Сколько не пытался Каждый божий день Я в тебе терялся Как тень в темноте А на самом деле это не просто Мне резали тело Мне ломали кости Но так ещё никто не делал — Zoloto «PMML»
В жизни Гарри за последние время изменилось многое. Начиная от места жительства и фамилии, заканчивая качеством носимой им одежды. Всю первую неделю своей новой жизни он воспринимал как затянувшееся сновидение. Не могло же всё так легко стать хорошо, где-то совсем рядом должна была быть очередная подлянка от судьбы, очередной тычок под рёбра, очередная неприятность из-за которой всё должно было закончится. Гарри ждал, когда у Тьюрингов закончится доброта, он всё ещё ей не особо доверял и ставил под сомнение почти всё, что они делали для него. Собственный момент слабости, когда он позволил себе расплакаться перед Джонатаном, казался ему теперь какой-то странной дикостью, которую он вспоминал с особым отвращением к себе. В его голове он уже не был шестилетнем мальчиком, он был взрослым. Взрослые не плачут, не жалуются, не ищут жалости, даже если очень хочется. Временами Гарри даже специально делал вещи, за которые что Вернон, что Петунья продержали бы его в чулане без еды минимум неделю. Например он таскал с кухни сладости, но вместо наказания Генри Тьюринг почему-то переставил вазочку с конфетами в более доступное для мальчика место и вежливо попросил так больше не делать. В другой раз Гарри, не совсем намеренно, порвал рукав на своей школьной рубашке, зацепившись где-то за гвоздь или что-то в этом роде. Опять наказания не последовало. Джонатан, вернувшийся вечером со своей работы, просто исправил всё магией, не сказав ни слова. Гарри прекрасно понимал, что ведёт себя очень плохо, по отношению к людям, которые дали ему крышу над головой, но какая-то иррациональная часть его детского разума просто не могла примириться с мыслью, что теперь он в безопасности, что о нём действительно заботятся, поэтому Гарри искал границы, за которыми доброта Тьюрингов кончится и они покажут своё истинное нутро. Один раз Гарри начал драку в школе. Причиной был сущий пустяк: другой мальчик обозвал его водолазом из-за очков и он от души стукнул его сумкой, а тот не пожелал остаться в долгу. Уже позднее, сидя в кабинете завуча с наливающимся синяком под глазом Гарри вдруг почувствовал страх, что его опасения вдруг сбудутся. А если в этот раз Тьюринги действительно его накажут? А если его вернут Дурслям? От одних этих мыслей Гарри поёжился. Множество «если» проносилось в его голове, и когда пришёл Генри, выдернутый с уроков, лучше не стало. Старший Тьюринг молча выслушал всё от начала и до конца, а потом ещё некоторе время обсуждал что-то с завучем за закрытой дверью. Всё это время Гарри молча сидел, вцепившись в стул побелевшими пальцами и желаю просто исчезнуть. На глаза предательски начали наворачиваться слёзы. Он не хотел, чтобы так получилось, не хотел наказания, не хотел возвращаться к Дурслям. Гарри думал, что вот так его маленькое счастье и закончится, что он дал достаточно поводов обоим Тьюрингам, чтобы выставить его на улицу. Когда Генри вышел из кабинета завуча, его взгляд был по-особому строгим, таким строгим, что Гарри захотелось сейчас же провалиться под землю, только бы не видеть его. Взрослые часто смотрели на него так, иногда ещё с примесью злости и отвращения, и, казалось бы, мальчик должен был привыкнуть к этому. Однако видеть это строгое выражение лица у Генри, который до этого всегда ему только улыбался, или ободряюще посмеивался, почему-то было особенно неприятно. — Мы поговорим о случившемся дома, вместе с Джонатаном, — сказал старший Тьюринг, скрещивая руки на груди перед собой, — я ясно выражаюсь, молодой человек? Гарри нашёл в себе силы кивнуть. Похоже