни на зубную щетку, ни на пасту, ни на пачку перловки, ни на рулон бумаги. Побежав к холодильнику, дернула за ручку, в надежде на нетронутость золотых запасов продуктов, позволивших бы сосредоточиться на экономии. Я тупо уставилась на решётки, подсвеченные желтой лампой. К этому шло. — Алло? Алло, вы меня слышите?Признай... просто признай... признай...
— Мне нужны мои деньги!что ты, маленькая глупая птичка, рано обрадовалась, вырвавшись из клетки: на полпути к манящей воле ты впечаталась в стекло. Смотря на своё отражение, бессильно бьющееся лбом о толстую поверхность, до твоего плоского умишка наконец дошло: тебе суждено прожить в этой прогнившей тюрьме до самого последнего вздоха.
— Я съеду... дайте два дня на переезд. Туда, где всё началось: рождение, первые шаги, первые слова, первая выкуренная сигарета, первая выпитая рюмка пива, первый класс, комплексы, мой первый промельк «кажется, что-то не правильно». Туда, где нет еды, а каждый вторник – воды. Где нет ни замка, ни чугунной сковороды, ни ночного умиротворения, окутывающего вместе с одеялом – только настороженность. Лечь в могилу, где упокоились надежды, в которой мир пропустился сквозь призму зелёных бутылок. В могиле невозможно уснуть или заплакать. От неё тянет холодом, крышка плотно забита досками: сколько не бей, сколько не вертись – только мысль, что кислород вот-вот закончится. — Что вы делаете? — выдавила я, понимая, что всё повторяется, неизбежно повторяется худшее, самое, самое, самое худшее, самое худшее, что можно представить... Не трогайте. Не трогайте. Двое бородатых мужчин, грузно дыша, обхватили за руки.Они сделают это.
Не надо. Не надо, пожалуйста! Не надо! Не надо, не надо, не надо! Моя мать, прислонившись к стене, курила, равнодушно наблюдая, как волосатые лапы срывают одежду. — Отпустите! Уберите! Я не хочу! Я не хочу! Я не хочу, хватит, проваливайте, ублюдки, я не хочу! — резкий, пронзительный крик отбивался о стены, никому не нужный, никому не важный, никого не касающийся. — За что! Пустите! Пустите! Нет! Нет, нет! Слёзы побежали по щекам. Грубые движения содрали рубашку, будто отодрав с ней шматы кожи. — Я не хочу, я не хочу! — лягание, взбрыкивание, бессмысленное извивание угодившей на сушу рыбы, незаглушаемый визг, острое жжение от болючей, размашистой пощёчины. Мой отец, выглянув из-за двери, безразлично мазнул взглядом, – и я от мощного толчка падаю на пол, как тряпьяная кукла, ударяясь затылком о батарею и тут же пятясь к подоконнику в надежде на прыжок. Лучше умереть. Не хочу. Не хочу. Не надо. Не делайте этого. Не делайте... Рывок за волосы, намотанные на кулак, – и я, не видя ничего от напора слёз, откидываюсь назад под оглушительный неразборчивый перемат. Звон разбившейся бутылки водки где-то в коридоре. — Стой смирно, сука! — гаркнул жирный, огромный алкаш, возвышенный надо мной с задранной наготове ладонью. Гнусавый баритон врезался в уши. Я испуганно смотрела на то, как второй расстегивал ремень, позвякивавший на дырявых штанах. Я зажмурилась. Я не хочу. Я не хочу. Помогите мне. Спасите меня. Прошу.Спасите.