Между ангелом и демоном

      Да, теперь всё сходится. Теперь ясно, почему друзья в тот день на охоте называли его педиком и хотели застрелить. Значит, Герман действительно поимел его, и кто-то из односельчан это увидел. Зачем Герман это сделал? Неужели из мести? Разве священник может совершить подобную мерзость? Можно ожидать подобное от кого угодно. Даже от гомофоба, веселящегося в пьяном угаре. Но только не от священника!       После ухода Германа, Андрей страдал всю ночь. Как бы он хотел стать той самой корягой, неодушевлённой и бесчувственной. Долго смотрел на пустые бутылки из-под вина. Ходил вокруг холодильника: может там ещё есть алкоголь? Хотелось напиться вусмерть и забыться. Ночью глаз не сомкнул и с колен не вставал: плакал и молился. Идол монашества, возведённый им в ранг божества, рухнул. Андрей разочаровался в людях, в христианстве, в православии, в монашеской жизни. Он снова и снова хватался за голову, в которой была одна только мысль: «Что я здесь делаю, в этом царстве несправедливости, неискренности, доносительства, лизоблюдства, лести, корыстолюбия и упоения властью? Надо бежать отсюда. Скорее бежать». И, кажется, со всей очевидностью, что это одна-единственная верная мысль и никакая другая мысль невозможна. Казалось, что всё это время он жил в иллюзии. Он думал, нет, – он был уверен, что в монастыре живут какие-то особые люди: безгрешные, беззавистные, беззлобные. Одним словом – святые.       «Они лгали мне, они разочаровали меня. Я доверился людям вместо того, чтобы довериться одному только Богу. Моя вера уходит. Я теряю веру. Bepy в медведя святого Серафима Саровского. Веру в Марию Египетскую, идущую по воде. Веру, что каждое слово в Библии священно. В богодухновенность церковнославянского языка. В то, что не поститься нельзя, а не причащаться можно. В непорочность священников, в безупречность канонов и решений святых соборов. В то, что человек с номером автомобиля «666» продал душу дьяволу. В то, что Бог в меня верит несмотря на то, что я всё время сомневаюсь в Его существовании. Мир, такой сладкий, стабильный добрый мир, который я обрёл в церкви, среди всеобщего зла и нестабильности, пополз перед моими глазами. Я всюду увидел грех, всюду непрочность. Любви в церкви мало, а часто её и вовсе нет. Всюду стяжание. Всюду похоть и сластолюбие. Всюду сильные унижают слабых. Всюду тоталитарность. Мало снисхождения и милосердия. Почти нет прощения и жертвенности. Одним словом, всюду люди. Обычные грешные люди, и я среди этих людей. Люди церкви лгали мне в том, какие они. Они только изображали из себя особых, необыкновенных, вот тех, к которым я пришёл, потянулся. И теперь к ним нет доверия. Ни к братьям, ни к отцу Нафанаилу, ни даже к отцу Иоанну и святым – ни к кому. В монастырях такая же пустыня, как и везде. Как же опротивело смотреть на этих жирующих, купающихся в роскоши и развращенных умом монахов! Что я здесь делаю? Зачем я сюда пришёл? Что я хотел найти и что нашёл? Клуб по интересам? Тихую гавань в бурном море мирской суеты? Единомышленников? Место, где не работают физические законы и круглые сутки творятся чудеса? Святых непорочных старцев-прозорливцев? Добрых волшебников? А может, я искал место, где человек борется с дьяволом и непременно побеждает? Нет, глядя на всё то, что здесь творится, я с уверенностью говорю, что дьявол победил. Победил нас всех.       Да, я когда-то находил людей необыкновенных, видел чудеса невиданные, испытывал духовные чувства невыразимые. Но видел и ложь, и зависть, и нечестие, и тщеславие до небес, и блуд, и… чего только я не видел. И вера моя колебалась. Она шаталась, тряслась, как сухая былинка на морском берегу, обуреваемая всеми возможными ветрами. Привычный мир рушился, вера ломалась, падала, ей незачем было снова восставать. Ей не за что было зацепиться. Бог раз за разом отнимал у меня всё то, что мне было дорого: родителей, жену, детей, любимых мной людей… Любой нормальный человек давно бы плюнул на всё это. На все эти посты и молитвы, на которые не получаешь ответа, которые по сути уходят в пустоту. На всю эту религиозность, от которой терпишь одни убытки и не получаешь никакой пользы. Да, мне говорили, меня учили, что Бог лучше нас самих знает, что для нас полезно. Тогда зачем все эти потуги? У меня нет причин оставаться в православии после такого… Хочется забить на всё это и уехать домой. Упасть