что его всё же будут бить. Даже если прямо сейчас Генри не схватил его за ухо, как это сделал бы Вернон, Гарри уже приготовился к тому, что по возвращению домой Джонатана, ему не миновать боли. Мальчику захотелось расплакаться прямо сейчас, вымаливая прощение, только бы всегда добрый и участливый Тьюринг оставался таким же в его глазах, однако он сдержался. Он взрослый, взрослые не плачут и не боятся, даже если очень страшно. Домой они с Генри возвращались в тишине, и так же молча ждали Джонатана. Гарри старательно глотал рвущиеся наружу слёзы, и пытался побороть страх. Он говорил себе, что его уже били и наказывали раньше, что он не должен так реагировать, что это нормально, но в то же время ему было как-то по-особому горько. А если в нём разочаруются навсегда? А если взгляд Генри навсегда останется таким строгим? К моменту, когда Джонатан вернулся, Гарри уже весь извелся. Он сидел в своей комнате и старательно пытался делать уроки, но его руки дрожали, не позволяя написать ни одной строчки, и из-за этого он чувствовал себя ещё хуже. Когда за его спиной раздался стук в дверь, Гарри вздрогнул всем телом. Джонатан вернулся и видимо уже знал про всё, только мальчик так и не понял: зачем стучать, если всё равно собираешься бить? Когда Джонатан вошёл в комнату, Гарри опасливо оглядел его пустые руки. Это не укрылось от самого Тьюринга и он посмотрел на него как-то непонимающе. — Гарри, я хочу с тобой поговорить. Ты же понимаешь о чём? — сказал Джонатан с нотками осторожной строгости. — Д-да, — ответил мальчик, запнувшись на вдохе. Его глаза сами собой прикипели к руками Тьюринга, следя за каждым его движением. — Хорошо, — Джонатан кивнул, как будто сам себе, видимо подыскивая фразу для начала разговора, — драки с одноклассниками — это не то, что красит человека, — его тон был скорее будничным, чем злым или раздражённым. — Я понимаю, — Гарри почти прошептал эти слова и, наконец оторвав взгляд от рук Тьюринга, уставился в пол, — я… п-пожалуйста… я… — мальчик затравленно искал слова, пытаясь выразить главную, беспокоившую его мысль, но осмысленные фразы рассыпались как песочные замки, не успевая сформироваться, — н-не бейте больно, — выдавил он из себя наконец, — пожалуйста. В комнате неожиданно повисла тишина, странная и неуютная. Гарри опасливо поднял взгляд и то, что он увидел на лице Тьюринга, заставило его немного опешить. У Джонатана было такое выражение, будто его самого чем-то ударили. Он выглядел удивлённо и… обеспокоено? — Ты подумал, что я буду тебя бить? — спросил Тьюринг осторожно и слегка недоверчиво. — Да, — Гарри сжал кулаки и разжал их обратно, будто пытаясь успокоится, — это разве не правильно? Мой дядя… он всегда так делал, когда я… вёл себя не как надо. Так почему… ну знаете… вы тоже можете, — мальчик оборвал сал себя и уставился в пол. Спустя ещё пару мгновений давящей тишины Гарри услышал шаги. Тьюринг подошёл к нему вплотную и опустился перед ним на одно колено, так чтобы их глаза были на одном уровне. — Я сейчас скажу тебе одну вещь, и я хочу чтобы ты её запомнил навсегда, хорошо? — произнёс Джонатан ровным голосом и, дождавшись от Гарри кивка, продолжил, — я никогда, не при каких обстоятельствах, не ударю тебя. Гарри затаил дыхание, глядя в пол. Джонатан лжёт ему, точно лжёт, ведь так не может быть. — А если… если я сильно расстрою вас? — спросил он осторожно, — Очень сильно… что тогда? — А ты хочешь меня расстроить? — ответил вопросом на вопрос Джонатан. — Нет! — выпалил Гарри сразу же, — нет, я не хочу… я просто… просто вдруг вы… — Тогда и не надо загадывать, — оборвал его Тьюринг, после чего как-то странно вздохнул, — но за свои проступки надо нести ответственность, ты же понимаешь? Гарри кивнул, снова