Изменение гравитации

Дождик постукивал по окну, оставляя на поверхности влажные следы. Мидория сидел на больничной койке, подвернув под себя ноги и закутавшись в тонкое одеяло. Ему отчего-то было очень холодно, хотя в комнате очевидно было тепло; царила приятная дружеская обстановка. Изуку не переживал. Он не чувствовал ничего, кроме легкого трепета от предстоящей свободы. Ему не было страшно. В палате на соседней кровати сидел другой, почти такой же молодой омега, о чем-то весело треплющийся по телефону. Его живот, казалось, был ещё больше, чем живот Мидории, но омега не выглядел ничуть взволнованным по этому поводу. Изуку уже успел с ним познакомиться, когда тот, очень обрадовавшись новому соседу, принялся во всех подробностях рассказывать свою историю. Оказалось, омега, которого Мидория в своей голове обозвал милашкой из-за его вечно розовых щек, забеременел случайно в одном из многочисленных путешествий. Первые несколько месяцев он даже не подозревал ни о чем, пока живот не стал проступать. Сразу же омега решил, как поступит, но прерывать своё путешествие по Индии из-за этого он был не намерен. Собирался разобраться со всем по возвращении. Альфа, от которого он случайно забеременел, каким-то образом всё узнал и даже пытался его найти, предлагал помощь и деньги. Омега с ним даже встречаться не стал, не собираясь вспоминать ни одного из множества тех, с кем он спал. Изуку эта история показалась почему-то очень забавной. Его новый знакомый был настоящим оптимистом, что ничуть не волновался о сложившейся ситуации. Многие на его месте впали бы в состояние апатии или страха, неважен случай, важно лишь отношение. Третий беременный омега в их палате был намного старше и удрученнее, заговорить с ним никому из них не удалось. Он вышел на процедуру и только возвращался, долго с кем-то замешкавшись в коридоре. Он был на куда меньшем сроке, но всё равно ходил с каким-то трудом, лениво переваливаясь с ноги на ногу. Иногда Мидории казалось, что он смотрит на них с осуждением, но особого дела ему до этого не было, пока взрослый, умудренный омега наконец не высказал всё свои недовольства вслух. Он долго бросал на молодых недовольные взгляды, прежде чем заметить: – Глупости вы совершаете. Омеги лениво подняли головы. Изуку нравилось смотреть в окно, следить за быстрыми капельками воды, стекающими по стеклу, он поежился, отвлекшись от этого успокаивающего занятия. – Глупости? – радостно отозвался милашка, – какие такие глупости? – невинно спросил он. – Вы такие молодые. Вам здесь не место, – взрослый покачал головой. Мидория посмотрел на него слегка раздраженно. Собственная жизнь так безынтересна и скучна, что люди начинают лезть в чью-то чужую? Несколько секунд Изуку внимательно его разглядывал. У омеги под глазами виднелось несколько пигментных пятен, Мидории почему-то подумалось, что он похож на далматинца. – Почему же? – милашка поморщился. – Как раз глупости – удел молодых, – весело сказал он, похлопав себе по животу, как по барабану. Чувствовалось, что его распирает от энергии, которую омега не знает, куда выпустить. Ему хочется танцевать, хочется заявлять о себе всему миру, а не сидеть без толку в поликлинике. – Зачем вам эти игры с беременностью? Потом детей нормальных не будет. Это же удар по здоровью, – начал причитать далматинца, а Изуку только вздохнул. – Вы даже не представляете, что произойдет с вашем организмом! Мидория поморщился и завалился без сил на бок, прикрыв глаза. Разговор не был ему интересен; омеге хотелось только, чтобы всё это поскорее закончилось. Медбрат вошел в палату. – Мидория-сан, – позвал он, оглядывая присутствующих, – пройдемте, пожалуйста, со мной. Изуку встрепенулся. Он медленно сел, свесил с кровати ноги, нашарив свою обувь, лениво поднялся. В больнице его живот будто увеличивался ускоренно, нарочно торопясь испортить жизнь. Омега поднялся и грустно проследовал за медбратом, что скучающим голосом объявил, что Мидории остается лишь переговорить с психотерапевтом, прежде чем получить разрешение на операцию. После всё произойдет очень быстро, и через пару дней его уже выпишут. Изуку только равнодушно кивал. Помещение оказалось маленьким и неуютным. Мидории предложили присесть, он помялся, но всё-таки согласился. Последние несколько дней стоять было особенно тяжело. То ли живот стал непропорционально большим относительно всего остального тела, то ли запас жизненных сил кончился. – Итак, – протянул психотерапевт, что в отличии от всех остальных докторов лишь накинул белый халат на плечи, не удосужившись застегнуть даже пару верхних пуговиц. – Мидория-сан, вы намереваетесь сделать аборт, верно? – Верно, – Изуку криво улыбнулся. Ожидал, что его будут слабо пытаться переубедить в течении нескольких минут, а потом с благословением отпустят. – На вашем сроке… вы понимаете, какой для здоровья это будет удар? Вы полностью отдаете себе отчет в том, что намереваетесь сделать? – Да, – Мидория только вздохнул. Ему