Денису в ноги и сказать, что я дурак, что раскаиваюсь и что снова хочу быть с ним, если он меня простит…       Но у меня всё ещё остаётся одно утешение. Есть только одно, что держит меня здесь. Я пришёл сюда, потому что Христос меня позвал. Это было много лет назад. Я жил как жил. И вдруг Он позвал, и я побежал за ним сломя голову. И прибежал сюда в монастырь, думая, что буду здесь счастлив. А теперь в голову лезут вопросы, от которых мне трудно уходить. На них трудно закрывать глаза, от них некуда деваться, на них нет ответа. А с чего я вообще взял, что то, во что я верю, истина? Что это так и есть на самом деле? Что евангелия не лгут? Что Христос и правда таков, как я Его себе представлял? Что весь мой прекрасный опыт, вот того новоначального призыва, не был просто каким-то уходом не пойми куда? Может, мне просто было одиноко? Может, это из-за трудного детства? Переживания смерти родителей? Психологической травмы? Может, я был просто не удовлетворен своей жизнью? Может, мне понравились люди, которые меня окружали в церкви? Очаровало православие с его песнопениями, архитектурой, историей, языком и образами? Поманило примером святых, многие из которых, потом как оказалось, вообще не существовали. Может быть, безбожник Антон был прав, и в тот день на охоте у меня сложился свой собственный мистический опыт? У меня тогда был сильный стресс. Из-за этого я мог видеть галлюцинации. Может быть, никакого святого Николая не было? Может быть, это всё было одной большой галлюцинацией? Может быть, Денис был прав, когда говорил, что «там», возможно, ничего и нет. А я взял разрушил нашу с ним любовь. Я разрушил наши с ним отношения, гоняясь за призраком, которого мечтал ещё раз увидеть. Я слышал рассказы об опыте других людей, об их встречах с потусторонним. Но почему я решил, что они стоят доверия? В чём моя проблема? Наверное в том, что я подменил свою веру знанием. Вот и всё. А знания я подкреплял доказательствами. Из чужого опыта: книжного или словесного. И из собственного, который мне казался абсолютным и проверенным. Но любые доказательства, любые свидетельства ущербны и не полны. Они могут заслуживать доверия или не заслуживать. Доказательства проверяются доверием, то есть верой. Замкнутый круг. Из него не вырваться. В этом порочность моей веры как знания. Веры как уверенности. Потому что Бог никогда не даёт знания. Не даёт доказательств. Он предлагает мне веру как свободный выбор. Веру как риск. Веру как надежду. Да, я когда-то услышал о Христе. Я полюбил Христа. Я оставил свою прежнюю греховную жизнь и пришёл в церковь, которую создал Христос. Я полюбил церковь. Я встретил и полюбил не какого-то там Бога, а Бога – любящего меня. Моя вера – это мой ответ на Его любовь ко мне. На Его призыв ко мне. На Его неземное милосердие. На Его неземное божественное умаление. На Его служение мне. На его жертву мне. На Его страдания за меня и на Его смерть за меня. На Его Воскресение для меня. Хорошо, пускай мне всё это показалось. Пускай я всё это сам себе придумал: придумал святого Николая, придумал такого Бога. Или мне внушили, что Бог такой. Доказать, что это так или не так, невозможно. Но я буду надеяться, что это именно так.       Я сформулировал свою веру. Я ее переформулировал. Я понял, что как уверенность она для меня невозможна. А возможна лишь как надежда. Я надеюсь, что Бог есть. Я надеюсь, что Бог мой Отец. Я надеюсь, что Христос Сын Божий. Я надеюсь, что Он любит меня и хочет, чтобы я был с Ним. Он для того меня и создал, чтобы я был с Ним. Я надеюсь, что Он хочет меня спасти. И надеюсь, что спасёт. Я надеюсь, что Он со мной во все дни до скончания века, что бы я ни сделал и куда бы я от Него ни убегал. Я надеюсь, что церковь, в которой я Его встретил, и есть та церковь, которую создал Он и только Он. Так что я тут. Я всё ещё православный. Я никуда не ухожу, и не дождётесь. Господь, приведший меня в церковь, дал мне здесь опыт щедрости, целомудрия, смирения, доброты, праведности, бескорыстия, жертвенной любви, опыт правды, опыт встречи с людьми, в которых отразился Христос, которые живы Христом, которые мне явили Христа. На которых я смотрел и думал: если они хоть на одну тысячную как Христос, и они здесь, то моё место тоже здесь. Всецело предаю себя в руки твои, Господи. Я твой раб. Делай со мной, что хочешь. Научи меня молиться. Сам во мне молись. Аминь».       