уставившись в пол. В тот день, вопреки всем ожиданиям мальчика, его никто не ударил, и даже не прикрикнул. Как выяснилось, высшая мера наказания в доме Тьюрингов — это математический сборник «Начальная подготовка для младших школьников», в котором было столько примеров, что и за всю жизнь решить было бы невозможно. Когда Генри доставал этого монстра в кожаном переплёте с полки, Гарри ненароком подумал, что если такая книжка упадёт кому-то на голову, то наверняка насмерть. Каждая пожелтевшая от времени страница сборника была от края до края заполнена примерами и задачами, написанными безбожно мелким шрифтом. Чтобы Гарри целиком прочувствовал глубину своего проступка, старший Тьюринг сказал ему прорешать десять листов. Изначально мальчику показалось, что такое наказание слишком мягкое, однако уже на половине первой страницы он взвыл, от всей души желая сделать из этого сборника растопку для камина. Отрабатывать своё наказание Гарри пришлось всё воскресенье. Джонатан даже взял его с собой в Хогсмид, чтобы лично контролировать этот своеобразный воспитательный процесс. Гарри сидел за рабочим столом Тьюринга в оранжерее, и превозмогал пятый лист с примерами, из десяти отпущенных, когда вдруг заметил ещё одного человека в комнате. Незнакомец зашёл тихо, наверное даже Джонатан, не сразу его заметил. Это был мужчина, одетый во всё чёрное, как злой волшебник с книжной иллюстрации. Гарри ощутил на себе его взгляд: холодный и строгий, от которого непроизвольно хочется поёжиться. Мальчик посмотрел на незнакомца в ответ, опасливо и испытывающе, будто зверёныш, ожидающий первого шага от более опасного хищника. В тот момент, когда в детское сознание уже начали закрываться нехорошие подозрения, относительно вошедшего мужчины, Джонатан, копавшийся в цветах неподалёку, наконец-то заметил гостя. — Северус? — голос Тьюринга звучал слегка удивлённо, но при этом расслабленно и даже с какой-то теплотой. — И давно ты там молча стоишь? — Не хотел тебя отвлекать, — ответил мужчина, всё ещё поглядывая на Гарри. — Ты по делу? — буднично поинтересовался Тьюринг. По лицу незнакомца пробежала тень. Это была какая-то странная эмоция, которую Гарри не смог распознать, однако она его насторожила. Весь этот Северус насквозь был подозрительный, что несомненно увлекало мальчика, наблюдавшего за разговором на пониженных тонах. Гарри почти не слышал того, что они обсуждали, но, судя по лицу Тьюринга, с которого ненадолго сошло обычное добродушное выражение, это были какие-то серьёзные дела вечно скрытных взрослых. Неожиданно Северус достал из кармана что-то, напоминавшее подвеску на цепочке, и передал Джонатану, который тут же надел предмет на свою шею, без лишних вопросов. В ту же секунду Тьюринг пошатнулся, хватаясь за край стола, на его лице ненадолго промелькнуло болезненное выражение. Гарри подскочил со своего места, и уже хотел подойти, как вдруг Джонатан остановил его жестом. — Гарри, — сказал он, всё ещё вцепившись одной рукой в поверхность стола, — не мог бы ты, пожалуйста, сходить в торговый зал, посмотреть как там дела? Гарри без лишних намёков понял, что его простят выйти не просто так. Только что случилось что-то нехорошее, что-то чего мальчик понять не мог, но почувствовал как изменилась атмосфера в комнате. Гарри медленно прошёл мимо мужчин и, в последний раз наградив Северуса опасливым взглядом, вышел за дверь. Идти в торговый зал он не собирался, и прильнул ухом к замочной скважине. С одной стороны он понимал, что так поступать нехорошо, но любопытство оказалось сильнее здравого смысла, даже если последний напоминал о существовании математического сборника и всех связанных с ним мучений. Однако, стоило только Гарри прильнуть к двери, он понял, что не может расслышать ничего кроме оглушающей тишины. Наверняка это были какие-то чары, и Гарри был готов ставить на что угодно, что наложил их этот подозрительный, незнакомый Северус.***
