Изменение гравитации

Солнце. На небе не было ни облачка, и у Мидории было замечательное настроение. Он всегда любил солнце, пусть и знал, какой вредный эффект оно оказывает на кожу. Готов был подставлять лицо и руки свету всегда, неважно, рисковал ли при этом обгореть. Изуку прибирался. Учеба была ещё более тяготящей, поэтому он предпочитал уборку. Ему нравилась чистота. Полы и подоконники блестели от влаги, омега бегал на цыпочках, боясь замочить носки. Ему было немного прохладно, но он старался этого не замечать. Тяжесть в животе, появившаяся с недавних пор, мало его волновала, напротив, так Мидория чувствовал себя почему-то немного увереннее. Будто что-то удерживало его в ровном положении и не давало в любом момент, как это бывало раньше, упасть. Пробегая мимо зеркал, Изуку непроизвольно косился на себя, пытаясь вычленить под складками одежды свой живот. Тот уже выступал, и омеге периодически начинало казаться, что все давным-давно всё знают. Он встречался с Каминари с опаской. Был убежден, что тот не сможет воспринять его интересного положения и сбежит. Добиваться взаимности от человека, который ничего не испытывает к тебе, сложно, но всё же не так безрассудно, как интересоваться человеком с детьми. Особенно в столь юном возрасте. Денки милый и веселый, Мидория проникся к нему искренней человеческой симпатией. Но Денки ненамного старше его, ему нужны такие же легкие отношения, как и он сам. О детях он отзывался с недоумением. Изуку замер посреди комнаты и огляделся по сторонам. Уборка закончилась так стремительно, что его даже охватило разочарование. Оказывается, когда вещей в доме мало и никто не мешает, убираться совсем не в тягость. Это происходит слишком быстро, он даже не успел отвлечься. Омега вздохнул. Ему пришла в голову идея переделать всё по второму разу, для надежности ещё раз помыть полы и протереть мебель и окна, но он с грустью был вынужден от этого отказаться. Не имеет смысла. И он даже не будет чувствовать, что делает что-то полезное, это не сможет его отвлечь. За окном было холодно. Температура резка упала, ночью даже были заморозки. Днем солнце пригрело образовавшийся снег, и тот веселыми ручейками стекал сейчас по дорогам. Мидории ужасно хотелось прогуляться – находиться дома было подобно пытке, – но вылезать куда-либо в такую погоду ему не хотелось. Накануне ему думалось, что стоит найти для себя школу, хотя бы для заочного обучения, чтобы после вместе с другими выпускниками сдать экзамены. Но желания заниматься этим не было. Сильно скучая вчера, Изуку собрался с силами и решил для разнообразия своей пустой жизни сходить на экспресс-курсы по дизайну, рекламку которых он сохранил. Особых ожиданий относительного этого мероприятия у него не было. Мидория надеялся лишь отвлечься от своего мыслей, от самого себя на новые ощущения. Ему не было страшно. Прежде даже мысль о том, чтобы самому полностью заниматься своей жизнью, записываться к врачам и ходить в магазины, жутко тревожила его. Омега знал, что должен, но ужасно боялся выходить в свет и контактировать с людьми. Но всё изменилось, стоило остаться одному. Он перестал этим тяготиться. Какая разница ему до мира, а миру до него? Он предоставлен сам себе и не будет вызывать у окружающих интереса до тех пор, пока не преступит закон… А мысль о ребенке делала его взрослее в разы. Изуку так и чувствовал приливающую уверенность и новую порцию ответственности. Какого же было его удивление, когда, с трудом добравшись до места проведения курсов, Мидория увидел знакомое лицо. Он испытывал радость с примесью странного чувства. Мария права: мир тесен. Урарака сильно удивилась, встретив его, но, кажется, осталась довольна. Она была приветлива, Изуку удивился её энергетике, отдаленно подумав, что с Каминари они ужасно похожи. Выяснилось, что Очако окончила лучший вуз с отличием, что участвовала в огромном количестве конкурсов и занимала призовые места. Мидории даже стало немного стыдно за то, что он не воспользовался её услугами, когда была возможность. Вернувшись домой, Изуку ощущал необъяснимый прилив радости. Общение с людьми насыщало его энергией, и омега решил, что придет ещё раз и ещё, пока эффект не перестанет действовать. С трудом удалось выползти из дома. Мидория долго проверял, не потерял ли он ключи, не забыл ли закрыть дверь, прежде чем уйти. Он стал ужасно рассеянным и невнимательным. Знал это за собой и старался всегда быть начеку, перепроверяя наличие карты и телефона по миллиону раз. Всегда застегивал карманы и не доставал ничего на улице, боясь выронить и не заметить. Очако была весела. Наблюдая за ней, Изуку испытывал восхищение с легким привкусом зависти. Она излучала ту энергию, которой ему самому не хватало. Глядя на себя иногда в зеркало, Мидория думал, что вскоре от него ничего не останется. Он побледнел, а весь окружающий мир будто потерял свои