хотелось, чтобы всё закончилось быстро, чтобы осталось где-то очень-очень далеко в прошлом. Он не будет вспоминать, не будет позволять себе греться в сладких воспоминаниях. – Я готов взять на себя всю ответственность. – Несомненно, – психотерапевт усмехнулся уголками губ. Он сидел на точно таком же стуле, напротив, и держал в руках какую-то папку, вероятно, с документами, что Изуку приходилось заполнять, чтобы в отведенной ему графе поставить свою подпись. – Но, – бета прищурился, – разве вы обязаны? Неужели нет другого пути? – Другого? – Изуку поднял глаза к белоснежному потолку. – У меня нет денег на содержание этого ребенка, – соврал он. – Другого пути нет. – Деньги, – психотерапевт поджал губы, слегка прищурившись. – Неужто причина только в этом? В конце концов, вы можете отдать ребенка в детский дом после рождения. – Могу, – согласился Мидория и скривился от одной этой мысли. – Нет. Я считаю, дети должны приходить в семьи, где их очень ждут и любят. – Соглашусь. В комнате повисло молчание. Изуку не смотрел доктору в глаза, исследуя свои руки. Ему вновь подумалось, что их совершенная чистота выглядит слишком уж странно. Неужто ему ничего не нужно, неужто не о чем мечтать? Он не способен на мечты. Из окна подул ветер. Омега поежился и на секунду зажмурил глаза, тяжело вздыхая. Ему не хотелось беречь никаких воспоминаний о их с Тодороки любви. Он долго не протянет, если вечно будет вспоминать о Шото, о его теплых руках. Сердце просто не выдержит. – Я совершенно адекватен в принятии своего решения, – сказал Мидория, отвечая на вопрос, который он пропустил мимо ушей. – Что ещё нужно? – Так ли вы адекватны? Уверены, что это не импульс? – бета подался в его сторону, чтобы сократить расстояние между ними. – Стоит ли рисковать? Высок шанс развития проблем со здоровьем. – Стоит, – Изуку отвернулся. Ему не нравилось, когда на него смотрели так пристально. – Какое дело до здоровья тела, когда здоровье… – он осекся, сморщившись. Слишком громко прозвучит для его жизни. – Вы… про здоровье душевное? Не важно, как мучается тело, когда душа уже разбита? О, подобное я слышу здесь чуть ли не каждый день, – психотерапевт без эмоций засмеялся. Мидория поежился. Почему-то ему подумалось, что сидящий перед ним не до конца в своём уме. Или Изуку просто попал в театр абсурда. Вернувшись, он застал соседей по палате всё ещё сорящимися. Далматинец накинулся на него с вопросами о том, сумел ли психотерапевт его переубедить, а милашка воспользовался этим, чтобы сбежать в туалет. Вечер наступил очень быстро. Несколько раз телефон Мидории пиликнул, оповещая, что кто-то всё ещё помнит о нем, пишет, но Изуку не хватило сил даже посмотреть, кто думает о нем. Доктор зашел за ним около шести, весело подмигнув. Мидорию его радость окончательно расслабила. Омега ни секунды не сомневался, ложась на операционный стол. Он не чувствовал больше ничего, думал о плоде в животе, как об опухоли или случайно проглоченному шарику, который просто требовалось удалить и забыть. Врач весело сказал ему, что Изуку и не заметит, как всё пройдет, а после медбрат вколол что-то в руку. В горле вдруг похолодело, омега моргнул, ему вдруг захотелось спросить, с чего они собираются начать, но перед глазами всё уже потемнело. *** Шото знал, что что-то не так. Он не чувствовал тяжести или боли, но знал, что что-то не так. Словно он потерял что-то. Что-то, что имел всегда раньше, чем не умел пользоваться, но он было внутри, как радар, оповещая обо всем, помогая контролировать ситуацию. Через несколько часов раздумий Тодороки наконец смог выяснить, что это. Изуку. Раньше альфа чувствовал его. Где бы омега ни находился, чтобы ни было, Шото ощущал его присутствие, мог почувствовать запах, тепло тела и будто бы услышать голос, несмотря на расстояние. Но это ощущение прошло. Исчезло, потерялось. Их связь исчезла. В первое мгновение своего осознания Тодороки почувствовал себя, будто бы голым. Ему стало страшно, он словно ослеп, оглох, потерял разом все пять чувств. Почудилось, будто ему завязали глаза и выгнали на поле, испещренное минами. Заставили идти. Альфа испугался и с ужасом пытался осознать, что именно он сделал не так. Но вскоре страх сменился успокоением и горькой усмешкой. Он знал, что так будет. Он в некотором роде ждал этого. Единственное логичное завершение, последствие его поступков. Шото не был наполнен жалостью. Лишь отвращением к самому себе. Ему было жаль. Бесконечно жаль Изуку, которому не повезло иметь такого соулмейта. Тодороки долго ломал голову над тем, почему такому яркому, солнечному Мидории достался он, сухой и бессмысленный. Разве не заслуживает Изуку лучшего, разве не должна быть рядом с ним идеальная альфа? Он не хотел, но, закрыв глаза, легко мог представить Мидории рядом с достойной. С кем-то, кто подошел бы ему, с кем-то совсем не похожим на Шото. Изуку однажды рассказывал о своей прежней мечте. О нежной альфе с теплыми ладонями, ровеснице, с такими