Когда Джонатан надел артефакт ментальной защиты и резко побледнел, покачнувшись на месте, Северус отчётливо понял, что произошла одна из двух вещей. Либо к нему вернулись стёртые воспоминания, что маловероятно, так как Снейп своё дело знал хорошо и каким бы искусным не был артефактор, возвращать утраченные участки памяти пока никто не научился. Либо слетела ментальная закладка, что было намного хуже, и вероятнее. Взгляд Джонатана затуманился. Пару мгновений его глаза беспорядочно скользили вдоль фигуры профессора, будто безуспешно пытаясь выхватить её из окружающей обстановки. В конце концов его зрачки остановились на лице Снейпа, после чего Тьюринг, как бы ненавязчиво, отослал мальчишку в торговый зал. Северус ждал. Он смотрел как Тьюринг трёт виски, окончательно приходя в себя, и ждал, только, чего конкретно, профессор сказать не мог. Вдруг Джонатан поднял взгляд и посмотрел прямо в глаза Северусу. В ту секунду, профессор уже знал слова, которые Тьюринг ему скажет. — Северус, — он на секунду отвёл взгляд в пол, а затем опять посмотрел профессору в глаза, как будто ему тоже нужна была пауза, чтобы собрать мысли в единый поток, — я… я знаю… знаю про всё. Профессор почувствовал как его сердце пропускает удар. Он знает? Про закладку? Про стёртые воспоминания? Зачем он тогда про это говорит? Он злится? Северус хотел бы задать все эти вопросы, но вместо этого с его языка сорвалось почти безразличное: — О чём ты говоришь? Тьюринг вздохнул, зарывшись ладонью в собственные волосы. Профессор знал этот жест: так Джонатан себя успокаивает, когда нервничает, причём сильно. Когда Тьюринг испытывает лёгкое беспокойство или неловкость, он потирает затылок, а рука в волосах это всегда плохой знак. Каким-то образом Северус помнил про это, как и про сотни других жестов и выражений Тьюринга, будто эта информация была чем-то жизненно важным, как умение дышать или говорить. — Я знаю, что с моими воспоминиями что-то не так, — Джонатан произнёс эти слова полушёпотом. Судя по всему, для него это тоже было не просто: вот так брать и бросать обвинения, основанные на личных домыслах, в лицо далеко не чужому человеку. — Я не понимаю на что ты намекаешь, — уклончиво ответил профессор, мысленно отмечая, что скорее всего про закладку Джонатан не знает. Тьюринг нахмурился, убрал ладонь от волос и скрестил руки на груди. Профессор почувствовал как в воздухе стальными нотками зазвенело его недоверие. — Посмотри на меня, — сказал Джонатан, неожиданно уверенно. — Что? — непонимающе переспросил профессор. — Посмотри мне в глаза, и скажи ещё раз, что не понимаешь о чём я говорю, — в голосе Тьюринга проскользнула мольба, будто он сам боялся того, что может увидеть. Профессор, который сам того не осознавая последние несколько минут смотрел куда угодно, только не в глаза Джонатану, наконец-то встретился с его взглядом. Северус уже было открыл рот, чтобы солгать в очередной раз, но неожиданно не смог проронить ни звука. Глаза Джонатана, лучистые, карие глаза, которые столько раз затягивали его в какой-то странный омут из паники, радости и совершенно ненормального спокойствия, эти самые глаза сейчас смотрели на него с опаской, выжидающе. Профессор понял, что если сейчас солжёт, то никогда больше не ощутит то падение, тот страх и ту иррациональную привязанность, которую дарил ему Тьюринг. Ложь будет концом того, что даже не успело начаться, что может никогда и не произойдёт, что слишком опасно для них обоих. Одна маленькая ложь, пара простых слов, и Тьюринг больше никогда не посмотрит на