краски. Временами омега с усмешкой думал, что Тодороки был не прав. Нет в нем никакого света, нет ничего, что могло бы спасти других. Изуку не способен помочь самому себе… В один из вечеров они засиделись до темноты, и Мидория невзначай поделился опасениями по поводу возвращения домой. Урарака удивилась и вдруг предложила пройтись вместе, объясняя это тем, что им практически по пути. Изуку слушал её веселые случаи из рабочей практики и только глупо кивал. Ему нравилась легкость, а думать о том, почему жизнь складывается именно так, он не хотел. – Чего же Тодороки-сан никогда не приходит с вами? – вдруг спросила Очако и внимательно на него посмотрела. Мидория вздрогнул. Вопрос не показался ему бесцеремонным, но он всё равно с отвращением скривился. Бета вопросительно лишь приподняла брови. – Так вот, – Изуку смог лишь пожать плечами. Он не был способен врать. Врал лишь однажды, чтобы заставить Каминари выискивать Шото в полицейских сводках, с большим трудом. Тогда на это у него была серьезная причина, пусть и глупая, но была. Врать, чтобы скрыть неприятную правду, он не хотел. Куда ещё больше отравлять свою жизнь. – Интересненько, – Урарака сложила руки вместе. Её рукава задрались, обнажая запястья, Мидория резко остановился, в недоумении на это уставившись. Такие рисунки он уже видел. Точь-в-точь. Изуку глупо хихикнул. – У вас… – начал он нелепо, но осекся и замолчал, нерешительно посмотрев на Очако. Они подошли к развилке. Та доброжелательно кивнула ему, поспешила попрощаться и двинулась по направлению к невысоким домам в стороне парка. Мидория проводил её растерянным взглядом. Он медленно переступил с ноги на ногу, чуть не упав на повороте, и медленно пошел к своему подъезду, хмурясь. Постарался вспомнить, где и при каких обстоятельствах он видел такие же символы, но беременный мозг отчаянно сопротивлялся что-то вспоминать. С уставшим стоном Изуку ввалился в квартиру. Он чувствовал себя таким уставшим и замученным, что сил ни на что больше не оставалось. Даже на мысли. Омега смог заставить себя только принять душ и забраться в постель, мгновенно уснув. Следующий день оказался не менее тяжелым. Мидория сам не знал, почему именно он так сильно уставал. Из-за поглощающих мыслей, которые разрывали его голову, или из-за дел, которые он пытался переделывать без перерыва, чтобы спрятаться от себя… Проснувшись, сделал зарядку. Он заснул в неудобной позе, и по поутру у него болела каждая клеточка тела. Растяжка не помогла от боли, но Изуку почувствовал некий прилив энергии к вечно затекающим конечностям. После – завтрак. Мидория долго стоял в нерешительности перед шкафчиками с едой, не зная, чего именно ему хочется. Не хотелось объестся какого-то продукта, а после обнаружить, что на самом деле ему хотелось вовсе не этого и голод не ушел. Выбор пал на спагетти, которые последние дни Изуку ел в большом количестве. Он щедро заправлял их сыром, чтобы после наматывать на палочки, как нитки на веретено. Почистил зубы и решил помыть голову, понадеявшись, что это монотонное действие его успокоит. Так и вышло: в итоге Мидория чуть ли не уснул. Оклемавшись, он захотел сразу же выйти на улице, надеясь сбежать из душащих стен квартиры, но с тоской вспомнил, что волосы всё ещё мокрые. Те, несмотря на всю свою легкость, сохли не очень быстро. Изуку сел перед зеркалом и принялся наблюдать, как постепенно они светлеют и весело приподнимаются вверх. Стоило помыть голову, как его волосы сначала тоскливо прилипала к макушке, а после распушались, разлетаясь во все стороны, и превращались в большое облако. Несколько минут было посвящено учебе. Мидория загрузил страницу учебника и с удивлением обнаружил, что знает её чуть ли не наизусть. Он выделил для себя несколько важных и интересных предметов, которыми ударно занимался, а остальные пришлось забыть. В них смысла он не видел. Но школьная программа кончилась так быстро, что Изуку даже почувствовал себя умным. Нагрузка в школе всегда казалась ему колоссальной, только сейчас он понял, что причина была в жутком учительском прессинге и унижениях одноклассников. Материал можно выучить буквально за месяц, за два, а если при этом ещё и ни на что не отвлекаться… А он-то наивно полагал, что это отвлечет его надолго. Волосы высохли, и Мидория побежал на улицу. Та встретила его холодным ветром и тучами, что скопились в небе. Омега с грустью подумал, что стоило бы взять зонтик, чтобы прятаться от дождя и снега, но возвращаться ради такой ерунды домой он был не намерен. Думая о доме, Изуку испытывал необъяснимый страх. Именно там особенно ярко он ощущал, что Тодороки бросил его, что оставил совсем одного, что ушел. Он замирал временами в комнате, и в сознание врезались, казалось, события совсем недавних дней. Шото смотрит на него. Его глаза полны боли и холодной уверенности. Каждое слово словно нож врезается в