Батюшка Иоанн говорил, что с каждым верующим человеком случается кризис веры. Какой был у апостола Фомы. Когда он, видя все те чудеса, которые творил его божественный учитель, видя как тот воскрешает мёртвых, не поверил, когда он воскрес из мёртвых. Без кризиса веры невозможно подняться на более высокий уровень христианской жизни. Кто-то не выдерживает, разочаровывается и уходит из монастыря, из церкви, из православия, из религии, а кто-то продолжает путь – путь на небо. Каким бы ни был «неправильным» Воскресенский монастырь, какими бы ни были нечестивыми его насельники и настоятель, они не могут стать той причиной, по которой Андрей покинет монашество. Что монашеская жизнь трудная, это всем известно. А что она самая высокая, самая чистая, самая прекрасная, сладостнейшая, отрадная, светлая, радостью вечной сияющая, это не многим известно. Но истина на стороне малых, а не многих. Потому Господь и сказал возлюбленным ученикам: не бойся, малое моё стадо.       Герман не рассчитывал увидеть Андрея в ближайшие несколько дней. Он был уверен, что молодой монах впадёт в депрессию, будет страдать, самобичеваться и выйдет из своей комнаты в лучшем случае только через сутки. Но тем же утром, Герман увидел Андрея в трапезной за завтраком, как ни в чём не бывало. Герман как зашёл туда, так и выскочил, чтоб не попасться ему на глаза. Андрей его не заметил. Он спокойно ел свой омлет и беседовал с одним из братьев, который слишком пристально, как-то совсем не по-братски пялился на его гладковыбритое лицо. Герман был раздосадован, увидев Андрея в его обычном настроении. Не угрюмого, не убитого горем, без кислой мины на лице. У него даже мешков под глазами не было! Интересно, что он почувствовал, когда узнал, что над ним надругался его заклятый враг? Герман всосал вглубь рта нижнюю губу и прикусил её, вспоминая, как хорошо ему было в тугой и жаркой Сашкиной попке. В паху отозвалось приятным ощущением. Герман сильнее стиснул на губе зубы, вызывая боль. Чтобы эта боль подавила сексуальное возбуждение. Дождался, когда Андрей выйдет из трапезной и пойдёт к себе, чтобы проверить на самом ли деле он не переживает по поводу надругательства над собой или только делает вид.       — Ну что, Санёк? — окликнул он его, едва тот вышел из столовой. — Небось уже вещички собираешь? Сбежать намылился, да?       — Что Вы, ваше Преподобие. — Андрей учтиво поклонился ему, как того требует монастырский устав. — Благословите, отче, — сложил ладони лодочкой: правую поверх левой.       После вчерашнего, Герман не ожидал такого доброжелательного к себе отношения. Он даже как-то растерялся. Машинально пробубнил молитву и осенил Андрея крёстным знамением. Благословлял он всех, кто к нему за этим обращался. И братьев, и паломников. Это действие у всех священников доведено до автоматизма. Поэтому им не нужно на нём сосредотачиваться. Руки сами крестят, и губы сами шепчут молитву. Священник может одновременно благословлять одних людей и разговаривать с другими. Герман не успел понять, что к чему, как Андрея уже след простыл. А на коже правой руки остались тепло и влажность от его губ. Что означает сия его любезность? Неужели он не испытывает к нему ненависти и неприязни? Неужели его не задело то, что он с ним сделал? А может, он просто ему не поверил? Воспринял его слова как злую шутку? Как пьяный бред? А быть может, он сам много выпил вчера и забыл слова Германа? Тоже вполне возможно.       «А вдруг, — подумал Герман и снова прикусил губу, — а вдруг он знал? А вдруг ему понравилось, как я его?..»       От этих мыслей приятные ощущения в паху стали возобновляться, и Герман поспешил в храм, дабы скорее обуздать своего лютого телесе озлобление.       Наведался он к Андрею после вечернего богослужения. Как всегда без предупредительной молитвы и даже без стука. Хотелось застать его врасплох, увидеть, как он страдает и не находит себе места. Но комната была заперта изнутри. Герман забыл, что замок был отремонтирован и теперь к Андрею так просто не попадёшь. Пришлось сначала постучать, а потом прочитать молитву. Андрей впустил его.       — Ну ты как, Санёк? Голова после вчерашнего не болит? — Герман деликатно старался подойти в своему главному вопросу: — А что я тебе вчера перед уходом сказал, помнишь?       — Каждое слово, — без стремления уйти от больной темы, ответил Андрей. Он невозмутимо посмотрел настоятелю прямо в глаза. Его ничуть не покоробило то, что Герман опять назвал его Сашей.       — Ты, наверное, думаешь, что я вчера пошутил?       Герман не верил, что Андрей может оставаться настолько спокойным после того, о чём вчера узнал. Ни один человек не сможет оставаться безразличным, если ему вдруг скажут, что он когда-то подвергался насилию. Даже если он сам этого не помнил.       — Нет, я так не думаю. Теперь всё сходится, — ответил Андрей.       — Что сходится?       — Да так… ничего. — Андрей понял, что болтнул лишнего. Герман не должен знать о том, что его действия стали причиной, по которой хулигана Сашку чуть не застрелили.       — И как ты?       — Как видите. — Андрей пожал плечами. — Вы же вчера сказали, чтобы я жил с этим. Вот я и живу. — Он взял со стола молитвослов и начал листать, готовясь исполнить вечернее молитвенное правило.        — Небось ненавидишь меня теперь? — допытывался Герман.       Андрей перестал листать книгу и усмехнулся:       — Да я и раньше не особо любил Вас, отче. А теперь… Что было, то было. Я уже давно не маленький, чтобы плакаться из-за каждой мелкой трагедии.       — Трах в жопу против твоей воли ты считаешь мелкой трагедией? — Герман надавил сильнее, чтобы увидеть, что же скрывается в глубинах этой загадочной, непонятной ему личности, которая теперь именовалась монахом Андреем.        Андрей улыбнулся, захлопнул книгу и положил обратно на стол. Как опытный психолог Герман знал, что если человек улыбается, или смеётся во время тяжёлого, неприятного ему разговора, значит ему очень больно. Улыбка и смех – это маска, которую человек вынужден надевать, чтобы скрыть от окружающих свою душевную боль.       — Ой, знаете, отче, я переживал и не такое… — Андрей запустил руку в карман, нащупал чётки и стал перебирать гладкие бусины. — Мне было всего семь лет, когда я увидел, как мой отец в упор стреляет в мою мать из ружья. Мама была беременной. Отец выстрелил ей прямо в живот. А потом… — Он сильно сжал пальцами одну бусину, будто хотел раздавить её. — А потом он сам застрелился. Прямо на моих глазах. Согласитесь, что это в тысячу раз страшнее и тяжелее пережить, чем какой-то там… трах, как Вы изволили выразиться. — Андрей глубоко вздохнул и часто заморгал, чтобы не потекли слёзы.       — Да, я знаю эту историю. — Герман сочувственно вздохнул и устало рухнул в кресло. — Мне школьная учительница твоя рассказывала. Та, которая возле церкви жила. Не помню уже, как её звали… — Герман нервно теребил свою доходящую ему до груди чёрную бороду. Лицо его было напряжено. Он осознал всё то, что натворил, но боялся Андрею в этом признаться. — Я ведь потому и уехал тогда из Покровки, чтобы тебя больше не бесить своим присутствием. Прости. — Наконец заветное слово вырывается из его уст. — Если бы я раньше знал, что тебе пришлось пережить в детстве, то никогда бы так с тобой не поступил… Ты меня простишь? — Кажется, Герман просил об этом совершенно искренне.       — Бог простит, — ответил Андрей и вытер пальцами под глазами. Он подошёл к окну и стал присматриваться. Но на улице уже стемнело и ничего не было видно.       — Я хочу не чтобы Бог, а чтобы ты меня простил.       Герман также тяжело поднялся с кресла, как и садился. Он ждал от Андрея ответа. Тот молчал. Видимо собирался с силами.       — Бог простит, и я прощаю, — сухо ответил Андрей, не поворачиваясь, и всё так же пристально всматриваясь в темноту за окном. Он хотел бы сказать это помягче. Но сказал так, как есть, так, как он это чувствовал.       — Спасибо, — выдавил Герман.       На душе стало немного легче. Он хотел подойти к Андрею и обнять его. Не как вчера, а по-настоящему. Как духовного сына. Не смог. Совесть не позволила. Со спины Андрей казался напряжённым. Кажется, ему и вправду было всё равно, что Герман сделал с ним десять лет назад. Ужасная трагедия, случившаяся в его семье, ранила его гораздо глубже и на всю жизнь. Перед тем, как уйти, Герман спросил:       — Причаститься завтра хочешь?       — Очень хочу! — Андрей вмиг изменился: подошёл к настоятелю и пал к его ногам; схватил за руку, желая поцеловать из благодарности.       — Не надо… — Герман восприпятствовал целованию и спрятал руку за спину. — Вставай. Не надо вот этого всего… Завтра жду тебя на литургию. Причастишься, а потом будешь помогать мне с прихожанами. Всё понял?        — Понял, отче. Спаси Вас Господи! — сиял от счастья Андрей, ожидая скорого соединения со Христом.       Герман перекрестил его, благословляя на ночь, и ушёл. Утром следующего дня, Андрей пришёл в храм раньше всех. Послушники, постоянно дежурившие у дверей храма, пропустили его без всяких вопросов. Видно, что Герман не забыл предупредить их об Андрее. Храм Воскресения Христова поразил его своей внутренним убранством и благолепием. Приложившись к иконам и совершив сорок земных поклонов перед центральной иконой «Воскресение Христово», Андрей стал рассматривать свод храма, расписанный живописными библейскими сюжетами, которые поражали своей реалистичностью. Вот будущие апостолы Пётр, Иоанн и Иаков рыбачат в лодке. Пока они простые рыбаки. Они вытаскивают из моря сети по просьбе Иисуса, который стоит на берегу. Сети до отказа наполнены рыбой. Лица рыбаков выражают изумление и страх. Кажется, они впервые в жизни видят столько много рыбы. Они ещё не знают, что скоро будут ловить человеков.       А если повернуться спиной к царским вратам и посмотреть на западную стену, то непременно увидишь картину Страшного Суда. Такая есть в любом храме. Только сюжеты и стили написания могут быть разными: от средневековой живописи до современности. В этом храме был изображён сюжет всеобщего воскресения, которое произойдёт, когда Иисус Христос вновь придёт на землю. Только теперь Он придёт не для того, чтобы послужить людям и принести себя в жертву за их грехи, а чтобы судить мир. В тот день, согласно христианскому вероучению, воскреснут и выйдут из гробов все люди, когда-либо жившие на земле, начиная от первого человека – Адама. Зрелище поистине великое и ужасающее. На картине были изображены летающие ангелы. В православной иконописи, ангелы – это вовсе не милые пухленькие детишки с крылышками за спиной, а грозные, невозмутимые дядьки с огромными огненными крыльями и мечами в руках. На картине один ангел трубил в рог, а другие – хватали грешников и несли их на судное место. Ещё один ангел в одной руке держал меч, а в другой - весы правосудия.       Вот Андрей видит на картине выходящую из могилы воскресшую женщину. Очень привлекательную, с длинными, распущенными волосами, с серёжками в ушах и бусами на шее. Вот только руки у неё по локоть в крови и лицо виноватое. Она сожалеет, что при жизни делала аборты. И над ней уже стоит грозный ангел…       А вот из могилы выходит военный. Он в парадном мундире времён Второй Мировой и с многочисленными орденами на груди. Только он не рад. Он бьёт себя по лбу от того, что он дурак, потому что при жизни был атеистом. И над ним уже парит грозный ангел…       А вот последний русский царь-мученик Николай II со своей семьёй. Они преисполнены радостью, одеты в белоснежные одежды, на голове у них сияющие венцы. Лучезарный ангел с огненными крыльями, ведёт их к Христу Богу…       Храм постепенно заполнился монахами и паломниками. Началось богослужение. Возглавлял его настоятель монастыря – отец Герман. Андрей причастился из его рук.       — Никуда не уходи. Останешься мне помогать, — шепнул он Андрею, отходящему от чаши причастия.       Андрей пошёл запивать принятые святые дары и тогда только обратил внимание, какое множество народа собралось в храме: яблоку негде было упасть. А ещё он заметил, что некоторые люди ведут себя очень странно. Одни раскачиваются с закрытыми глазами, другие мотают головой, как будто взбадриваются, чтобы не уснуть стоя на ногах, иные так вообще ведут себя как животные: облизываются, чешутся, лохматят руками волосы, дышат, широко открыв рот и высунув язык, как собаки, грызут длинные рукава одежды, будто выискивая у себя блох, подпевают, точнее подвывают монашескому хору. Здесь однозначно есть бесноватые. Андрей сталкивался с такими неоднократно, когда был священником. Поэтому его глаз на одержимых был намётан.       