него ни как иначе, кроме как на знакомого. А ведь профессор хотел бы его любить. — Я не… — начал было профессор, но оборвал сам себя. Неожиданно он решил, что сейчас, первый раз за много лет, он будет эгоистом. К чёрту мёртвых, долги, обеты, чувство вины: Северус не хотел терять Тьюринга, не сейчас, не вот так. Пусть потом этот мелочный эгоизм, постыдная секунда личного счастья, его уничтожит, пусть потом будет больно. Сейчас хотелось сказать правду, не прятаться, не отталкивать, и возможно, совсем ненадолго, признать что ему, Северусу Снейпу, совершившему каждую возможную ошибку в своей жизни, тоже иногда полагается любовь. — Как ты понял? — спросил профессор, с трудом вытаскивая из себя каждый звук. — Я не идиот, Северус, — ответил Джонатан. Выражение его лица было нечитаемым. Профессор не мог понять злится он, или может смеётся над ним. — И я умею проводить параллели. От неудачных аппараций не бывает мигреней, длинной в неделю. Я же был целителем в конце концов, да и видел бы ты своё лицо тогда, — Джонатан как-то грустно усмехнулся, — ты на меня так смотрел, будто меня ногами били. А потом ты ещё и исчез на несколько недель, хотя раньше приходил каждое воскресенье, а сегодня появился с артефактом для ментальной защиты. Неужели ты думал, я не пойму? «Да, это я идиот.» — подумал про себя Северус. Каждое слово Джонатана било в точку, с невероятной точностью, будто Тьюринг видел его насквозь. Профессор устыдился собственных недочётов. Действительно, почему он не ходил к Джонатану по воскресеньям, для поддержания легенды? Неужели он действительно поддался чувству вины настолько, что не смог даже встретиться с ним, пока его не прижала необходимость отдать артефакт? — И я не злюсь, не подумай, — Джонатан неопределённо дёрнул плечом, — я прекрасно понимаю, что вы с Дамблдором действовали из соображений безопасности Гарри, поэтому я не могу тебя винить. Профессор просто кивнул. Конечно Тьюринг не станет его винить, это не в его характере, но это не помешает Северусу винить самого себя. — Я признателен тебе за это, — сказал Снейп, через несколько мгновений неуютной тишины, — но, я всё равно прошу прощения, раз уж ты сам догадался. — Моё прощение и так у тебя есть, — пожав плечами сказал Джонатан. Он произнёс эти слова так просто, будто прощал Северуса за разбитую вазу, а не за то, что тот разворотил ему сознание, в поисках злых умыслов, которых по определению не могло быть в голове Тьюринга. Северус почувствовал укол совести: он ведь, в отличие от Джонатана, помнил с какой болью тому приходилось мириться. — Я пойду, — сказал вдруг Северус, отводя взгляд, — мне… у меня ещё много дел сегодня. Он снова лгал, но в этот раз его ложь была куда безобиднее. Профессор уже развернулся к двери, как вдруг Тьюринг схватил его за рукав мантии. Это была ещё одна привычка Джонатана, о которой Северус прекрасно был осведомлён. Этим ненавязчивым жестом, его просят остаться потому, что видимо разговор ещё далёк от завершения. — Подожди, я хочу спросить ещё кое-что, — сказал Тьюринг, всё ещё удерживая его за рукав, будто профессор мог сбежать. Северус посмотрел на него, мысленно молясь, чтобы вопрос Джонатана не был о том, о чём он подумал, однако взгляд Тьюринга оставлял ему всё меньше надежды на это. Ментальной закладки больше не было, значит и то чувство, больше не чем не сдерживалось. — Когда ты был там, — Джонатан легко постучал пальцем по своему виску, — ты ведь видел… то есть… ты знаешь? «Знаешь, что я люблю тебя,» — осталось невысказанным, бесхозно повиснув в воздухе, однако Северус прекрасно его расслышал. — Да, — тихо сказал профессор. Это простое слово далось ему гораздо тяжелее, чем он изначально думал. Услышав его ответ, Тьюринг ненадолго отвёл