же нежными розовыми фантазиями. Мидории нуждался в ней, Мидория подошел бы ей. Двое, что дополнили друг друга. Почему именно Тодороки? Альфе прежде казалось, что жизнь должна свести его с жутким омегой. С резким, со злым. Может, по иронии судьбы, с врагом. С кем-то, кто, как и Шото, не отличался бы широтой души. Деньги, положение, власть. Всё это теряет смысл на фоне того, какой Тодороки человек. Ему должен был попасться кто-то не менее самовлюбленный, эгоистичный, откровенно глупый. Почему же Изуку?! Почему именно он! Иногда альфу охватывало странное состояние. Вспоминая с грустью об омеге, о его неуверенной улыбке и добрых глазах, он со злостью думал, что, будь у него возможность, он бы всё переиграл. Не стал бы знакомиться, с Мидорией, нет, лишь бы помог его вытащить. Несколько поддельных документов, он бы нашел человека, сыгравшего его дальнего родственника. Изуку смог бы стать счастливым, свободным. Шото стал бы его тайным спасителем, его невидимым ангелом хранителем. Но вместо этого Шото стал тем, кто разбил ему сердце. Тодороки старался себя убедить, что Мидория не так сильно любит его, что быстро оправиться, но в глубине души он знал, что Изуку способен на очень мощные чувства, куда более развернутые, нежели у самого Шото. И омега испытывает их именно к нему. Лишь бы он быстрее отпустил. *** Сквозь наркоз Мидория чувствовал, как его тело переложили с операционного стола на носилки, а после на кровать. Как приткнули матрас подушкой, чтобы он не упал… Изуку долго отходил. Он, открыв глаза, не сразу понял, где находится. Всё расплывалось, звуки доносились будто через толщу воды; омега с трудом обернулся. За окном было уже очень темно. Его соседи по палате ещё не спали, занимаясь, кто чем, но явно готовились ко сну, периодически зевая. До Мидории им не было никакого дела: милашка пребывал в своих радостных мечтах о предстоящей поездке, а далматинец слишком разочаровался в Изуку, чтобы замечать его. Омега очень медленно сел, не сразу вспоминая, что он забыл здесь. Что произошло, куда он должен идти? С трудом воспоминания сложились в общий рисунок. Мидория вздрогнул. Он моргнул, не сводя взгляда с лампы, и осторожно коснулся своей груди. Та была всё такая же мягкая, как и прежде, отчего-то припухшая. Изуку медленно заскользил ладонью ниже, очень бережно и осторожно, стараясь самому себе ненароком сделать больно. Выдержки его надолго не хватило: через секунду омега вперил взгляд в свой живот. Тот… был меньше. Он не был совершенно плоским, как Мидория того ожидал. Он не задумывался об этом и подсознательно верил, что всё вернется к прежнему добеременному состоянию. Но живот плоским не был. он явно уменьшился, но всё ещё неестественно выпирал. Изуку поерзал на месте, вытаскивая из-под матраса большую жесткую подушку и подкладывая под спину, чтобы удобнее сидеть. Отдышался – отчего это действие далось ему с большим трудом – и осторожно начал оголять живот. Он был одет в тоненькую больничную рубашку, которую без труда можно было задрать снизу или распахнуть, отлепив заклепки. Мидория непроизвольно вздрогнул. Его живот показался ему ужасно странным. Такого Изуку увидеть не ожидал, хотя это было единственным, что могло быть. Живот будто сдули, как воздушный шарик, растянутая кожа поникла, сложившись некрасивыми складками, а над лобком остался длинный разрез, зашитый умелыми руками хирургов и скрытый от глаз тугой повязкой. Омега медленно лег обратно, тяжело вздыхая. Прежде ему казалось, что всё закончится с окончанием операции. Только сейчас Мидория наконец сообразил, что ещё некоторое время всё будет заживать, он будет восстанавливаться. Возможно, это необходимое время, чтобы всё забыть… Изуку захотелось спать. Он не чувствовал тяжести или усталости, но пребывать в реальности в здравом уме ему не хотелось: сон помогал спрятаться. Утром мобильный Мидории разрывался от звонков. Он проснулся от неприятных звуков и долго не мог понять, в чем дело. Со всей искренностью Изуку относился к новым знакомым, но не мог ожидать, что они будут вести себя так же к нему. Говорят, что нравится общаться, неужто правда имеют это в виду? Омега растерянно взял в руки телефон, с трудом концентрируя взгляд на одной точке. Каминари звонил ему. И не один раз. Мидория удивился волнению, исходившему от его сообщений, непроизвольно улыбнулся. Он оказался не единственным кто интересовался его жизнью: Яойорозу дала о себе знать. Изуку долго смотрел в экран, не зная, что ответить на её сообщение, в его голову так ничего и не пришло. За окном посветлело. В больнице вновь кипела жизнь, а Мидория никак не мог понять, почему же ему так хочется спать. Вскоре появился доктор, весело поздравляющий его с удачно прошедшим извлечением. Он говорил о плоде, как о воспалившемся аппендиците, отчего Изуку потянуло тошнить. Но, заметив его состояние, врач объявил, что это нормальная реакция организма. Расспросил Мидорию о самочувствии, ответил на его бессмысленные вопросы