Между ангелом и демоном

      Никогда ещё Андрей не испытывал такого жуткого стыда. Ни тогда, когда крал бабушкину пенсию, ни тогда, когда занимался вандализмом и испражнялся на церковной паперти, ни когда по его вине чуть не погиб ребёнок, ни когда он исповедовался в том, что целовал и трогал Дениса…       Антон нагло вторгся в его душу и разодрал рану, которая, казалось, зажила и покрылась твёрдым струпом. Андрей просил его не разглашать о нём, просил сохранить его тайну. Он краснел, извинялся, молил Антона не позорить его перед насельниками монастыря, а тот хитро улыбался и кивал. Андрей видел фальшь в этом его миролюбии. Слишком уж Антон был болтлив. Слишком уж ему нравилось играть роль разоблачителя религиозных идей. Распускать язык и сплетни о церковниках было его любимым занятием. Неужели что-то может заставить его молчать?       — Отсосёшь у меня, и никто не узнает, — подмигнул он Андрею.       А почему бы и нет? Почему бы не воспользоваться случаем? Больше двух месяцев полного сексуального воздержания, без возможности уединиться, посмотреть порнуху и подрочить, и Антону стал не чужд такой вариант разрядки. Раз Андрей встречался с парнем, то наверняка умеет делать минет. А может, он не бросил свои гейские штучки и практикует их в стенах монастыря? Ведь он куда-то уходит по ночам. Говорит, что молится. Но скорее всего он встречается с каким-нибудь молодым монахом или трудником для сексуальных утех. Не может быть, чтобы за время, что он здесь, он ни разу бы не дрочил и не трахался. Мысль о минете приятно щекотала низ живота и разжигала воображение.       Неловкая пауза. Выражение лица Андрея: расширенные глаза, вздёрнутые кверху брови и мимические морщины на лбу, говорили, что он был слишком шокирован этим предложением. Но куда он денется? Никуда! Он слишком дорожит своей монашеской репутацией. Увидев его полную растерянность, Антон приспустил резинку брюк, из которых вынул чуть привставший мужской орган. Демонстративно пожамкав его рукой, так, чтобы Андрею лучше было видно, он шагнул к нему, чтобы быть ближе и хотел приобнять за талию.       — Ты охуел?! — Андрей оттолкнул от себя наглеца, обрубив его сексуальные мечты под корень.       Антон удачно приземлился жопой на матрас. Он понял, что манипулировать ему не удастся. Андрей не поддаётся и не идёт на провокации. Тогда Антон начал в отместку орать:       — Пидарас! Ненавижу пидарасов! Тьфу! — плюнул он на Андрея. — Расстреливать вас надо, педиков вонючих! Ща выйду отсюда и всему миру поведаю, где отсиживается сборище петухов – в монастырях!       — Слышь, ты ебанутый?! — Андрей схватил парня за грудки. — Ты что братию сюда прилетаешь?! Хочешь на меня донести – иди доноси! — толкнул его в сторону двери кельи. — А будешь на монастырь залупаться, я тебе… — ударил кулаком в ладонь, показав жест, что набьёт ему морду.       — Да вы все с одного поля пидарасы! Теперь понятно, чем вы тут в монастыре занимаетесь и куда по ночам ходите! Прикрываетесь молитвами, а сами трахаетесь друг с другом по кельям!       Антон не боялся. Андрей не сможет набить ему морду. Он просто его запугивает. Парень был прекрасно осведомлён, что за рукоприкладство исключают из монастыря.       — Что ты сказал, урод?! Ты в своём уме?! Здесь старые люди живут, имей совесть, имей уважение!       Андрей связан по рукам и ногам строгими монастырскими правилами, а значит, Антон может говорить что угодно, оскорблять кого угодно, – Андрей ничего ему не сделает.       — А что же твои старцы молодыми не были? Или ты здесь один такой? Ясно же, что пока хуи у вас работают, вы тут священные оргии устраиваете, а как песок посыпется, так сразу набожными становитесь и грехи свои начинаете замаливать! Голубизна православная!       Антон посмотрел в лицо Андрея и увидел, в каком страшном напряжении он сейчас находится, как его глаза горят лютой ненавистью. Как будто он сейчас озвереет, набросится на него и убьёт. Но монах не может убить. Он не может даже ударить. Он же монах, он же приносил клятвы и давал обеты. И только Антон так подумал, подумал, что он в безопасности, как ощутил сильную боль в половине лица и оглох на одно ухо. Андрей его ударил. На время потеряв координацию, Антон опёрся рукой о стену, чтобы не упасть. Но в этот момент почувствовал резкую боль в переносице. Из глаз посыпались искры, а из носа брызнула кровь. Он упал на свою кровать, едва не ударившись затылком о железное изголовье.       