взгляд. — Вот как, — Джонатан рассеяно улыбнулся с какой-то неуловимой грустью, — я не хотел тебя этим беспокоить, мне жаль. — Это меня не беспокоит, — Северус произнёс быстрее, чем успел подумать, — я просто… я не думаю, что я правильный человек для этого, — затем, будто испугавшись, что Джонатан может его не так понять и опять принять на свой счёт, профессор добавил, — правильный для тебя в частности… я просто… я совершил слишком много ошибок и не думаю, что заслуживаю это. Он хотел сказать гораздо больше, чем смог. «Я не думаю, что заслуживаю тебя потому, что я отвратителен сам себе, потому что боюсь того, что чувствую, потому что я слишком слаб, чтобы признать это, — думал Северус, так и не осмеливаясь сказать это вслух, — потому что я не хочу причинить тебе ещё больше боли». Профессор смотрел на Джонатана в надежде, что тот сможет понять всё без слов и наконец отпустит его рукав, позволив ему уйти, но у Тьюринга явно были совсем другие мысли на этот счёт. — Не думаешь, что заслуживаешь? — осторожно переспросил Джонатан. — Это ведь глупо, как ты можешь не заслуживать быть любимым? Последние слова Тьюринга ощущались как подлый удар ножом в спину. Джонатан всё же сказал это, вслух. Из них двоих он первым перестал прятаться за непонятными словесными оборотами, грубо стерев последний барьер за который так отчаянно держался профессор. Джонатан устал от игр, устал делать вид, что ничего не происходит, тем более сейчас, когда он точно знал, что его чувства известны Северусу. — Ты не понимаешь, — Снейп выдернул рукав своей мантии из его ладони. — Объясни мне, — Джонатан непроизвольно шагнул ближе, — почему ты считаешь, что не заслужил любви? Почему я должен в это поверить? — Потому что это так, — ядовито огрызнуться Северус, делая шаг назад, — всегда было и всегда будет, а ты, наверное, в самом деле идиот, раз не хочешь замечать. Слова слетели с языка профессора быстрее чем он успел их обдумать. Когда он понял что именно сказал, было уже поздно. Джонатан посмотрел на него как-то странно, будто решал для себя что-то очень важное. — Ладно, может я и идиот, — Джонатан усмехнулся с грустью в голосе, от которой у профессора замерло сердце, — но вот только я всё равно люблю тебя. Слова эхом разнеслись по сознанию Северуса. Он это сказал. Без сарказма, издёвки, второго значения, просто взял и сказал, будто ему это ничего не стоило, или по крайней мере так казалось. После пары секунд тишины, удушливой и тревожной, Северус просто развернулся и ушёл, едва не сбив с ног мальчишку в коридоре, который наверняка пытался подслушивать. Было ли это трусливым бегством? Определённо. Жалеет ли Северус об этом? Да, чёрт подери. Ему нестерпимо хотелось бы, чтобы это чувство просто исчезло, растворилось и умерло. Он бы сам его задушил, если бы не был таким слабаком прямо сейчас. И почему он просто не может перестать чувствовать? Почему так сложно быть той холодной, бесчувственной оболочкой из костей и кожи, заполненной ядом, которой он привык считать себя? Которой все привыкли его считать? Тьюринг сломал его, разбил на куски, хотя наверное даже об этом и не догадывался. Мысль о том, чтобы вернуться в Хогвартс была ему сейчас противна. Хотелось оказаться как можно дальше от Джонатана и этих слов, которые приносили больше боли, чем радости, заставляя пульс захлёбываться, а лёгкие гореть. Тогда, Северус зачем-то аппарировал в Годрикову лощину. Он сделал это почти неосознанно, будто та, язвительная часть его натуры, которая обожала над ним глумиться, и напоминать какая же он всё-таки тварь, хотела сделать ему ещё больнее. Будто протащить самого себя по тёмным закоулкам памяти, где ничего кроме боли и не осталось, слишком мало. Его тянуло в эту унылую