сердце, Мидория готов визжать от ужаса, кричать и выдирать на себе волосы, но почему-то вместо этого просто стоит. Закрывая глаза, Изуку всегда видит лицо альфы перед собой. Это злит. Но куда сильнее злит его необъяснимая внутренняя вера, что всё будет хорошо. Тодороки любит его; Мидория знает. Знает наверняка и не сомневается никогда. Шото любит, Изуку чувствует и не представляет, как жить с осознанием этого факта. Альфа любит, и они оба знают, что должны быть вместе. Все естество омеги так яро в этом убежденно, что иногда на лбу выступает испарина, когда он понимает, что они идут против всего. Против их связи соулмейтов, против злого рока или, напротив, счастливой судьбы, что связала их вместе: Изуку не знает, что это. Но они идут против, рискуя разбиться, разрушить свои души, не способные существовать порознь. Мидория пытается убедить себя каждый день, что Тодороки нет рядом, нет и не будет, что всё кончено, Шото решил и поставил точку в их отношениях. Пытается убедить, но это невозможно. Нет. Организм сопротивляется, убежденный, что, раз альфа любит, он вернется. Он будет рядом. Всё будет хорошо. Душить в себе эту веру Изуку не в силах. Он пытается, но не может, он не в состоянии. Это убивает. Надежда тлеет, а временами, когда Мидория замечает похожую на Тодороки фигуру в толпе, она разгорается, заполняя все внутренности, и тут же меркнет. Это сводит с ума. Мобильный пиликнул, Изуку отошел в сторонку и очень осторожно открыл карман, вытаскивая телефон. Проверил, что ничего не выронил, и закрыл карман на молнию, с беспокойством переводя взгляд на экран. Он уже знал, кто пишет. Каждый раз, получая сообщение от Денки, Мидория испытывал очень странное чувство. Он удивлялся и не верил. Искренне. Каждый раз его интерес был таким необъяснимым. Изуку просто не мог принять тот факт, что Каминари заинтересован в нем, что будет писать и проявлять инициативу. Кто вообще будет проявлять инициативу? С ним, с Мидорией. Зачем! Омега улыбнулся. Он не знал, чему улыбается. Явно не сообщению. И определенно не тому, что вызывает у Денки эмоции, на которые не может ответить. Вероятно, возможности не быть одному… Писать сообщение показалось Изуку глупым. Он не любил SMS, те навивали на него тоску. Когда там человек ответит… Принял звонок Каминари мгновенно. Судя по голову, он был немного удивлен: прежде Мидория не звонил. Только тогда ему пришло в голову, что альфа может неправильно это понять. – Эм… как ты? Какие новости? Встретиться… ты знаешь, я не против… Ну, если ты хочешь, конечно, – Изуку почему-то нервно рассмеялся. Он искренне сомневался в том, что Денки увлечен им. Поскольку просто не мог поверить, что кто-то кроме Тодороки видит в нем кого-то, может заинтересоваться, влюбиться… Каминари вел себя весело. Как и всегда. После разговора Мидория почувствовал себя лучше. Отдаленно он подумал, что жизнь удивительным образом складывается не так плохо, он находит людей, он может существовать и дышать, хотя первые дни и казалось, что его организм без Шото не способен дышать. Любовь подобна наркотику. Ты не замечаешь, как подсаживаешься на него, и осознаешь всю ситуацию, когда всё уже случается. В шоке, в настоящем ужасе вдруг понимаешь, каким зависимым стал от человека. Становишься счастливым, когда он рядом. Это счастье такое простое, такое легкое, не требующее усилий, что никто не может остановиться, чтобы не желать его. А после… Тодороки просто ушел. Изуку не может не думать о нем. Даже если отвлекается, даже если занимается чем-то другим, духовно он там, сердцем он с альфой. Без него у Мидории ломка. Невыносимая, убивающая. И вряд ли излечимая. Доктора не смогут помочь. Нет лекарства, нет средства, нет путей. Лишь ждать, лишь терпеть. Но силы утекают, как песок сквозь пальцы, стремительно и неумолимо, рискуя оставить его разбитым, не способным на сопротивление… Каминари говорил весело. Изуку невпопад смеялся над его шутками и лишь глупо кивал. Он ежесекундно терял нить разговора, но его это ничуть не тяготило. Альфа, кажется, этого и вовсе не замечал. Им наскучили кафе, а на улице было слишком отвратительно для прогулки. Мидория решил пройтись по торговому центру. Он знал, что это совершенно не романтично, что не похоже на свидание, отнюдь. Но это только придавало ему уверенности. Пусть в их общении всё чаще и чаще проскальзывают дружеские нотки. Изуку предложил зайти в магазин «Всё для дома», вдруг подумав, что ему не помешало бы прикупить каких-нибудь вещей для уюта. Хотя бы ещё несколько пледов, чтобы не мерзнуть ночью. Денки не возражал. Он несколько раз удивился тому, каким Мидория вдруг стал заинтересованным и энергичным, а омега только виновато улыбался. Торговые центры напоминали ему о Тодороки. Именно с ним они были здесь, именно с ним провели в них столько времени. Было больно, но одновременно тело пронизывало приятное теплое