Когда богослужение закончилось, Герман повелел этим людям построиться в несколько рядов. Люди, как солдаты перед парадом, быстро выстроились в шеренги. Как будто заранее отрепетировали. Герман, самодовольный и самоуверенный, с величественным видом вышел к народу с большим крестом в руках. Подозвав Андрея и других нескольких монахов, он велел им контролировать очередность людей, следить за дистанцией между ними, чтобы не было толкотни. Особо буйных нужно было держать, чтобы они не убежали. Далее Герман стал по очереди подходить к этим бесноватым и приказывать демонам выйти из них. В католицизме этот обряд называется экзорцизмом, а в православии отчиткой. Заключается она в следующем: священник читает над бесноватым особые молитвы, трижды осеняет крёстным знамением, окропляет святой водой и прикладывает ко кресту или к Библии. Иногда демон изгоняется с первого раза, а иногда требуется несколько раз проводить отчитку. Что с первых же минут смутило Андрея в этом мероприятии, так это то, что обряд проводился при открытых дверях. Заходи и смотри все кто хочет. Между тем, как отчитка должна проводиться с каждым человеком по отдельности и при закрытых дверях, а не вот так массово. Даже близким родственникам одержимого зачастую нельзя присутствовать на отчитке. Что уж говорить о посторонних и о детях, которые были здесь и видели весь этот процесс.       Как только Герман рявкнул на первого демона, его хозяин – высокий мужчина средних лет, весь затрясся, как будто его ударило током и закатил глаза. Герман прочёл молитву, легонько стукнул мужика крестом по голове, после чего он расслабился и опустился на пол. Монахи подхватили его, чтобы он не ушибся.       Следующей на очереди была пожилая женщина. Она вела себя спокойно и тихо, так что и заподозрить было нельзя, что в ней сидит демон. Но когда большой позолоченный крест коснулся её головушки, она заахала и заохала, и зажмурилась, как будто ей стало очень больно.       — Ой, ой, ой, хватит! Ой, хватит! Ой, горю! Горю я! — всё громче и громче вопила женщина.       — Выходи! — приказал Герман её бесу. — Во имя отца и сына и святого духа!       — Ой, ой, ой! Ой, сейчас-сейчас! Ой горячо-горячо! Ой, горю-горю! — Бабка стала обмахивать себя руками, как веером. Лицо её стало красным и на лбу выступил пот.       Герман окропил её святой водой, и она сразу осела на пол и успокоилась. А потом встала и поблагодарила батюшку за избавление от нечистого. А Герман меж тем подошёл к молодой девушке. Она была с непокрытой головой и этим очень его прогневила. Он выругал её и повелел сейчас же надеть платок. В ответ девушка взяла и плюнула на него. А потом послала на три буквы.       — Ах ты сучка! — заорал на неё Герман. — А ну-ка на, целуй! — стал пихать ей крест в лицо, но она вертелась и отталкивала крест от себя. — Целуй, шлюха! Кому говорю?! Держите её! Держите! — скомандовал он своим монахам.       Двое монахов тут же скрутили хрупкую барышню и обездвижили, поставив на колени перед своим начальником. Герман грубо взял её за волосы на макушке, чтоб не вертела головой и с возгласом: «А ну-ка выходи, тварь, во имя отца и сына, и святого духа!», надавил крестом на её лицо. Да так небрежно и сильно, что на лбу у неё остались следы от распятия. Девушка после этого расслабилась и перестала материться. Это значило, что нечистый дух вышел из неё. Монахи её отпустили. Не задерживаясь, потому что бесноватых было очень много, Герман пошёл к следующему.       — Иди ты нахуй! — вдруг хриплым прокуренным голосом крикнула ему та девушка. Она встала и стала приводить себя в порядок, поправляя одежду и волосы.       — Чё сказала, сука? — повернулся к ней Герман, и лицо его стало пунцовым от злости.       — Что слышал, — буркнула себе под нос девушка.       Одернув короткую юбку, она вышла из строя бесноватых и заторопилась покинуть храм, побоявшись, что её снова скрутят. Стало ясно: бес из неё не вышел и всё ещё сидит в ней.       — Смотри у меня! — Герман погрозил ей кулаком. — Я с тобой ещё поговорю!       А на очереди была другая женщина. Андрею она показалась знакомой. Он её где-то видел. Только не помнил, где и как её зовут. Когда Герман подошёл к ней, она было набросилась на него с кулаками, но монахи быстро отреагировали и схватили её.       — А теперь все слушайте! — крикнул Герман находившимся в храме. — Все слушайте, что дьявол от вас скрывает!       В храме воцарилась тишина. Бесноватые на время перестали выть, а дети перестали баловаться и шуметь.       — А ну-ка говори! — приказал он женщине, которую держали монахи. — Говори, как твоё имя?! — Лицо женщины жёстко перекосило, будто она съела лимон. — Имя?! Имя мне своё назови! — требовал Герман.       — Айфон! Айфон! — взвизгнула женщина, еле разомкнув свои слипшиеся от оскомины губы.       — Все слышали?! — обратился Герман к толпе. — Айфон – это одно из имён сатаны! Дальше давай говори! — вновь приказал он демону.       