Алая дымка застлала Андрею глаза. Увидев поверженного врага и кровь на его лице, его сердце бешено заколотилось. Что происходит? Вместо того, чтобы осознать свой поступок и молить о прощении, Андрей набросился на лежачего и стал хлестать его по лицу. Он мечтал сломать ему челюсти, выбить зубы, размазать его рожу так, чтобы на ней не осталось ни одной выпуклости, ни одной опознавательной черты. Тёплая кровь на руках будоражила чувства, возвращая Андрея в тот незабываемый период его жизни, когда он был Сашкой – наглым, дерзким и беспощадным к врагам, коими он считал всех тех, кто был с ним не согласен. Он снова и снова заносил руку и раз за разом наносил Антону удары. Он безумствовал. Ума хватало лишь на то, чтобы не сжимать ладони в кулаки, иначе он переломает ему все кости лица.       — А-а-а!!! Помогите!!! Помогите!!! — пронзительно заорал Антон.       От крика Андрей пришёл в себя, остановился и посмотрел на свои руки – они были в крови. Посмотрел на Антона: лицо и рубашка были в крови, из носа пузырями выходила кровь, губы распухли и посинели. Андрей сдёрнул наволочку со своей подушки, вылил на неё чашку воды и приложил к разбитому носу парня, чтобы остановить кровотечение. Антон дёрнулся, ударил его по руке и отбросил тряпку. Помощь от него ему не нужна, как и его извинения. Тут дверь келии со скрипом отворилась и вошёл пожилой монах. Он пришёл на крики Антона.       — Матерь Божья! Что случилось, ребятки? — всплеснул руками старик, увидев окровавленное лицо Антона. — Брат-Андрей, ты ли?.. — Лицо у старика повосковело от ужаса, когда он увидел на руках инока кровь.       Андрей не стал ничего ему объяснять. Антон это сделает лучше него. Поклонившись старцу, он выбежал из келии, убежал из монастыря и сел на его окраине, у ямы, куда сливали содержимое уличных туалетов. Здесь ему самое место.       Антон уехал из монастыря в тот же день. Перед этим он, конечно же, учинил большой скандал, нажаловался на Андрея настоятелю и грозился, что заявит на него в полицию. Ну и выложил о нём всё, как есть и даже больше. Ничего не утаил. Ни от кого. Ввёл в курс дела даже самых молодых трудников, которые только-только приехали в монастырь и которым вовсе не обязательно было знать, какие страсти кипят в его стенах. После отъезда Антона, настоятель немедленно собрал совет, на котором монахи должны были решить, что делать с Андреем. Человек, жестоко избивший другого человека, не достоин называться монахом. Стоял вопрос об извержении Андрея из монашеского чина и изгнания его из монастыря.       — Недопустимо, чтобы этот недостойный монах и дальше позорил честь монастыря! — высказал своё мнение один из старцев.       — Если поломники узнают о нём, то непременно пустят о нашем монастыре худые слухи и количество прихожан сократиться. А монастырь живёт на пожертвования. Этот монах разорит нас! — высказался другой.       — Метлой гнать его отсюда надо! Сколько здесь живу и всякое видал, но чтоб такое!       — А ведь по нему и не скажешь, что он драчун, что он непримиримый.       — Уж от кого от кого, а от брата-Андрея я такого не ожидал!       — А знаете ли вы, что он не только драчун, а он ещё и мужеложник! — сказал кто-то и все вдруг зашептались и завозмущались ещё больше. — А вы разве не знали? Он же священником был и запретили его за мужеложство! А увлекался он не абы кем, а своим несовершеннолетним алтарником! Слышите? Несовершеннолетним!       Тут монахи громко загудели и повскакивали со своих мест, давая понять, что вопрос этот решён и нужно гнать извращенца в шею.       — Это кто у нас такой просвещённый всезнайка? — рявкнул настоятель и стукнул своей тростью о пол, повелев всем оставаться на местах.       Монах с рыжей бородкой сразу притих, сгорбился и втянул шею, чтобы настоятель его не заметил. Батюшка Иоанн сидел молча, приложив худую жилистую руку ко лбу. Переживал за Андрея и думал как бы вызволить его из этой передряги.       — Мужеложникам не место в монастыре! — воскликнул отец-наместник. — Ваше преосвященство, — обратился он к настоятелю, — да как же Вы допустили этого порочного человека до пострига? А Вы, отец, — обернулся он к отцу Иоанну, — Вы же были наставником этого распутного послушника? Как же Вы не разглядели волка в овечьей шкуре? Как же Вы, имея пророческий дар от Господа, не уличили его во лжи и не защитили мать-церковь от поругания?       На это батюшка Иоанн ответил так:       — Не простит ли мать своего сына и не примет ли его в дом свой, если он жил безрассудно и распутно, но потом раскаялся и упал к её ногам?       Все замолчали. Батюшка был очень мудр и рассуждал всегда трезво и справедливо.       — Не стоит забывать нам, братья, что церковь – это не собрание святых, а собрание кающихся грешников. Да, наш брат-Андрей оступился и пал, но кто из нас не падал? Покажите мне такого человека! Не лучше ли нам помочь нашему брату подняться, чем осуждать его и толкать на погибель? В миру́ он погибнет! Непременно погибнет!       Монахи снова зашумели, стали перешептываться, советоваться между собой. Настоятель, обратившись к батюшке Иоанну, сказал:       — Всё это, конечно, хорошо, но правила есть правила. Согласно монастырскому уставу ни мужеложники, ни жестокосердные, поднимающие руку свою на человека и бьющие его до излияния крови, не должны находиться в монастыре.       — Хорошо, — согласился отец Иоанн, — тогда отыщем брата нашего Андрея и будем судить его в присутствии его. Негоже осуждать человека без его ведома. Ведь тот послушник мог оклеветать его. Не станем принимать поспешных решений, а лучше спросим у брата нашего так ли то было, как говорил его неприятель.       Молодёжи было велено немедленно найти Андрея и привести на совет. Трудники сбились с ног, пока его искали. То, что монах, даже самый строгий, самый аскетичный, может черпать благодать около помойной ямы, никто не мог предположить. Андрей сам вышёл к ним, когда услышал, что его ищут. Послушники привели его на совет, затворили двери, а сами остались подслушивать. Не терпелось узнать, правду ли сказал трудник Антон о том, что Андрей приставал к нему по ночам, соблазняя на грех, и что затем жестоко избил, получив отказ.       Как на самого последнего, самого безнадёжного грешника в мире, смотрела на Андрея монастырская братия. За исключением настоятеля, батюшки Иоанна и ещё нескольких старцев. Бедный Андрей молча соглашался со всеми теми своими грехами, о которых уже знал весь монастырь. И то, что он, будучи в сане священника, увлёкся несовершеннолетним юношей и что избил своего соседа по келии за то, что тот отказался вступить с ним в содомский грех… Стоп! Что? Услышав наглую ложь и клевету, Андрей не мог молчать.       — Клянусь, братья, — возразил он, упав на колени и перекрестившись, — этого не было! Я не склонял Антона к содомскому греху! Видит Бог, я не испытывал к нему вожделения, ровно как не испытываю его ни к одному насельнику монастыря! Я давно и чистосердечно покаялся в своём грехе, и Господь избавил меня от этой пагубы. Я готов понести суровое наказание за рукоприкладство, готов выполнять самую тяжёлую работу, готов жить на паперти и питаться объедками, как собака, только не прогоняйте меня! — Он не выдержал и заплакал.       Проклятый Антон! Он будто нарочно приехал в монастырь, чтобы вредить ему! Как будто жил здесь только ради того, чтобы злить его, провоцировать, выводить из себя! Почему он раньше не свалил отсюда, если постоянно ныл и жаловался, что в здесь плохо? Он будто того и добивался, чтобы Андрей сделал то, что сделал сегодня утром. А потом быстренько слинял, оставив Андрею кучу проблем, опозорив и оклеветав его. Андрей допустил ошибку. Он не должен был уходить после того, как вмазал ему. Он должен был идти вместе с ним к настоятелю и своими ушами слушать то, о чём этот враль будет брехать. И вот итог: Антон сочинил гнусные небылицы про Андрея, что он якобы домогался до него, трогал его по ночам, приставал и всячески соблазнял на грех. Слизняк паскудный!       Андрей мучался от ожидания того, что с ним будет. Если настоятель решит исключить его из монастыря, то пусть делает это поскорее. Тогда Андрей отомстит. Он догонит Антона и убьёт! Ориентируясь по времени, когда приезжают и уезжают паломники, Андрей знал расписание автобусов, курсирующих до монастыря и обратно. Другого транспорта здесь нет. Раньше, чем в пять вечера, Антон из посёлка не уедет. Если Андрей настигнет его, то участь его будет незавидной. А сесть в тюрьму Андрей не боится, потому что, покинув монастырь, потеряет всякий смысл жизни. Без служения Богу Саша не сможет существовать. Саша… Он уйдёт отсюда с прежним именем, которое уже ненавидит и прикидывает в уме, какое прозвище ему дадут в тюряге…       — Андрей, вставай уже чадо моё, — звучит ласковый голос любимого батюшки.       В комнате, где проходило собрание, никого не осталось, кроме отца Иоанна и настоятеля. Настоятель дал Андрею шанс и разрешил ему остаться в монастыре. А жить он теперь будет в келии батюшки, будет обслуживать его старость. Об этом Андрей мог только мечтать! Он давно хотел прислуживать батюшке, учиться у него христианскому смирению и мудрости, записывать его советы и наставления. Андрей готов был спать на полу, как паршивый пёс, но батюшка лишил его такого удовольствия, указав на стоящую в углу раскладушку.       