ностальгическое чувство. Изуку рассматривал вазы и предлагал Каминари оценить каждую. В том на удивление проснулся настоящий стилист: альфа с уверенностью начал раскритиковывать каждую из них. Омега с улыбкой подумал, что Денки куда больше подошла бы какая-нибудь художественная профессия, нежели что-то настолько приземленная, как полиция. Думая об этом, Мидория всегда содрогался. Полиция! О, куда его заносит жизнь! Любить преступника, после закрутить с полицейским… Каминари с настоящим патриотизмом отзывался о своей учебе и стажировках, Изуку искренне им восхищался. Подобное всегда пленит. – А это вообще не знаю, кто мог создать! – выдохнул Денки, указав рукой на длинную высокую вазу с узким горлышком. – И не красиво, и не практично! Туда больше одного цветка и не влезет! – заявил он. Омега слабо рассмеялся. Каминари был живым, полным эмоций, он притягивал людей к себе, как магнит. Мидория смотрел на него и думал, что, если бы он не знал Тодороки, до давно бы по уши влюбился. Денки был именно такой альфой, о которой Изуку мечтал. Он был легким на общение и веселым, эмоциональным, настоящим. Таким ярким. Шото был совсем другим. Он не отвечал на ожидания Мидории, отнюдь. Он не был душевным и слабо понимал, что такое эмоции. Омега наивно думал, что рядом с ним Тодороки меняется, временами ломил себя на этой мысли и думал, что так оно и есть. Альфа становился живее… Но это, должно быть, было лишь иллюзией. Люди не меняются, если сами этого не хотят. Если не прикладывают усилия. Нельзя изменить другого человека. А Изуку даже не старался, нет. Шото не умел чувствовать, когда они познакомились. Не умел любить. Он не понимал, что происходит с ним, что он испытывает, не понимал, что делать с этим. И Мидория не понимал. Вероятно, в силу возраста и своей неопытности, а Тодороки… наверное, он просто такой человек, омега не знает. Он не чувствует. Где-то внутри него живет любовь, Изуку знает, но альфа не способен стараться ежесекундно, чтобы проживать это чувство, испытывать его ярко, по-настоящему. А иначе всё рушится. Он не был готов, он не умел, не мог. И он ушел, в какой-то момент просто осознав, что не способен на это. Подумав вдруг об этом, Мидория вздрогнул. Он встряхнул головой и сморщился. Идея казалась истинной, и омега с удивлением спросил себя, почему это не пришло ему на ум раньше. Нет смысла задаваться вопросом, зачем Тодороки так поступил. Он просто не мог по-другому. Он просто трусливо сбежал, потому что мир эмоций слишком сложен для него, недоступен. Он не справился. Изуку не в праве его винить. – Если позволите заметить, эти вазы не для цветов, – послышался позади знакомый голос. Мидория дернулся. На мгновение ему показалось, что он живет в какой-то матрице, где герои дублируются, а мир тесен настолько, что он постоянно пересекается с другими персонажами. Он обернулся уже зная, что увидит. Неподалеку с тележкой замерла Урарака. Она была одета по-новому, но не менее ярко и экстравагантно, чем вчера. Изуку переступил с ноги на ногу, нелепо поздоровался и обернулся к Денки, что замер в недоумении. Не ожидал, что кто-то вдруг начнет оспаривать его слова. Они вступили вдруг в диалог, и Мидория, наблюдавший это со стороны, подумал, что всё выглядит так, будто бы они уже давно знакомы. Очако в своей привычной манере начала рассказывать, в вопросе ваз, как в части интерьера, она разбиралась очень хорошо. Каминари не был так подкован, но за словом в карман лезть ему не приходилось. Кажется, он даже позабыл, что в магазине не один. Омеге это показалось ужасно забавным. Он смотрел на единственных своих знакомых и глупо думал, что было бы намного проще, будь они оба младше, учись с ним в одной школе. Изуку так бы хотелось немного нормальной жизни, немного обычных отношений старшеклассников. Он бы узнал всю свою параллель, посидев вместе с ними на паре уроков. Хотелось звать практически неизвестных ребят гулять, переписываться в социальных сетях и вместе сбегать с уроков. Мидория вздохнул и присел на лавку, поглаживая себя устало по животу. Ему было страшно думать, что будет дальше, по мере увеличения его пуза. С таким не встанешь, не сядешь, ничего. И как он будет сбегать из квартиры, от своих тяжких мыслей? К тому времени уже начнется весна, всё зацветет… А малыш у него должен появится к концу лета, возможно, в сентябре. Это казалось таким далеким, невообразимо. Изуку усмехнулся, вдруг поняв, что, не встреть он Шото, к моменту рождения просто бы учился в третьем классе старшей школы и не помышлял бы ни о каких детях. Раньше его это так пугало… Мидория сонно зевнул и поднял глаза на двоих, что всё ещё продолжали дискуссию на тему ваз. Изуку улыбнулся уголками губ, смеясь. Раньше он думал, что подобное возможно исключительно в кино. *** Тодороки медленно поднялся. Кровь мелкой струйкой стекла от плеча к локтю, начав капать на землю. Он не