Бедную женщину опять всю скрючило и перекосило. Покуда демон молчал, её отпускало. Но когда Герман приказывал нечистому говорить, женщина начинала дёргаться, как от нервного тика.       — У кого айфон, у кого айфон — я за тем слежу, я за тем слежу! — противным голосом заверещала женщина. Голос у её демона был отвратительным и очень напоминал голос Смеагола из «Властелина колец».       — Все слышали?! — воскликнул Герман. — У кого айфон, за тем сатана следит! Айфон – это слуга дьявола! Ну-ка, у кого тут есть айфоны?! — окинул тревожным взглядом толпу. — Живо избавляйтесь от айфонов, а то в ад пойдёте!       Люди загалдели, засуетились, полезли в карманы и сумочки за своими телефонами. Бабульки стали приставать со своими кнопочными телефонами к молодым, чтобы те им подсказали, айфон это или нет. По храму стали ходить монахи с чёрными пакетами и собирать у верующих айфоны. Люди расставались со своими дорогими телефонами без всякого сожаления. Некоторые отдавали свои телефоны, которые не были айфонами, так люди были напуганы. Андрей наблюдая за происходящим, пребывал в состоянии лёгкого шока. Испытывал страх, удивление и возмущение. Пока он не мог себе объяснить этого чувства. Всё ему казалось здесь выходящим за рамки православия: поведение отца Германа, поведение одержимых, наивность и безоговорочное послушание остальных присутствующих. Он видел, как люди снимали на свои телефоны обряд отчитки. Видел, как один монах по просьбе Германа, ходил за ним и крупным планом снимал на телефон одержимых: как они себя ведут и что говорят. Это вообще нормально? Это вообще допустимо с точки зрения православной этики? Может, Андрей просто никогда не был на отчитках и сам их не проводил, чтобы знать, как оно должно быть по уставу? Отец Герман казался очень опытным в этом деле. Если бы он делал что-то не так, то вышестоящий епископ давно запретил бы его в служении. Этим Андрей себя и успокоил.       В храме до обеда стояли вопли, крики, визги. Некоторые, когда Герман подходил к ним, падали в обморок. Некоторых тошнило и рвало. Герман ругался. Говорил, что приходить на отчитку нужно как на операцию: на пустой желудок. Андрей, вместе с другими монахами, помогал держать бесноватых, которые поражали своей нечеловеческой силой. Молодые девушки, старенькие, немощные бабушки и дедушки, - они буйствовали так, что их с трудом удерживали несколько взрослых мужчин, среди которых были не только монахи, но и родственники бесноватых. Был один отрок десяти лет. Когда Герман осенял его крестом, он вырывался с такой силой, что у него кости трещали на весь храм. Андрей молился, чтобы мальчик не поломал себе ничего…       К обеду всё закончилось. Храм опустел. Кто-то уехал домой, а кто-то заселился в монастырскую гостиницу. Как правило те, из которых бесы так и не вышли. Или вышли, но не все, и нужно было ещё раз проводить отчитку. Андрей, исполняя послушание, остался в храме один для уборки. Его трясло и немного подташнивало после произошедшего здесь. Руки были в синяках и царапинах, которые ему нанесли люди в приступе беснования. Работая с нечистой силой, нельзя остаться неповреждённым. Даже если ты просто наблюдатель, а не участник, всё равно твоя душа повреждается от увиденного. Находиться рядом с одержимым – это как попасть в палату к буйным психам, только умноженное в десять раз. После этого ты чувствуешь себя одним из них. Ты начинаешь прислушиваться к своим внутренним ощущениям, начинаешь паниковать: а не одержим ли я? А вдруг изгнанные бесы вселятся в меня? Вдруг я стану таким, как эти люди? Это страшно. Реально страшно. И тебе бы хотелось больше с этим никогда не связываться. Но реальность такова, что в жизни ты чаще всего сталкиваешься с тем, чего не хочешь и чего боишься.        Вечером Герман навестил Андрея.       — Ну как ты? — спросил он его. — Как себя чувствуешь? Всё хорошо?        До «хорошо» душевное состояние Андрея не дотягивало. «Нормально» и то можно ответить с натяжкой.       — Если нормально, то завтра тоже жду тебя. Сначала на причастие, а после будешь мне помогать на отчитке.        Андрей вздохнул и перекрестился, приняв слова настоятеля как должное.       — Может, у тебя какие вопросы ко мне есть? Так ты задавай, не стесняйся. — Герман подстегивал его любопытство.       — Только один, — набрался смелости Андрей. — Ваше Преподобие, я видел, как Вы сами айфоном пользуетесь. Зачем же Вы людям сказали, чтобы они от них избавились?       