деревеньку, на это тихое кладбище уже давно. Тянуло туда, к бледному, мраморному надгробию, где под тремя метрами сырой, вязкой земли лежит его первая и, как он думал, единственная любовь. Любовь, которую он сам убил. Там, под его ногами, сейчас её тело гниёт и тлеет, пожираемое временем, а он всё ещё зачем-то жив, хотя должен был бы давно решить этот вопрос своими руками. Северус хрипло усмехается этим мыслям, но не торопится их отгонять. По нему бы точно так не горевали, как по ней. Похоронили бы за оградой, если бы вообще стали об этом беспокоится. — Здравствуй, Лили, — сказал он всё с той же кривоватой ухмылкой, будто отчаянно пытался посмеяться над собой, — до чего я докатился, верно? Говорю с твоей могилой. Над Кладбищем сгущались сумерки, опускаясь на сгорбленную фигуру профессора тёмной вуалью, укрывая его в своём мороке. Надгробия призывно сверкали в лучах уходящего, серого солнца. Он смотрел на имя, выгравированное на холодном камне, и давился словами. — Ты знаешь, Лили, впервые в меня кто-то влюбился, — голос профессора превратился в глухой полушёпот, — по-настоящему, как я в тебя. Ты его даже знаешь. Вы чем-то похожи, — Северус замолчал, будто осёкшись, — хотя нет, вы совсем не похожи. Он… он в чём-то такой глупец. Невозможный идиот. Вот только я не лучше, Лили, совсем не лучше. Северус сверлил взглядом надгробие, будто пытался добиться от него ответов, но камень молчал, а вместе с ним и призраки прошлого, не спешили вставлять свои упрёки. Он ведь их предал, позволил себе слабость. В голове стало пусто, настолько что даже становилось страшно. Северус вдруг задался вопросом: а что он тут вообще делает? Как же он наверное жалок, если от живого человека, бежит к покойнику, жаловаться на жизнь. Это одиночество медленно, но верно сводит его с ума. Он изголодался по человеческому теплу, но в то же время панически боялся, что оно сожжёт его заживо. И после этого он Тьюринга назвал идиотом? Тот хотя бы имеет смелость сказать, что чувствует, а не молча задыхаться, давясь невысказанными словами. — Я… я тоже его люблю, — прошептал Северус могиле, будто это было величайшим секретом в его жизни, — но я боюсь сделать больно ему… и сам тоже боюсь пораниться. Неожиданно профессор почувствовал чужое присутствие за своей спиной. Чья-то ладонь легла ему на плечо. — Этого не случится, — прошептал знакомый голос. Северус обернулся и встретился глазами с Тьюрингом. Он смотрелся так сюрреалистично сейчас: слегка растрепанный, в своей рабочей одежде, стоящий посреди кладбища, как будто так и должно быть. На мгновение Северус подумал, что ему это только кажется, но чужая, тёплая ладонь на плече, не позволяла сомневаться в реальности происходящего. Сколько он здесь стоял? Сколько слышал? Наверное всё от начала и до конца. От этой мысли становилось тошно. Северус почувствовал себя жалким дураком, который больше наверно ни на что и не способен, кроме как скулить рядом с чьей-то могилой, как бесполезное ничтожество, и теперь Тьюринг тоже об этом знает. — Как ты понял, что я буду здесь? — растерянно спросил профессор, хриплым, уставшим голосом. — В Азкабане я сидел в камере напротив Блэка, — Джонатан пожал плечами, — наслушался много чего, вот и подумал, что тебя надо искать здесь, когда не нашёл тебя нигде в Хогсмиде. Профессор моргнул пару раз, восстанавливая логическую цепочку в действиях Тьюринга, но это всё равно удавалось сделать с большим трудом. — И зачем ты меня искал? — рассеянность в голосе Снейпа сменилась на непонимание и раздраженность. — Я… я не знаю, — он ненадолго отвёл взгляд, будто подбирая слова, — я просто почувствовал что… да не важно на самом деле… давай остановимся на том, что я идиот, ладно? — Тьюринг слегка усмехнулся, с