чувствовал боли. Равнодушно огляделся по сторонам, слегка прищурившись, медленно перешагнул через лежавший рядом труп и неспешно двинулся прочь. Над головой сгустились тучи, где-то далеко гремел гром, вот-вот и начнется дождь. Шото был только рад: это скрыло бы их ароматы, успокоило бы воздух после стрельбы. Район пуст и заброшен; сколько пройдет времени, прежде чем полиция доберется до сюда, найдет тела? Большинство распознать не удастся – здесь была настоящая мясорубка, – а тех, кого удастся, без огласки похоронят. Бандиты, гангстеры, мошенники. Закону нет до них дела. Лицо альфы было омрачено. Окружающие его люди чувствовали злобу, необъяснимую и огненную, исходящую от него, бурлящую под кожей. Но никто не знал, в какой из дней разноцветные глаза почернели, а уголки губ навсегда опустились вниз. Выражение лица окаменело и не изменялось никогда, неважно, что происходило кругом. – Мы возвращаемся? – уточнил Киришима и учтиво отступил в сторону, давая ему дорогу. Тодороки окинул его равнодушным взглядом. – Я получил, что хотел, – сказал он и дернул плечами. – Нам нечего здесь делать. – Вы совсем не рады очередной одержанной победе? – уточнил Эйджиро, хотя он был одним из немногих, кто знал ответы на вопросы. Шото плотно сжал губы и нарочито медленно спрятал пистолет в кобуру, на секунду прикрыв глаза. Он знал, что его организму требуется отдых и сон, много сна, но не замечал этого. Тело не посылало никаких сигналов ни о своей усталости, ни о чем, или он игнорировал их настолько виртуозно, что они полностью перестали его беспокоить. Тодороки сел в автомобиль и, не пристегиваясь, дал по газам, до боли в пальцах сжав руль. Ему нравилась скорость, нравился свищущий ветер и то, как он уносил с собой поток грязных мыслей. Иногда, разгоняясь до предела, альфе бесконечно сильно хотелось вылететь в обрыв или врезаться в каменную насыпь. Это бы всё решило. – Не начинай, – вдруг сказал Шото, мельком глянув на Киришиму, что сидел рядом. – Я молчал, – удивленно отозвался бета. – Но я знаю, что ты хочешь начать говорить, – холодно отрезал Тодороки. – Не смей. Эйджиро усмехнулся и покорно кивнул, сложив руки на груди. – И не подумаю, – буркнул он негромко, глядя в окно. – Разбиться хотите? – полюбопытствовал с улыбкой. Альфа не отозвался, уклончиво качнув головой. Они оба хорошо знали ответ на этот вопрос. Возвращаться обратно Шото не хотелось. Оставаться совершенно одному наедине со своими мыслями было подобно пытке. Он погружался в дела, нырял в них с головой, отдавался, чтобы сил ни на что другое уже не оставалось. Окружающие удивлялись огню, что закипел у него внутри. Тодороки было невыносимо. Тело не справлялось с изнывающим мозгом, альфе хотелось избавиться от своего организма, такого противного и слабого. Тот постоянно нуждался в пище, сне или отдыхе, а Шото не готов был ему это позволять. Стоило только отвлечься, на секунду перестать вникать в дела, как мысли уплывали далеко. Там было тепло и солнечно. Тодороки кажется, что он помнит всё до мельчайших подробностей. Изуку был красив. Изуку был очень красив, но причина была не в этом. Никто другой не был к нему так близок, чтобы видеть свет, струящийся из изумрудных глаз, чтобы чувствовать тепло, живущее где-то внутри его трепещущего сердца. Мидория был рядом. И Шото испытывал счастье. По-другому не могло быть. Он был влюблен в это ощущение, в это состояние беспричинного не требующего усилий счастья. Раньше он думал, что готов пожертвовать всем, чтобы сохранить это состояние. Но нет. Он сильнее. Эгоизм разъедал его изнутри, Тодороки мог зайти очень далеко, чтобы оставить Изуку при себе, чтобы сохранить это ощущение счастье. Но после… Он не знает, что произошло. Что, а главное, как! Ну не мог же он Шото просто полюбить кого-то. Ну нет, невозможно. С его уровнем самолюбия, с его равнодушием, с его жестокостью. Нет. Любить кого-то больше себя, любить и отдавать, а не забирать себе, обогащаясь. Он не верил, что способен на такое, но так случилось. Он изменился, и никто из знакомых, да и он сам, не были в силах это осознать. Рядом с Мидорией он счастлив. И тот, должно быть, тоже. Тодороки больше всего на свете хотел бы сохранить его, сохранить их отношение и то трепетное чувство, что зародилось между ними. Хотел, но не сумел. Любовь пройдет рано или поздно. Она должна пройти. Изуку помучается немного, а после отпустит, снова влюбится и будет счастлив с другим человеком. А Шото… Шото вытерпит. Выдержит. Он не смеет, просто не может отравить жизнь Мидории, нет. Как бы оба они не были от этого счастливы, у их истории грустный конец. Тодороки не может им рисковать. Поначалу упиваться воспоминаниями казалось самым логичным и правильным. Альфа с самого начала знал, что бесполезно бороться с этим желанием, что это всегда будет сильнее его, он просто не справится. Он отдавался мыслям, позволял им