и выдал листок с рекомендациями и запретами по питанию и образу жизни. – Мы вас понаблюдаем несколько дней, а потом выпишем, если всё хорошо будет, – весело закончил он, потирая ладони. – Противопоказаний относительно много, но переживать не приходится. У тела гормональный шок, поэтому головные боли, потеря аппетита, тошнота, обморочные состояния, слабость совершенно нормальны. Он продолжал радостно рассказывать, а Изуку только кивал, спрашивая сам себя, как он ухитрился во все в это вляпаться. Впрочем, вопрос был риторический. Его Мидория мог начать задавать себя, начиная с десятилетнего возраста. Быть может, звезды просто сошлись на нем, решив отыграться по полной. Кто-то всё жизнь живет совсем тихо, безбедно, а кто-то в один год претерпевает больше, чем некоторые за всю жизнь. Омега закрыл глаза, когда он ушел. Слишком устал. Понадеялся, что сможет сделать свою жизнь тихой, когда всё закончится. Найдет вуз, может быть, работу. С ним больше ничего не произойдет. Размышляя над этим, Изуку усмехался. Ему думалось, что с таким образом жизни ему не хватало только попасть за решетку. Это было куда реальнее, чем ему хотелось бы. Если всплывут его поддельные паспорта… На завтрак Мидории почему-то было разрешено только не всё. Он чувствовал себя практически ущербным, давясь невкусным супом. Почему его ограничивают в питании, если у него операция вовсе не на желудок… Денки оказался настойчивым. Доселе Изуку не знал его с такой стороны. Альфа безустанно звонил и, когда омега наконец удосужился ответить, завалил его вопросами. Мидория не стал ничего говорить. Ему казалось это таким неинтересным, что он просто соврал, что слегка приболел, и пообещал встретиться с другом на следующей неделе. Тот не стал допытываться, хотя по его голосу Изуку понял, что альфа догадался, что он недоговаривает. Всё станет очевидно, когда они наконец встретятся. Весь день Мидория сонно лежал на боку. Он ощущал себя странно. Он не мог принять до конца своё тело. Только вчера смотрел на живот и не понимал, как должен к нему относиться. Тот казался ненастоящим, бутафорским, приклеенным не самым качественным способом. Сегодня такого живота уже не было. Но тело выглядело непривычно, странно. Изуку не пугался, думая, что шрам останется с ним на всю жизнь. Он не сильно беспокоился о своей внешности. Больше поражать уже некого… Удивительно, но, несмотря на всю его небезопасную прошлую жизнь, никаких шрамов на теле Мидории не осталось. Долго не заживали некоторые синяки, но и они за последние месяцы прошли. Над ухом омеги вновь жужжали милашка и далматинец, Изуку их не слушал. Эти двое казались ему такими забавными, такими ироничными, что Мидория не мог отделаться от мысли, что они вылезли из какого-то театра. Погода продолжала плакать. Солнце выходило совсем ненадолго и тут же скрывалось за тучевыми облаками. Изуку этому радовался. Ему думалось, что мир солидарен с ним. *** Шинсо сидел с опустошенным выражением лица. Тодороки сразу заметил это, только вошел в комнату, но ещё не понял, с чем это связано. Хитоши никогда нельзя было застигнуть врасплох. Чтобы ни происходило, он относился ко всему по-философски, без удивления принимая всё подарки судьбы. Но сегодня он был будто бы растерянным. Это казалось всем таким противоестественным, что отдел работал медленно, лениво, пусть никто и не понимал, что не так. Атмосфера в зале изменилась. Шото не собирался подходить к нему, узнавать, в чем дело, но, чем больше он наблюдал за происходящим, тем сильнее ему хотелось изменить своё решение. Шинсо продолжал постукивать пальцами по клавиатуре, но взгляд его был пустым, далеким, а губы не шевелились слегка, как это бывало обычно. Поймав взгляд Тодороки, Хитоши странно секунду на него смотрел, прежде чем отвернуться, хмурясь. Шото показалось, что он ещё сам не решил, хочет ли делиться с миром причиной своего странного поведения. – Сегодня холодно, – объявил Тодороки, приблизившись. На него никак не отреагировали. Шинсо продолжил усердно имитировать занятость, Шото быстро от этого начал раздражаться. Он в который раз почувствовал себя как не в своей тарелке. Что он забыл здесь? Имеет ли смысл вся его жизнь, бестолковое сопротивление? – Я выйду, – неожиданно сказал Хитоши и поднялся. Он медленно обошел Тодороки, будто опасаясь, что тот неадекватно отреагирует на него, вдруг начав кричать. Отчего-то Шото действительно захотелось кричать. Но не на Шинсо, нет, а просто кричать, чуть ли не визжать, чтобы выпустить всю ту тяжесть, что скопилась в груди. – Погоди, – Тодороки прищурился. – Что? – спросил он только. Хитоши слегка качнул головой, останавливаясь. Он был заспанным и пугающим, как всегда. Под легкой одеждой скрывалось трепещущее слабое тельце, которое своим видом могло вызвать только жалость. Но Шинсо не выглядел так, будто находился в опасности из-за этого. Никогда. – Вы не хотите знать, – подумав, объявил Хитоши. Шото клацнул зубами. – Чего же я не хочу знать? Почему