рассеянным выражением лица. — Действительно, оптимальный вариант, — Северус саркастично ухмыльнулся на нелепую попытку Джонатана пошутить, — но я всё равно хочу знать. — Мне просто показалось, что так будет правильно, — Джонатан потёр затылок. По его лицу было видно, что это не настоящая причина и он старательно увиливает от ответа. Некоторое время они стояли в тишине, просто смотря друг на друга, будто ни один из них не знал, что делать дальше. Неожиданно Тьюринг, которому видимо это надоело первому, шагнул к Снейпу вплотную и обнял его. Северус застыл на месте, не зная как ему реагировать. Чужие руки цеплялись за складки его одежды, а тёплое дыхание щекотало шею. Первой мыслью было вывернуться из объятия, оттолкнув Джонатана подальше, обжечь его холодом и безразличием, но Северус просто не смог это сделать. Это было слишком непривычно, слишком глупо, слишком близко, так близко, что даже страшно до дрожи. — Ты заслуживаешь любви, — прошептал вдруг Джонатан у самого уха Северуса, держа его ещё крепче, — и, прости если это опять прозвучит глупо, но я хочу доказать тебе это… Я тоже боюсь, но, если честно, мне уже всё равно. Даже если ты разобьёшь мне сердце, я всё ещё хочу попытаться. Если ты действительно не хочешь, чтобы я тебя этим беспокоил, просто скажи это сейчас, и я никогда не подниму эту тему снова, клянусь, только скажи. Слова Тьюринга медленно заполняли разум Северуса и вскоре, кроме иррационального страха, там появилось ещё что-то. Неужели Джонатан действительно был готов отступить, если профессор прямо сейчас скажет «нет», и остаться с ещё одним шрамом на сердце? Эта мысль неожиданно ужаснула Снейпа. Тогда он впервые подумал, что может быть тонуть и не так страшно, если тонешь не в одиночестве, если рядом есть кто-то ещё, кто готов уйти в омут с головой вместе с тобой. Вместо каких-либо слов, Северус мягко обнял Джонатана в ответ, будто пытался вернуть ему то тепло, которое тот так бездумно на него тратил. Чужое тело ощущалось в его руках настолько правильно, будто так и должно было быть всегда, а профессор просто этого не замечал. — А если ты ошибся? Если я действительно этого не заслуживаю? — Северус не смог удержаться от вопроса, будто всё ещё пытался оттолкнуть от себя Тьюринга, хотя по правде говоря, он не знал, сможет ли его вообще отпустить сейчас. — Тогда я идиот, и поделом мне, — Джонатан тепло усмехнулся. — Непробиваемая логика, — саркастично заметил Снейп. Джонатан рассмеялся, как всегда тепло и мягко. Снейп почувствовал его подрагивающее от смеха дыхание на своей шее, от чего у него по спине прошла волна дрожи. Только сейчас до профессора начинала доходить вся глупость сложившейся ситуации. — Никогда бы не подумал, что буду с кем-то обниматься на чёртовом кладбище в Годриковой лощине, — с каким-то мрачным весельем заметил Северус. — Признаюсь, я тоже не думал о таком завершении вечера, — опять посмеялся Джонатан, — можем вернуться в Хогсмид, поужинать у меня дома. Как раз познакомишься с Гарри. — Не думаю, что это хорошая идея, — Северус медленно, будто нехотя, разорвал объятье, — ты же знаешь, я не особо лажу с детьми. — Ну конечно, только Драко Малфою позволено вить из тебя верёвки, да? — Джонатан тепло усмехнулся. — А ты всегда знаешь на чём меня подловить, — слегка язвительно парировал Северус. Вместо ответа Джонатан просто в очередной раз улыбнулся. В его тёплых, карих глаза плясали лукавые огоньки. Видимо он искренне наслаждался их маленьким взаимодействием. — Я рад, что ты даёшь мне шанс, — сказал он вдруг. — Надеюсь ты не пожалеешь об этом позднее, — усмехнулся Снейп. Джонатан посмотрел на него с каким-то крайне загадочным выражением лица, что ясно давало понять: жалеть он не собирается в принципе.