Герман рассмеялся и похлопал Андрея по плечу.       — А ты, однако, наблюдательный, сын мой! — похвалил он его. — Если не будешь мне прекословить и совать нос не в свои дела, то я тебе расскажу, как и для чего я людям это говорю.       — То есть Вы солгали людям про айфон, что это слуга дьявола?       — Что значит солгал? — рассердился Герман. — Ты слышал, что Наташкин бес сказал? Это он сказал про айфон, а не я. Уши-то прочисти сначала, а потом обвиняй!       — Простите меня, отец, — повинился Андрей.        Герман поглядел на него сверху вниз, как на ничтожество, как на своего личного раба, и уже собрался уходить.       — А что Вы с ними сделали? — неожиданно спросил Андрей ему в спину.       — С кем? — покосился на него Герман.       — С айфонами.       — Не твоё дело. Сжёг я их. В ад отправил. Понятно тебе?       — Понятно, отче.       — Ещё вопросы есть? — Герман сердито зыркнул на него через плечо.       — Есть. — Андрей не хотел говорить этого, но как-то само вырвалось. Вопрос, который он хотел задать, волновал его со вчерашнего дня.       — Говори, — ждал Герман.       — Как Вы узнали, что я… что у меня… — замялся Андрей. Спросить об этом было не легко. — Как Вы узнали, что я совершил содомский грех? Вам отец Нафанаил про меня рассказал, да?       Тут Герман неожиданно расцвёл. Он был очень доволен этим вопросом. Подскочив к Андрею, он по-дружески приобнял его одной рукой.       — Нет, это не Нафанаил мне рассказал, — засмеялся он. — Мне никто о тебе ничего не рассказывал.       — Но как… Как Вы тогда догадались?.. — недоумевал Андрей.       Неужели у Германа дар прозорливости? Но ведь это божий дар, а значит… Значит Герман свят в очах божьих, несмотря на все его прошлые согрешения?       — Рыбак рыбака видит издалека! — широко улыбаясь, Герман задорно похлопал Андрея по плечу.       Затем он по обыкновению благословил его и ушёл. Андрей не понял смысла его слов. Помолился и немного почитал Библию. На изучение трудов святых отцов не осталось никаких сил, и он лёг спать. И вот ему снится сон: кто-то стучится в его келью.       «Кто там?», спрашивает Андрей.       «Это я», — отвечает кто-то за дверью.       «Кто «я»?», снова спрашивает Андрей.       «Я – Денис».       «Денис!» — Андрей сразу вскакивает с постели и бежит открывать дверь. А на дворе ночь и в монастыре темно. Андрей только видит призрачный силуэт человека перед собой, но не видит его лица. Он высокий, стройный, от него приятно пахнет церковью. Именно таким Андрей помнил Дениса, когда тот возвращался из церкви, в которую, после своего запрета в служении, Андрей больше не ходил. Да – это был Денис! Андрей впускает его и параллельно ищет рукой выключатель на стене, чтобы включить свет. Но Денис ласково берёт его за руку, намекая, что им лучше будет остаться в темноте. Андрей чувствует его недвусмысленные прикосновения. Его дыхание, которое наводит на мысли о сексе. Его движения, которые плавно подталкивают Андрея туда, где стоит кровать. Андрей не сопротивляется. Он любит его и хочет его. Даже во сне чувствует, как возбуждается. Он забыл, что он монах. Ложится на постель и позволяет Денису оседлать себя и трогать себя везде, где позволяет монашеское облачение. Денис прижимается к нему всем телом и хочет поцеловать. Андрей чувствует близость его губ и делает попытку первым. Губы касаются длинной, густой бороды, которая грубыми волосками обжигает его нежную, гладко выбритую кожу лица и шеи.       «Саша, Сашенька! — Денис хрипит в порыве возбуждения, страстно лобызая открытые участки его тела. — Я так по тебе скучал, я так по тебе скучал! Я все эти десять лет думал только о тебе! Я вспоминал тебя и то, как мне было хорошо с тобой! Тебе ведь тоже понравилось? Ну скажи, что тебе со мной понравилось! Ты тоже об этом мечтал, я знаю. И вот я пришёл. Я осуществлю твою мечту. Давай повторим как в тот раз? Давай сделаем это! Ты ведь меня хочешь?» — поглаживает его ниже живота и нащупывает член через подрясник.       «Хочу! Очень хочу!» — отвечает Андрей, у которого вовсю стоит. А самому в голову лезут тревожные мысли. В душе какое-то беспокойство, какой-то страх. Откуда здесь Денис? Как он его нашёл? Какие десять лет? Почему он с бородой? Ответив сам на свои вопросы, Андрей в ужасе вскрикивает. Это не Денис и это не сон!..