Келья старца была довольно просторной по сравнению с той, где жил Андрей. Здесь были стол и стулья, кресло и шкаф с книгами. Это была не келья, а полноценная комната. Батюшку поселили сюда из-за приезжающих к нему паломников. Принимать гостей в маленькой комнатушке было бы неудобно. Андрею не терпелось пожаловаться батюшке на Антона и оправдать свой поступок. Ведь, как считал Андрей, он поступил совершенно правильно, сломав обидчику нос, а быть может, и нижнюю челюсть (о чём Андрей ни капельки не сожалел и хотел бы, чтобы это было так). Если учесть, что Антон злостно оклеветал его, то он ещё легко отделался. Открыть рот при батюшке Андрей не посмел. Знал, что именно он заступился за него на совете и уговорил настоятеля не исключать его из монастыря. Он был очень благодарен ему за это и взамен слов целовал ему руки.       Многословие – это грех. Монах не должен много говорить, а должен много молчать и слушать. И Андрей молчал. Батюшка сам спросил его перед сном, хочет ли он что-либо рассказать о сегодняшнем дне, видел, что его что-то гложет и не даёт ему покоя. Но Андрей уже не думал о своём оправдании. Его тревожило то, как он завтра будет причащаться тела и крови Христовых, если имеет в душе обиду и неприязнь к Антону. Поставь парня сейчас перед ним, Андрей не стал бы приносить ему извинений.       «Божественную же пия Кровь ко общению, первее примирися тя опечалившим», читается в молитвах перед святым причастием. То есть нужно примириться и простить не только того, кого ты обидел, но и того, кто обидел тебя. А простить того, кто причинил тебе зло, – не лёгкая задача. Порой невыполнимая. Она требует от тебя колоссальных усилий и работы над собой. А Андрей никогда не сталкивался с ситуациями, когда он должен был кого-то прощать. Он не помнил, чтобы кто-то намеренно причинял ему зло. Наоборот, это он его всем причинял: своей бабушке, учителям в школе, односельчанам, ребятам из соседних сёл, приезжим – всем. А когда он был в священном сане все его любили. В церкви он был авторитетом, грамотным настоятелем храма, для многих – духовным отцом или просто любимым батюшкой. Его уважали, за него молились, ему целовали руки. У него не было врагов и недоброжелателей. Это он мог резко высказываться в адрес докучающих старушек, мог отчитывать девиц, заходящих в храм в неподобающей одежде или с ярким макияжем, мог отказывать людям в крещении, исповеди, причастии и других церковных обрядах, если считал их недостойными или маловерными. Великим постом, как того требует богослужебный чин, отец Александр с амвона просил прощение у своих прихожан. Худо-бедно он умел просить прощение, но вот прощать, как оказалось, совсем не умел. И именно Антон указал на этот его недостаток; показал, насколько он несовершенен и насколько далеко он отстоит от Христа – вселюбящего и всепрощающего.       «Если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших», – напоминает Христос. Только Андрей не хотел видеть свои недостатки. Он отказывался их признавать. Почему он должен прощать Антона, когда тот не просил у него прощения? Антон ни разу перед ним не извинился, в спорах ни разу не признал своей неправоты, тогда как Андрей старался найти с ним общий язык, просил прощения у него неоднократно. Да, только на словах. Да, только формально. Да, лицемерил, когда говорил Антону одно, а ночью молил Бога наказать подлеца, послать ему скорбей побольше и пару раз, когда Антон сильно разозлил его, поставил свечку за его упокой. Андрей считал, что если он служит Богу, то Тот должен его всячески укреплять, защищать и поддерживать, и изливать на него свою благодать, как изливает её на батюшку Иоанна и других старцев. А батюшка неожиданно признался, что даже завидует Андрею. Завидует тому, насколько Бог его сильно любит. Так любит, что послал ему в подарок Антона – это дорогое лекарство для борьбы с гордыней и неумением прощать. Батюшке легко говорить. Небось его религиозных чувств никто никогда не оскорблял. Тогда батюшка рассказал Андрею, как в советские времена сидел в тюрьме за антисоветскую пропаганду. И донос на него тогда написали не атеисты какие-нибудь, а свои же: настоятель храма, где он раньше служил, регент того же храма и протодьякон. Они обвиняли отца Иоанна в том, что он собирает вокруг себя молодёжь, не благословляет вступать в комсомол и ведет антисоветскую агитацию, чего на самом деле не было. Отца Иоанна оклеветали из зависти, ведь уже тогда, когда ему столько же лет, сколько Андрею, он собирал вокруг себя толпы людей. Особенно к нему тянулась молодёжь. Он был арестован. В тюрьме он провёл почти год в одиночной камере предварительного заключения. Во время допросов его жестоко пытали.       — Они все пальцы мне переломали! — с каким-то даже удивлением говорил батюшка, поднося к подслеповатым глазам свои искалеченные руки.       С целью окончательного изобличения преступника следователь назначил очную ставку с тем самым настоятелем храма, который его предал. Отец Иоанн знал, что этот человек является причиной его ареста и страданий. Но когда настоятель вошел в кабинет, отец Иоанн так обрадовался, увидев собрата-священника, с которым они множество раз вместе совершали божественную литургию, что бросился ему на шею. Он от избытка любви вообще забыл, что такое зло. Настоятель рухнул в объятия отца Иоанна – с ним случился обморок. Очная ставка не состоялась. Но отца Иоанна и без нее осудили на восемь лет лагерей. Просто так. Не за что. А поразило Андрея больше всего то, как отзывался батюшка о времени, проведённом в лагерях. Он сказал, что это были самые счастливые годы его жизни.       — Потому что Бог был рядом! — объяснил батюшка. — Почему-то не помню ничего плохого, — говорил он о тюремном лагере. — Только помню: небо отверсто и ангелы поют в небесах! Сейчас такой молитвы у меня нет…       Андрей часто размышлял: почему, за какие подвиги, за какие качества души Господь даёт подвижникам дарования прозорливости, чудотворений, делает их Своими сотаинниками? Ведь страшно даже представить, что тот, перед кем открываются самые сокровенные мысли и поступки людей, будет другим, чем бесконечно милосердным к каждому без исключения человеку; что сердце его не будет исполнено той могущественной, таинственной и всепрощающей любви, которую принёс в наш мир распятый Сын Божий.

***

      Жизнь в монастыре шла своим чередом. Вот только не для Андрея. Когда насельникам стало известно о его прошлом, что он был священником и что его запретили в служении, потому что он вступил в интимную связь с юношей, – на него стали смотреть искоса, отношение к нему изменилось. Молодые трудники втихаря смеялись над ним и избегали его общества. Андрей услышал однажды, как они спорили о том, кто будет помогать ему чистить снег. Снега за ночь выпало много. Его уборку игумен поручил двоим: Андрею и ещё кому-нибудь из трудников. Парни играли в считалочку, играли на спор в «камень-ножницы-бумага», чтобы определить того «счастливчика», кто сегодня будет работать в паре с геем.       — Жорик, ты только смотри в оба: до него не дотрагивайся! Даже лопатой его лопату не зацепи, а то голубым станешь! — смеялись ребята над «счастливчиком».       Андрею больно было это слышать. Так больно, что он хотел расквасить морды этим соплякам. Кусая губы от злости и обиды, он терпел. Потому что судьба его и так висела на волоске. Ещё одна выходка, ещё одна жалоба на него, и его выселят из монастыря. Он опозорит свою веру и подставит батюшку Иоанна, который вступился за него на собрании. Андрей делал вид, что не замечает то, как на него смотрят и что о нём говорят. По ночам он ходил жаловаться деве Марии: молился перед иконой её «Утешение».       Опытные послушники, живущие в монастыре уже давно, пугали Андреем новеньких послушников, которые только-только заступали в ряды трудников. Слагали байки, что есть у них один «особенный» монах. Поэтому Андрея боялись, его сторонились, с ним не разговаривали, не садились с ним за стол на трапезе, не становились рядом с ним в храме на молитву. Поговаривали также, что в нём сидит бес, и что не выселят его из монастыря, покуда настоятель с батюшкой Иоанном не изгонят из него этого беса. Рыжебородый монах (тот, что оповестил всю братию о нетрадиционной сексуальной ориентации Андрея) обзывал его садомитом, наспех крестился и сплевывал три раза через левое плечо всякий раз, когда Андрей проходил мимо него. Так Андрей стал чем-то вроде пугала, прокажённого. Он стал достопримечательностью монастыря в плохом смысле.       Однажды он прибежал к отцу Иоанну весь в слезах. Пожаловался, что больше так не может. Просил у старца духовного совета, умолял, чтобы тот научил его смирению, научил терпеть все те насмешки, от которых он страдает каждый божий день. Ведь отцу Иоанну тоже приходилось терпеть несправедливость: насмешки, оскорбления, лагерные пытки. Старец немного подумал и сказал:       — Есть одно верное средство, как научиться терпеть и не повреждаться от острых людских слов. Я тебе сейчас о том расскажу. Недалеко от монастыря есть небольшой прудик с рыбками. Знаешь? — Андрей кивнул. — Так вот, — продолжал батюшка, — там на берегу лежит большая, чёрная коряга. Видел её? — Андрей прищурился, устремив взгляд вверх: старался припомнить. — Развесистая такая коряга, большущая, чёрная, — помогал батюшка, изображая руками ствол и ветки дерева. — Давно она там. Я чуть постарше тебя был, когда здесь подвизался, а она уже там лежала. — Батюшка улыбался от воспоминаний. — Так вот, Андрюша, сходи к прудику и похвали эту корягу. Только хорошо хвали, старательно. Комплименты ей делай, ублажай разными словами ласковыми.       — Вслух? — удивляясь, спросил Андрей. Вслух ему бы не хотелось.       — А то как же? Конечно, вслух, Андрюшенька, вслух. Душевно, с эмоциями, с чувствами! Хвали корягу громко, отчётливо, чтобы она услышала. Потом придёшь и расскажешь, что было. Ступай.       Местность у пруда была малохоженной. Один раз в день по утрам сюда приходил отец Феофан кормить карасей. В зимний период рыба нуждалась в подкормке. Он же её и вылавливал по требованию монастырской кухни. Андрей дождался, когда отец Феофан вернулся с рыбалки с полным ведром карасей и прошмыгнул за территорию монастыря через заднюю калитку. Пруд был неподалёку. Нужно было пройти через небольшую рощу. Зимы здесь были мягкими и малоснежными, не то что на его малой родине в Покровке. Водоёмы не замерзали, только у самого берега за ночь покрывались кромкой льда. Андрей спустился к пруду в поисках той самой расчудесной коряги, которая, согласно словам батюшки, научит его терпению и кротости. Коряга действительно была большой и чёрной как смоль. Из-за мощных, причудливой формы ветвей, она походила на какое-то мифическое существо, частично скрытое под водой. Похоже, что когда-то в это дерево ударила молния, оно обгорело и упало в пруд.       Андрей долго смотрел на корягу и думал над словами батюшки. Почему старик улыбался, когда рассказывал о ней? Может, он хотел подшутить над ним? Отец Иоанн был весёлым, жизнерадостным старичком и, бывало, шутил над своими угрюмыми, изнурёнными постом собратьями, чтобы поднять им настроение. Андрей тоже вечно ходил хмурым и угрюмым. И ему в таком настроении велели воспевать и возвеличивать корягу. Что за ерунда?! Он и любимой своей жене не делал комплименты, и любимого Дениса особо не хвалил, а тут, извините, коряга.       Андрей осмотрелся по сторонам. Никто не должен увидеть и услышать то, что он будет тут сейчас вытворять. Плохо, что листва с деревьев вся опала и не скроет его от посторонних глаз, если такие появятся. Впрочем, кроме отца Феофана, здесь никто не ходит. Да и кто за ненадобностью пойдёт в рощу в такую промозглую погоду, когда мокрого снега выпало по щиколотки? В основном, все монахи и паломники гуляют вокруг монастыря в хвойном лесопарке. Там и дорожки и скамейки для отдыха есть, и пруд с декоративными карпиками. А через рощу никто не пойдет. Андрей успокоился и настроился на позитив. Он очень любил своего духовного отца и только ради него подошёл к коряге и заговорил с ней:       — Ты… ты такая большая! Т-такая чёрная! Такая гладкая! Ты… ты самая корявистая коряга в этой округе! — Звучало корявисто и коряво, но по-другому Андрей не умел.       Другой на его месте закатился бы от смеха и от всей этой нелепой ситуации. Может поэтому батюшка и дал ему такой совет, чтобы развеселить и поднять ему настроение. Но Андрей даже ни разу не улыбнулся. Он подошёл к делу со всей серьёзностью и ответственностью.       — Ты – украшение этого пруда! Нет, ты – украшение всего мира, всей вселенной! Твои руки… то есть я хотел сказать - ветви, словно крылья одинокой птицы!        Эта фраза была из некогда очень популярной песни, которую Андрей слушал в юности. А почему бы не использовать песни и стихи для достижения цели, если у самого нет ни воображения, ни опыта говорить красивые слова? В общем, Андрей провёл у пруда несколько часов, цитируя эпитеты из разных песен, из стихов Пушкина, Есенина и других поэтов и писателей, кого мог только вспомнить. Вечернюю трапезу он пропустил и вернулся только к вечернему богослужению. Отец Иоанн прихватил для него из трапезной ужин: два яблока и пять печенюшек. Чайник с горячим чаем у батюшки в кельи был. Разложив перед Андреем угощение, он спросил, как прошёл его день и как отреагировала коряга на его похвалу и комплементы.       — Никак, — ответил Андрей и внимательно посмотрел на старика. Да в своём ли он уме? Не устал ли сегодня от паломников?       — Странно… — задумался батюшка, поглаживая длинную, седую бороду. — А ты всё делал правильно, как я тебе велел?       — Да. Я даже стихи ей посвещал и песни пел. Называл её святой, подвижницей и праведницей.       — И что коряга?       — Ничего.       