ты так убежден? – он пристально уставился на Шинсо. Тот лишь равнодушно моргнул, слегка дернув плечами. Он уже всё сказал, что собирался. Тодороки собирался разозлиться, но в итоге не смог. Почувствовал, что не должен давить. В этой жизни есть только один объект, о котором он хочет что-либо знать. Но если речь и о нем, то лучше остаться в неведении. *** Изуку стоял около окна, рассеянно глядя на дорогу. Он сам себе удивлялся. Планировал, что, только его выпишут, вызовет себе такси и спокойно доберется до дома, никого не утруждая. У него даже в мыслях не было попросить кого-то его забрать. Но желающие объявились сами. В вечер до выписки мобильный омеги разрывался от звонков. Он долго не мог понять, кто так волнуется о нем, почему-то боялся смотреть в экран. Ему чудилось, что это может быть полиция, каким-то образом выяснившая, что он был связан с мафией… Всё оказалось куда прозаичнее. Яойорозу писала ему непринужденно и легко, будто они были старыми знакомыми. Мидория не имел ничего против. Он сам себе удивился, когда начал отвечать ей длинными монологами. Не смог и слова сказать о том, что совершил, но обмолвился, что находится в больнице. Альфа не стала выпытывать причину его в ней пребывания, лишь дружелюбно предложила забрать. Изуку колебался недолго – ему ужасно не хотелось кого бы то ни было утруждать, не хотелось вовлекать в свою невеселую жизнь, открывать занавесу, обливая других грязью своих мыслей, – но вскоре согласился. Он с самого утра ждал её появления, хотя Момо обещала подъехать только к полудню. Мидория собрал свои вещи и уже рвался наружу. Находиться в больнице ещё хоть один лишний час казалось ему невыносимым: белые стены душили, запах лекарств был тяжелым и тошнотворным, а другие больные навивали на него страшную тоску. Изуку чувствовал себя хорошо. Его тошнило пару раз, отчего совсем не хотелось есть, голова была тяжелая, а всё тело будто бы вяленое. Несколько раз ему ужасно хотелось заплакать, но Мидория убеждал себя, что это лишь последствия скачка гормонального фона, не более того. В остальном здоровье не беспокоило его. Каждый день к нему приходил врач, спрашивающий о самочувствии, и проверяющий состояние шва. Изуку не решался особо разглядывать разрез, предпочитая отворачиваться каждый раз, когда повязку снимали. Его научили обрабатывать его самостоятельно и выдали список необходимых для приема лекарств. Мидории казалось, что такое количество антибиотиков избыточно, но он не пытался возражать. С улицы дул свежий весенний воздух. Наконец-то немного распогодилось: облака расступились, давая место яркому солнцу. Оно практически не грелось, но Изуку видел, как вся природа радуется ясной погоде. Наконец на дороге появилась знакомая машина. Мидория с трудом вспоминал, как она выглядела, но почему-то узнал сразу, стоило только увидеть. Обернулся, окинув взглядом больничную палату, и с надеждой подумал, что больше никогда в жизни здесь не окажется. Милашка пожелал ему хорошего дня, а далматинец никак даже не отреагировал. Но Изуку не было дела ни до кого из них. Он схватил свои вещи и ринулся прочь из этого злосчастного места. Он торопился, надеясь покинуть его навсегда и забыть всё, что здесь происходило, как страшный сон. Улица встретила его жутким ветром. Мидория торопливо закутался в куртку и спустился осторожно по лестнице, еле сдерживая себя от желания побежать. Ему запретили любые физические нагрузки, Изуку чувствовал себя очень уставшим, однако, ему отчаянно хотелось танцевать и не думать ни о чем. Яойорозу вышла из своего автомобиля, оглянувшись по сторонам. Она посмотрела в телефон, с чем-то сверяясь, и медленно двинулась по направлению к больнице. Мидорию охватила странная печаль, когда он её увидел. Омега перехватил пакет с вещами одной рукой, второй махнув альфе. Та заметила его и ускорила шаг, растягивая губы в приветливой улыбке. – Рада вас увидеть, – сказала она, приблизившись. – Позвольте помочь, – и слегка бесцеремонно забрала из его пальцев вещи. Изуку не собирался особенно сопротивляться, лишь неловко улыбнувшись. – Спасибо, – выдохнул он и обхватил себя руками, прячась от холода. – Так неожиданно, что вы предложили подбросить меня до дома, – негромко проговорил омега и слегка виновато опустил глаза. Момо только отмахнулась. Мидории подумалось, что он каким-то невообразимым образом притягивает исключительно хороших людей. – Мне совсем несложно. Сегодня выходной, – вздохнула Яойорозу, окинув его взглядом. Её глаза на мгновение стали шире, когда она обратила внимание на его живот. Но альфа так ничего и не сказала. Было ли это актом безразличия или вежливости, Изуку не знал, но был ей за это благодарен. – Пожалуйста, – сказала Момо, открыв перед ним дверцу автомобиля. Мидория робко кивнул, осторожно залезая внутрь. В салоне было тепло; он сразу же расслабился, устало вздыхая. Альфа забросила его вещи на заднее сиденье и села рядом, торопливо заводя машину. Омеге вдруг подумалось, что, реши