окутать себя, медленно начать сводить с ума. Но вскоре стало очевидно, что это невыносимо. Изуку, живущий в воспоминаниях, был прекрасен. Шото практически мог почувствовать его рядом, он слышал голос, чувствовал запах и мягкость прикосновений, Мидория словно был рядом. И это было прекрасно. Его маленький личный рай, его убежище, в котором можно было скрыться в любой момент. Тодороки провел бы так всю жизнь. Но надо выходить. Надо встряхивать головой, отбрасывая мысли, и возвращаться в реальность. Это и стало пыткой. Осознавать, что фантазия не реальна, слишком далека от настоящего, было невыносимо. И с каждым разом только болезненней, тяжелее. И Шото решил, что не может. Нет, он не справится. Этот дурманящий рай не стоит тех мук, что он должен претерпевать каждый раз. И Тодороки решил не забываться, нет. Он не справится, не нужно позволять себе этого, мыслям улетать, а душе погружаться в нирвану. Дела, заботы, люди, убийства. Он заставлял себя устать настолько, что, касаясь головой подушки, тут же засыпал. Тело изнывало. Нуждалось во сне, еде, отдыхе и нескольких днях без стресса. Но альфа мучал его, обделяя в базовых и простых вещах, без которых оно не могло существовать. Шото заставлял его держаться на последнем издыхании, зная, что здоровье дает ему некоторую фору, и не думал о будущем. Продержаться бы ещё хоть день, всего один день не думать об Изуку, о его улыбке и смехе, не мучаться, вытерпеть. Затем ещё день, ещё. И так до самого конца. Кровь на руке начала подсыхать и неприятно стягивать кожу, пощипывая. Но Тодороки этого почти не заметил, быстро стерев её рукавом. Ранка начала саднить, но он лишь поморщился. Автомобиль остановился слишком неожиданно. Шото не был готов к тому, что они приедут так быстро. Он вылетел на улицу, не давая себе возможности отвлечься ни на секунду: знал, что мысли утекут к Мидории. Киришима по пятам следовал за ним, будто нарочно не позволяя остаться одному. Тодороки не знал, как должен на это реагировать, одновременно ему хотелось прогнать бету и поблагодарить его. Он был зол и готов был ударить его, чтобы Эйджиро не надоедал ему своим присутствием. Но он был и напуган, боялся оставаться в одиночестве. То могло поглотить его, не оставив и следа. Шото резко остановился: вдруг всё тело пронзила боль. Перед глазами на секунду всё потемнело, и он подумал, что сейчас просто свалится в обморок, не выдержав. Заставил себя встряхнуть и медленно выдохнул, приводя голову, что начала гудеть, в нормальное состояние. Сколько ещё он продержится так? – Вам определенно стоит отдохнуть, – послышался вкрадчивый голос рядом с ним. Тодороки резко развернулся, окинув бету раздраженным взглядом. Много тот понимает! Отдохнуть, ага. Будто бы это возможно. Шото предпочтет насиловать своё тело и мучаться от физической боли, чем проходить через все девять кругов ада, в очередной раз осознавая, что Изуку рядом с ним нереален. – Позже, – только и буркнул альфа. – Позже может уже не быть, – заметил Киришима. Он был добр и искренне хотел помочь, но Тодороки не умел принимать заботу и внимание от других людей, он не мог мириться с ней, всегда ожидая подвоха. Лишь от осторожных прикосновений Мидории он таял и доверял, убежденный, что тот никогда не оставит его, никогда не предаст. Ему одному он был способен доверять, верить. Ему одному был способен отдать свои страхи, вручить слабости и ключи от счастья. – Кому есть до этого дело? – с болезненной усмешкой уточнил Шото и двинулся дальше. Эйджиро растерянно замер, нерешительно двинувшись чуть позже следом. В большом зале было много, как и всегда, людей, все суетились, ничего не замечая вокруг, и Тодороки думалось, что все они так же, как и он, пытаются сбежать от прошлого, от самих себя. Киришима снова попытался заговорить с ним, Шото почувствовал его взгляд на себе и поспешил сбежать, чего-то словно испугавшись. – Да оставь ты его, – послышался чей-то легкий голос ему вдогонку. Тодороки не стал оборачиваться, потому что знал, кто это. Сейчас они будут трепаться о нем, ему этого знать не обязательно. Эйджиро удивленно опустил взгляд с ним. К нему подскочил Аояма, вечно проворный и юркий, такой легкий и неуловимый, что заметить его в толпе было иногда просто невозможно. Если он сам этого не хотел. – Оставить? – Киришима изогнул брови. – Оставь, – повторил Юга и пожал плечами. – Это бесполезно, – признал он со вздохом. – Что именно? – бета ревностно глянул в сторону ушедшего Шото, а после омеги, пытаясь понять, в чем тот может быть осведомлен лучше него. – Ты же сам всё понимаешь, – Аояма посмотрел на него внимательно. – Он прячет от реальности. – Разве? – Эйджиро нахмурился. – Сейчас он как никогда раньше много времени уделяет делам. – Я тебя умоляю, – Юга фыркнул, – его реальность вовсе не в этом. – А в чем? – Киришима нахмурился. – Один человек стал всей его реальностью. Всё