А что батюшка хочет от него услышать? Уж не думает ли он, что коряга живая?       — Ты вот что, — оживился старец, выходя из задумчивого состояния, — завтра пойти и отругай эту корягу! Вот на оскорбления она точно отреагирует. Брани её самыми скверными словами, какие только знаешь. А потом мне расскажешь, что было.       — И нецензурной бранью можно? — тоже оживился Андрей. Ему бы этого очень хотелось.       — Всё можно, Андрюша! Можешь даже и пнуть её, можешь сучки ей ломать – делай что твоей душе угодно!       А это Андрей сделает с превеликим удовольствием! В этом он мастер! После утрени, как только отец Феофан покормил карасей, Андрей отправился на пруд.       — Ну и чё разлеглась тут, пизда старая?! — Едва завидев корягу, он обложил её нехарактерным для монаха лексиконом. — И долго ты, блядина такая, будешь молчать?! Долго меня дураком перед батюшкой выставлять будешь?! — И он пнул её ногой.       Внутри у него всё заклокотало от нарастающего гнева и раздражения. Когда он был Сашкой, то не мог без матерной брани высказать ни одного предложения. Поступив в семинарию, он оставил эту вредную привычку, хотя обрывки нецензурной лексики, бывало, всё же проскакивали в его речи. «Переобувшись» из атеиста в христианина, Саше пришлось отказаться от многих своих удовольствий: от алкоголя, от сигарет, от матершины, от бестолкового времяпровождения и от гневливости. И если с первыми страстями он справлялся относительно легко, то с последней приходилось ещё долго бороться. Склонность к гневу снова возобладала им, как только в его жизни объявился Антон. Будь он неладен! А ещё возникло желание выпить. Пива. Нет, лучше водки. Проклятье! Андрей был уверен, что в монастыре он избавится от остатков своих былых страстей, станет ближе к Господу и достигнет святости. Как же так вышло, что здесь его страсти стали только усиливаться?       Он пропустил обедню – так ему понравилось издеваться над корягой. Вообразив вместо неё Антона, Андрей представлял, как избивает и унижает его. Пришёл к батюшке весь возбуждённый, запыхавшийся, красный и взмокший.       — Ну? — поинтересовался батюшка. — Хорошо ли поругал корягу?       — Да, отче, — удовлетворённо ответил Андрей. — И матерной бранью отругал и бил её даже!       На душе у него было так хорошо, так приятно, что он растерялся от нового вопроса батюшки:       — И что коряга?       — Ничего, — захлопал глазами Андрей, чувствуя какой-то облом внутри себя. Как будто он снова не справился с заданием, провалил важную миссию, которую назначил ему его духовник.       — Вот ты и получил практический урок, Андрюша, как должно тебе реагировать на острые слова людей. Хвалят ли тебя, ругают ли тебя, бьют ли тебя – будь, как та коряга. Запомни это и обретёшь мир в душе, и будешь совершенным.       Когда старец улёгся на покой, Андрей, чтобы не мешать ему, пошёл помолиться в храм. Ночная молитва вошла в привычку. В хорошую привычку. Он обдумывал то, что сказал отец Иоанн, и не хотел с ним соглашаться. Считал его наставление неуместным. Коряга – не живая. У неё нет ни желаний, ни эмоций, ни других чувств. Как можно сравнивать её с живым человеком и ставить её в пример? Андрей унывал. Эйфория, вызванная гневом к коряге, прошла, оставив после себя тяжесть и пустоту. Как же он – избранный сосуд духа святого, позволил себе распустить язык и руки, и опустится до подобной мерзости? Как же он будет сейчас величать и словословить Богородицу своим нечистым языком? Как же он будет завтра причащаться тела и крови Христовых своими мерзкими и нечистыми устами? На исповеди, ему снова будет в чём покаяться.       Представ перед иконой Богородицы «Утешение», Андрей опустился на колени и сделал сорок земных поклонов. От стыда он не смел поднять глаз и посмотреть на образ. Так и пресмыкался перед ним целый час, ощущая себя поганым червём. Из всех святых Андрей больше всего почитал Николая Чудотворца и Пресвятую Богородицу. Её он особо ублажал: пел ей акафисты, приносил к её иконам полевые цветы. Когда он был священником, всегда богато украшал цветами храм в дни её прославления. На иконе «Утешение», младенец Христос как-бы прикрывает уста своей матери, а она удерживает Его руку.       Во втором часу ночи, Андрей пошёл спать. В последнее время ему снился один и тот же сон: чей-то голос угрожал ему, что вот-вот до него доберётся. К утру он не помнил, что ему снилось. Православная церковь учит не доверять снам, не придавать им значение и не заниматься их толкованием. Этой ночью Андрей видел удивительный сон, который хорошо запомнил и потом долго вспоминал о нём. Ему снилась икона Богородицы «Утешение». Дева Мария говорила с ним. Голос её был тревожным и печальным. Как любящая мать предостерегает сына, так и она предостерегала Андрея о скорбях и об опасностях, которые скоро выпадут на его долю.       «Не ходи сегодня в трапезную, не ходи на послушание», — говорила дева Мария. А богомладенец Иисус тянулся своей ручкой к её устам и старался заслонить их.       «Нет, мать моя, не говори ему этого! Пусть он накажется!»       Но дева, удерживая руку богомладенца, уклонила от неё свой лик и повторила: «Не ходи сегодня в трапезную, не ходи на послушание».       Стоя на утренней службе, Андрей обдумывал, что бы мог означать этот сон. Как же он может не ходить на послушание? Отец Нафанаил не потерпит от него такой дерзости и укажет на дверь. А этого Андрей боится пуще всего. Да и кто он такой, чтобы ему являлась сама Богоматерь? Наверное, ночью он переусердствовал с молитвами, вот ему и приснился такой сон.       Выполняя послушание, Андрей и ещё двое трудников, носили вёдрами воду. Завтра у монахов банный день. Воду набирали из ёмкостей, куда с крыш стекала талая снеговая вода, и заполняли ею бочки в бане. Приезжих паломников в этот день было немного. Зимой их приезжает гораздо меньше, чем летом. Однако на территории монастыря было довольно оживлённо. Андрей заметил, как отец Нафанаил ходит туда-сюда, выходит из ворот и заходит обратно, словно поджидает кого-то. Так оно и было. Вскоре, к воротам подъехали два автомобиля. Но то приехали не паломники, а монахи из другого монастыря. Кто-то из братии дал Андрею знак, чтобы он бросал работу и приходил поприветствовать своих братьев во Христе. Трудники же продолжали работать. На них данная встреча не распространялась.       — Мир вам! — радостно приветствовали гости хозяев.       — Благословение Господне на вас! Добро пожаловать, братья дорогие! — великодушно приветствовал гостей настоятель.       Одного из них, скорее всего, тоже настоятеля, он обнял и облобызался с ним целованием Христовым. По сему было видно, что они друг друга знают и встречаются не в первый раз. Настоятель, отпустив братию по своим делам, предложил гостям совершить прогулку вокруг монастыря, показать его обустройство и хозяйство.       И вот уже время обеда. Насельники монастыря обязательно собираются вместе для общего приёма пищи. Андрей сопроводил батюшку Иоанна в трапезную вместе с двумя его духовными чадами, которые к нему приехали. Сам сел, как обычно, за самый дальний стол, дабы не смущать подтягивающихся с послушания трудников, которые постоянно шушукались, глядя на него, если он садился слишком близко.       — Ангела вам за трапезой! — громко и радостно пожелал настоятель, пришедший вместе с гостями-монахами на обед. У православных христиан фраза «Ангела за трапезой!» означает что-то наподобие «Приятного аппетита!»       — Невидимо предстоит! — хором ответили сидящие за столами. Так принято отвечать на это пожелание вместо «Спасибо!».       Настоятель вежливо и учтиво попросил послушников, сидящих за центральным столом, пересесть за другой, так как за этот, он хотел посадить своих гостей. Но главный приезжий монах остановил его, дав понять, что не стоит суетиться и воздавать им такие почести, когда они прекрасно пообедают и за дальним столом, – и он указал на стол, где сидел Андрей. Настоятель Нафанаил расплылся в улыбке и, одобрительно похлопав гостя по плечу, пригласил его и остальных монахов отобедать за дальним столом.       На обед подавали уху из карасей, запечённый картофель в молочном соусе с луком и сыром, три кусочка ржаного хлеба и булочку с чаем. У трудников были привилегии: они имели право попросить добавки. Андрей здесь вполне наедался. В юности он был любителем вкусно и плотно поесть. Бабушка откармливала единственного внука как на убой. Пекла ему пироги, делала сметанку, творог и маслице – всё из домашнего молочка. На столе у них всегда были мясо, рыба, выпечка и урожай со своего огорода. После смерти бабушки, Саша уехал из Покровки. На новом месте ему пришлось туго затянуть свой пояс, который он с той поры не развязывал и у него закрепилась привычка довольствоваться малым количеством пищи. И, наверное, потому православные посты зашли ему «на ура».       После работы на свежем морозном воздухе, у Андрея разыгрался аппетит. Поглощая картофель под соусом, он невольно взглянул на того монаха, который сел за стол напротив него. Их взгляды тут же встретились и зацепились. Андрей забыл как нужно жевать и глотать. Ещё немного и он забудет как дышать, потому что напротив него сидел он – отец Герман.