она увезти его куда-то очень-очень далеко, он ничего не сможет сделать. И вряд ли станет. Какая, собственно, разница? У него с собой паспорт и деньги, всё остальное не имеет никакого значения. У него нет дома. Ведь дом – место, куда хочется возвращаться. Яойорозу начала непринужденный разговор о погоде, и, пусть Изуку это казалось глупым, он охотно его поддерживал, радуясь, что его не расспрашиваю о больнице. Поначалу Момо будто собиралась уточнить об этом хоть что-то, но, посмотрев на омегу, почему-то не стала. Мидория был рад. В тайне он надеялся, что все его друзья сделают именно так же – притворятся, будто ничего и не было. – Какие планы на день? – полюбопытствовала альфа, останавливаясь перед светофором. Она обернулась на омегу, показалось, её взгляд потеплел. – Не хотите заехать куда-нибудь пообедать? Изуку нервно вздохнул. Он не понимал, к чему это. К чему она делает всё это, если он уже ясно дал понять, что не будет с ней, что не будет ни с кем. Мидория обернулся, посмотрев женщине в глаза. Она улыбалась, но ему удалось рассмотреть всю её печаль. Вдруг ему подумалось, что она знает, прекрасно понимает, что никогда с ним не будет, да и с кем-то другим. Возможно, вовсе и не хочет этого, лишь притворяется, играет из себя нормальную, мечтающую, боясь признаться, что уже смирилась. Изуку показалось это страшным: он узнал в ней себя. – Планы… – омега растянул губы в слабом подобие улыбке. – Даже не знаю, – он вздохнул. – Планов нет, – признал Мидория честно. – Но и обедать со мной вам не особенно хочется? – догадалась Яойорозу и улыбнулась. – Это не обязательно. Лишь предложение, если вам в выходной день ровно так же нечем заняться, как и мне, – она легко рассмеялась. Изуку неуверенно пожал плечами. Причин возражать у него не было. В ресторане пахло намного приятнее, чем в больнице, но отчего-то Мидория чувствовал себя не менее некомфортно. Он безынтересно вчитывался в названия блюд, отдаленно вспоминая, на что из этого доктор не выписал ему запрет. Ладони были холодные, а голова тяжелая. Момо говорила, Изуку удивлялся себе, когда находил, что сказать. Когда он наконец оказался дома, то с удивлением понял, что так ничего о ней и не узнал. За две их встречи, за два долгих, глубоких разговора. Ни места работы, ни хобби, ни увлечений. Ни о семье, ни о друзьях, ни о взглядах на жизнь. Они удивительным образом обсуждали всё, ни говоря ни о чем. Мидория сумел понять только то, что её сердце окровавлено так же, как и его, а в черных глазах застыла печаль. *** Шото быстро отдалялся прочь. Он не понимал, что делает: ноги сами несли его вперед. Тодороки был зол. Был зол, ужасно зол на самого себя за то, что находился здесь. За то, что потратил столько лет здесь, в месте, где он чужой. Альфа готов был рычать. Проснувшись утром в комнате, он ярко почувствовал, что не может находиться там больше ни секунды. Стены душили его, сдавливали, сжимали будто в тисках. Люди были ему противны, их разговоры, их мысли, их желания. Всё пропахло чем-то мускусным, и Шото хотелось от этого блевать. Он вышел. Просто вышел, не понимая, что делает. Захотел будто бы немного прогуляться, остаться один на один с самим собой, погрузиться в мысли. Сбежать. Он шел очень быстро, стремительно отдаляясь в поле. Здесь не было ничего. Город закончился ещё несколько километров назад, а их база быстро затерялась за высокими деревьями. Тодороки остался один. На улице, несмотря на час, было очень холодно. Шото не мог этого понять: он знал, что температура очень высокая. Значит, это он мерзнет. И только-то. Сонная собака развалилась на большом пригретом солнцем камне. Ей было жарко. Альфе нет. Он шел быстро, кровь разгонялась, но ему всё ещё было очень холодно. Тодороки даже думал, что заболевает, но знал, что это слишком маловероятно. Его здоровье всегда было хорошим, накануне не происходило ничего необычного. Шото резко остановился. Ветер обдал его лицо, растрепав волосы. Вдруг он задался вопросом. Что он забыл здесь? Последние дни эта мысль посещала его настолько часто, что Тодороки перестал ей удивляться. У него не было ответа, это пугало. С самого детства Энджи твердил, кем Шото должен быть. У него с самого начала не было выбора. Энджи растил его таким, Энджи готовил его к такой жизни. Ничего другого Тодороки не умел, ни к чему другому не был готов. Шото ненавидел отца. Он преисполнился этого чувства ещё в раннем детстве, оно прожигало его внутренности и иногда чуть ли не сводила с ума. Шото обещал себя, что не будет похожим на него. Он рос с этим убеждением, верил, что будет другим. И люди замечали: он не похож на отца. Но где-то в глубине души Тодороки понимал, что не он сам проживает свою собственную жизнь, нет. Пусть он другой, пусть не похож, он всё ещё делает именно то, к чему Энджи готовил его, чего хотел он, а не сам Шото. Знал, но отгонял эту мысль, боясь, что не совладает с ней, если позволит вырваться наружу. Тодороки не знал, как жить. Его научили