остальное не имеет никакого значения. И он прячет… от мыслей о нем, от него самого. Какая ирония, – Аояма слегка грустно покачал головой. – Люди сами портят себе жизнь, не находишь? – Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь, – поморщился Эйджиро. Юга окинул его задумчивым взглядом и мягко улыбнулся, легкой походкой двинувшись прочь. Он шел так нежно, переваливаясь с ноги на ногу, что, казалось, мог вспорхнуть в любой момент. Киришима встряхнул головой. Должно быть, он просто устал. Тодороки закрыл дверь на ключ. Вдруг ему стало так страшно, так невыносимо, что он предпочел спрятаться, надеясь, что его это защитит. На шее выступил холодный пот; он зажмурил глаза и медленно подошел к окну, облокотившись на подоконник. Дыхание сбилось. Виски пульсировали, а Шото никак не мог понять, что это за необъяснимые приступы страха. С ним не было такого с детства. Никогда. Он видел, как такое случается с Мидорией, но никогда не думал, что ему может это передастся… Альфа усмехнулся, подумав, что его мозг нарочно копирует поведение Изуку, надеясь, что так они станут ближе. Мидория бы понял. Понял бы всякий страх, в его объятиях Тодороки сумел бы спрятаться от всего. Но омеги нет рядом, он далеко, он наверняка уже начал забывать. Шото знает эту черту Изуку. Он предпочитает забывать всё плохое из своей жизни, его память будто нарочно блокируется, так что вскоре Тодороки станет для него лишь неясным дурным сном, оставшимся где-то очень далеко. Неожиданно альфу пронзило резкое чувство вины. Он застонал в голос, опускаясь на корточки. Ребенок. Мидория не избавился от него. И что будет? Малыш родится, а Изуку, глядя на него, каждый раз будет вспоминать, тосковать… или, скорее, злиться? Сможет ли он любить ребенка от оставившего его человека? Шото усмехнулся. Мидория сможет, в этом сомневаться не стоит. Он удивительно великодушен и добр, ему хватит сил. А Тодороки бесконечно стыдно за то, как он поступил. Их ребенок будет расти в неполной семье. Сможет ли Изуку дать ему всё, что нужно? Чувство вины начало нарастать, и Шото почувствовал, что задыхается от эмоций. Прежде подобного с ним никогда не случалось. Ощущение было такое сильное, что совладать с ним не получалось. Тодороки осел на пол, руками уперевшись в стену. Он задыхался и хрипел, глаза сами собой слезились. Казалось, что ещё чуть-чуть и сердце не выдержит, а с губ начнет капать кровь, так сильно разболелось горло. Приступ закончился через пару минут. Хотя, как показалось Шото, через несколько часов. Это было так невыносимо, так болезненно, что он был готов умереть прямо сейчас, чем претерпеть такое ещё хоть раз. Без сил альфа упал на кровать. Та мучала его, всегда. Он не мог не вспоминать, как Мидория лежал рядом с ним, как прижимался к нему и как испуганно тихо смеялся. Иногда он шутил, иногда злился, Тодороки вспоминал об этом с тоской. Он помнил, каким уродом был. Он помнил, сколько всего сделал Изуку, как тот плакал. И какая-то его часть злорадно радовалась, что теперь он так страдает, будто искупает все свои грехи перед этим невиновным ни в чем омегой. *** В комнате было очень тепло. Вернее, Мидории, который прятался под одеялом, было ужасно тепло. Изуку старательно и с присущим ему иногда перфекционизмом выстроил себе гнездо. Он не сразу даже сообразил, что творит. Это действие было таким простым и естественным, что ему только спустя пятнадцать минут непрерывного перекладывания вещей с места на места пришло в голову, что подобное поведение очень странное. Мидория остановился в ту секунду посреди комнаты и попытался логически обосновать своё поведение. Хоть как-то подвести его под нормальное, объяснить. Но ничего кроме того, что под грудой одеял ему будет тепло, придумать он не смог. Так и вышло. Кокон на кровати выглядел странно, но омега всё равно был собою страшно доволен и даже радостно улыбался, скрываясь в нем от окружающего мира. Воздух и ткани нагрелись, ему стало ужасно душно, но Изуку не мог заставить себя вылезти, без движения продолжая лежать. Он вдыхал глубоко и тяжело, отдаленно раздумывая, что вскоре кислорода станет недостаточно и он заснет. Подобным способом он пользовался в своём родном доме, когда холодными ночами после чего-то ужасного не мог уснуть, трясясь от страха. Комната казалась ему ужасно большой и отчего-то пугающей; Мидория не хотел вылезать. Стоило только высунуть руку, как холод воздуха начинал обжигать, он вздрагивал и торопливо прятал её обратно. Изуку думал о ребенке. Это было глупо, но это были единственные мысли, в которых он мог спрятаться. Они не были болезненными, они не отдавались тревогой где-то внутри, они не были ничем омрачены. Мидория представлял славного смешного карапуза с большими глазами, и ему становилось легче. Это были теплые, солнечные фантазии, не испачканные ни его прошлым, ни потенциальным будущем. Он был