только этому, выбросили в жизнь только с одним навыком. Он не хотел ничего, и он не сопротивлялся. Если у него нет своего собственного смысла жизни, если нет цели, мечты, то почему-то не воспользоваться чужими, придуманными кем-то другим? Он жил и не замечал, как бесцельно его существование. Недавно это вылилось в душу страхом. Альфа выдохнул, закрыв глаза. Трава была высокой, практически по колено, идти было тяжело. Он замер, ощущая непривычную тяжесть по сердцем. Возвращаться не было смысла; он не хотел. Но впереди не было ничего, ему некуда было идти. Шото достал пистолет из кобуры. Тот был привычно тяжелым и прохладным, гладким наощупь. По щеке Тодороки стекла капля пота, он плотно сжал зубы, тяжело втягивая носом воздух. Странная мысль пришла в его голову. Он медленно снял пистолет с предохранителя, не открывая глаз. Почувствовал, как агрессивность предмета в его пальцах увеличилась. Его рука поднялась сама собой, Шото плотно сжал губы. Он не испытывал ничего. Ни боли, ни страха. Дуло коснулось виска, Тодороки зажмурился. В голове не было ни единой мысли, кроме нелепого ожидания, что сейчас он услышит звук выстрела и тут же для него всё померкнет. Палец лег на курок. Долго Шото стоял, словно не пребывая в собственном теле. Он не видел ничего, ничего не слышал, не чувствовал. На мгновение ему почудилось, что всё это сон. Альфа открыл глаза. Ветер вновь обдал лицо, заставляя заплакать. Тодороки поморщился. Он медленно опустил руку. Как ему понять, что реальность, что сон. В его жизни нет ничего, о чем Шото с уверенностью может сказать: «Это реально». Раньше было. Сейчас уже нет. Он знает, что Изуку реален. И знает, как реальна его к нему любовь. Всё остальное – пустое. Небо казалось альфе желтоватым, как и трава, земля, песок, воздух. Будто он находился в старой кинопленке, будто был снят на дешевую камеру. Всё казалось ему нереальным. Нереальным и ужасно бессмысленным. Тодороки отчаянно захотелось домой. Он и раньше знал, что дома у него нет. Но теперь это ощущалось так ярко, так болезненно. Шото хотелось, как в детстве после того, как он падал и разбивал коленки, побежать в объятия матери, чтобы спрятаться в её теплых руках от всего на свете. Но сейчас такого места просто не существовало. Альфа медленно развернулся, машинально спрятал пистолет в кобуру и двинулся обратно. На сей раз шел неторопливо, с трудом переваливая ногами. Те будто увязали в песке. *** Изуку обрабатывал свой порез, стараясь его при этом не разглядывать. Шов выглядел довольно отвратительно, или омеге только так казалось. Он с опаской думал, какой после этого может остаться шрам… В квартире было очень холодно. Квартира успела промерзнуть за ту неделю, пока он был в больнице. Мидория оделся очень тепло, натянув на себя две пары носков, и закутался в кофту. Но по коже всё равно периодически пробегали мурашки. Омега закрыл пузырек с лекарством и осторожно залепил шов большим хирургическим пластырем, что ему выдали в больнице. Вздохнул. Во всем теле чувствовалась тяжесть, а Изуку не знал, зачем ему всё это. Недавно его охватило пугающее осознание: он не знает, зачем живет. Смысла нет. Он растерял его, когда понял, что их с Тодороки связи больше нет. Толку от его глупых бултыханий? Мидория пытался придумать себе смысл, мечтал о вузе, работе, но это ничуть не грело его душу. Это лишь дополнение к главному. А главного-то и нет. С головой Изуку вновь погрузился в учебу. Он твердо решил сдать платный экзамен в следующем же месяце и тут же подать в несколько вузов документы. Мидория понимал, что не успел поступить в начале года, и надеялся присоединиться к какому-нибудь месту ко второму семестру. Если хорошо сдаст и получит несколько рекомендательных писем, то поступит везде, где захочет. До октября ещё много времени. Денки и его друзья периодически звали омегу гулять, но он не решался с ними видеться, опасаясь вопросов о беременности. Они очень милые ребята, но вряд ли будут так же тактичны, как Яойорозу. Всем Изуку соврал, что плохо себя чувствует.   Его тяга к шоколаду прошла. Мидория ужасно удивился, когда понял это.   В больнице он ни разу не вспомнил о какао, которое прежде съедал пачками, ни разу не купил шоколадку в автомате на первом этаже. И, вернувшись домой, долго в недоумении смотрел на свои запасы на полке.   В первую секунду омеге даже показалось, что вот-вот его странный голод снова даст о себе знать, но нет. Ничего не произошло. Изуку был совершенно равнодушен.   Он взял плитку, растерянно её понюхал, во рту по обыкновению не скопилась слюна. Мидория попробовал откусить маленький кусочек. Ничего. Он не почувствовал ничего, кроме сладости на языке. Ему не захотелось больше ни дольки. Изуку убрал шоколадку обратно на полку и больше ни разу её оттуда не вытащил. Долго после думал, что ему делать со всеми этими запасами. По друзьям, что ли, раздать… Мидория был уверен, что больше никогда в жизни не станет их есть. Он не испытывал отвращение, нет, только глубокое равнодушие.   Вскоре об их существовании омега забыл.   Он изредка выбирался в магазин, чтобы накупить продуктов, и легко проходил мимо стеллажей со сладостями, которые раньше обожал. Взгляд его не цеплялся, как бывало раньше, за эклеры, не останавливался на пирожных. Изуку не мечтал перед сном о каком-нибудь сливочном мягком десерте. Это прошло.   Мидория не знал, с чем это связано, но был рад, что перестал гробить свой организм этим ядом.   Не заметил, как постепенно начал переходить на более полезные продукты. Ему не хотелось жареного или жирного, Изуку перестал получать от этого удовольствие. Он ел только от большого чувства голода и сам себе удивлялся. Неважно, какой вкусной была еда, ему было всё равно. Тяга к ней исчезла, как и желание прятаться там от всех своих переживаний. Это больше не помогало.   Учеба захватила все мысли омеги, и того это ничуть не огорчало. Он чувствовал себя комфортно, решая один за одним варианты экзамена.   Квартира постепенно начала зарастать пылью. Мидория заметил это не сразу, а как заметил, очень удивился, что перестал убираться. Больше его это не успокаивало, как прежде, напротив, Изуку убирался с обидой думал, что через пару дней след его усилий исчезнет. А чем реже убираться, тем заметнее будет результат.   Его разрез заживал без осложнений, через несколько дней сняли швы. Мидории ужасно хотелось гулять и заниматься спортом – он сам себе удивлялся, не понимая, откуда взялось это странное желание, – но доктора запрещали ему. Изуку с нетерпением ждал времени, когда бы всё окончательно зажило.   Омега начал смотреть шоу на ноутбуке перед сном. Сначала он делал это для того, чтобы отвлечься и немного расслабиться, после для того, чтобы чем-то заполнить фон. Ему нравилось ощущение, будто в квартире кипела жизнь, будто он был не один. С просмотра шоу Мидория перешел на просмотр развлекательных и познавательных видео. Ему нравилось готовить что-нибудь особенно, что после он будет есть совершенно равнодушно, под звуки программы о животных.   Как-то Изуку наткнулся на спортивные видеоуроки и не заметил, как подсел на них. Ему нравилось лежать на кровати и наблюдать за тем, как кто-нибудь тренируется. Омега изучал взглядом тела и непроизвольно завидовал.   Ему даже думалось приобрести коврик для йоги и начать ею заниматься, но он одергивал себя, вспоминая о запрете врача. Откуда-то в нем взялся колоссальный запас энергии; Мидория даже начал делать легкую базовую зарядку по утрам и отмечал про себя, как благодарно на это откликалось его тело.   К зеркалу Изуку не подходил. Не сказать, что ему не нравилось его отражение, нет, омега не имел ничего против своей внешности. Ему просто не было до неё никакого дела. Он знал, как выглядит его живот благодаря тому, как часто обрабатывал разрез и менял повязки, а все остальные части тела вряд ли хоть как-то изменились.   Однажды, проходя по торговому центру, Мидория чуть не врезался в стеклянную дверь, вызвав у окружающих сдавленные смешки, и отошел на несколько шагов назад, морщась. На стекло по-другому упал свет, и омега увидел своё отражение. С удивлением подумал, что он начал словно выглядеть старше.   Через какое-то время Изуку начал замечать, что некоторые футболки болтаются на нем. Он знал, что они не растянулись со времен беременности, значит, причина была в другом.   Он похудел. Мидория это ничуть не напугало, однако, он решил, что теперь будет стараться есть больше.   Его волосы отросли. Изуку упорно игнорировал этот факт, постоянно убирая их за уши или откидывая пальцами, но это практически не помогало. Поначалу Мидория намеревался подстричься, но после решил, что лучше соберет волосы в хвост. Это сделало его зрительно старше ещё на пару лет.   На улице стремительно теплело. Бесконечные дожди наконец-то кончались, а омега с удовольствие выходил гулять по утрам, наслаждаясь воздухом. Ему потребовалось много времени, чтобы наконец согласиться встретиться с Каминари.   Они договорились встретиться на обычном месте, Изуку вышел раньше положенного, но всё равно почему-то опоздал. Денки выглядел слегка обеспокоенным и пошел ему навстречу, заметив.   – Привет! – выдохнул он и наклонился к омеге, крепко вдруг его обнимая.   Тот удивился. Прежде Каминари не проявлял чувства так открыто, только сейчас Мидория вдруг понял, что всё-таки что-то значит для него. Это было взаимно, по крайней мере, Изуку на это надеялся: он уже не понимал, что именно к кому испытывает, но хотел стать с этим добрым человеком друзьями.   – Извини, я не рассчитал время, – глупо сказал омега и отстранился.   – Ты долго болел, – заметил Денки и замолчал, вдруг переменившись в лице. – И похудел, – взволнованно сказал он.   Мидория глупо пожал плечами, отводя глаза.   – Может быть, – улыбнулся он.   – А где же… – альфа опустил взгляд на его живот, но осекся, замолчав. – Э… – он посмотрел Изуку в глаза и, показалось, понял всё без слов. – Не хочешь перекусить?