практически счастлив, когда погружался в них. Омега боялся признаться в этом самому себе, но где-то внутри ему очень нравилась мысль, что это их с Тодороки ребенок. Их общий малыш. Доказательство их любви, которое совсем скоро будет бегать своими ножками по квартире. Изуку хотелось хихикать, когда он думал о пухлом ребенке в смешных носочках. Почему-то Мидория был убежден, что малыш будет точной копией папашки. С гетерохромией глаз, с такими же послушными белыми волосиками. Можно и не белыми, но послушными, а не такими же кудрявыми, вьющимися и летящими самовольно в разные стороны. Бороться с этим очень сложно. Он поглаживал себя слегка по животу и улыбался, вспоминая о снимке, что лежал на столе на самом видном месте. Входя в комнату, омега каждый раз пробегался по нему взглядом. Он мало что понимал на этом сомнительном фото, но сам факт того, что эта горошинка – его эмбриончик, был теплый. Лишь один факт в этом во всем заставлял Изуку беспокоиться. Его живот. Мидория подходил к зеркалу по утрам, крутился так и сяк, постоянно выгибаясь, и никак не мог понять, заметен ли его живот или нет. Понять это было практически невозможно. Что-то там определенно было, но под одеждой никто не мог ничего заметить. Иногда Изуку даже посещали мысли, что он вовсе не беременный. Нет. Это лишь наваждение, он сам себе это всё придумал. Ну а как иначе? Разве может он… и беременный! Да ни за что в жизни. Его организм, кажется, на подобное просто не способен. Должно быть, он набрал вес и сам себя запутал. Отделаться от этого ощущения было сложно. Лишь многочисленные сообщества и группы о беременяшках, на которые он был подписан, напоминали об обратном. И то, как часто приходилось появляться в поликлинике, чтобы сдавать кровь. Однажды, сидя на стуле и ожидая, пока медбрат возьмет кровь, Мидория думал, что вот-вот и его прогонят. Сделают анализы и выяснят, что нет никакой беременности. Накричат за то, что пудрит всем мозги, и выставит за дверь. Но он успокаивал себя мыслями, что такого определенно не будет. Если уж и не беременный, люди не будут так грубы. Напротив, наверное, их заинтересует его случай ложной беременности… Изуку с трудом перекатился на спинку и с неохотой высунул свой чуткий нос из-за одеял. На долю секунды ему показалось, что он уловил нотки любимого аромата, что уже впечатался в мозг, оставшись где-то на подкорке. Мидория дернулся. Он резко подпрыгнул и встал на четвереньки, оглядываясь по сторонам. С жадностью начал принюхиваться, но запах исчез. Омега с болезненным стоном сполз с кровати и принялся обнюхивать мебель, размышляя над тем, могло ли это ему показаться. Эта квартира определенно сводит его с ума. Изуку вздохнул. Он уже пожалел, что выполз, но решил воспользоваться этой оплошностью, чтобы поесть. Его постоянно тянуло на еду, но, стоило начать есть, как тут же начинало тошнить. Мидория окинул кухню тоскливым взглядом. Вопреки обыкновению, сейчас он наверняка знал, чего хочет. И именно этого у него не было! Омега поморщился и побежал одевался, понимая, что не готов терпеть. Нет-нет, он этого просто не выносит, хочется до безумия. И даже поздний час его не смутил. Изуку быстро оделся и торопливо вышел на улицу, попутно по несколько раз перепроверяя карманы. Не хотелось что-то потерять. В магазине было ужасно светло, лампы ослепили его, стоило только войти. Мидорию это не остановило: он сразу двинулся к стеллажу со сладостями. Практически подбежал к ним, подлетел, не скрывая своего интереса. Какая-то пожилая бабушка, оказавшаяся неподалеку в отделе алкоголя, усмехнулась. Омега присел на корточки и придирчиво начал выбирать шоколад. Вот, чего именно ему так безумно хотелось последние дни. Какао, шоколад. Так сильно, что сопротивляться просто невозможно, но прежде он не мог понять, на что его так тянет. Изуку решительно набрал несколько разных плиток и побежал к отделу напитков, намереваясь взять какао. Вовсе не для того, чтобы его заваривать и пить, нет, он собирался его съесть. Этого захотелось так сильно, безумно, что его даже не смутил тот факт, что привести это в исполнение окажется крайне сложно. Будет горчить… Кассир очень странно на него посмотрел, но Мидории не было до этого дела. Он вышел на улице и, не церемонясь, распаковал шоколадку, откусив три кусочка разом. Рот наполнился слюной, шоколад стремительно начал таять, а Изуку захотелось застонать от удовольствия. Он вернулся домой очень скоро, непривычно быстро для себя, и сразу побежал на кухню. Открыл какао, все плитки и принялся по очереди откусывать каждую и макать их в какао, чтобы сделать вкус ещё более шоколадным. Щеки быстро начало сводить, но он этого не замечал, прикрыв глаза. Это было слишком сильное необъяснимое ошеломляющее удовольствие, от которого он был не способен отказаться. Казалось, Тодороки находился где-то рядом, рядом с ним. Мидория чувствовал его.