Игрушка для убийцы

Привыкать к новому образу жизни было трудно. Если раньше Аня гневно жаловалась на отсутствие свободного времени, то теперь с горечью вспоминала те былые времена, когда она могла днями и ночами пропадать в лаборатории, работая над очередным экспериментальным оружием. Вот уже несколько дней, а если быть точнее — шесть дней и ещё семь часов от сегодняшнего, Дубровская коротала в четырёх стенах. Каждая попытка занять себя хоть чем-то с треском проваливалась, и девушка оставалась наедине с поглощающим её одиночеством. Конечно, она пыталась дозвониться до Разумовского — может, он бы позволил ей хотя бы воздухом свежим подышать. Но «рыжий чёрт» даже явиться не соизволил. Ни то, чтобы Аня дико соскучилась по его пугающему взгляду и наглой ухмылки (а она его только таким и запомнила), но время от времени стала подумывать о том, что и Птица мог стать каким-никаким собеседником. А то так ведь и с ума сойти можно. Валентина, как и обещала, на глаза Дубровской не попадается. Пару раз девушка пыталась её подловить, но безуспешно. Женщина действует похлеще профессиональной шпионки: то ли ночью, то ли ранним утром беззвучно открывает двери, оставляет еду и другие необходимые вещи и тихонько уходит. Ане обидно даже становится. Только обида эта сменяется на презрение к самой себе, стоит только вспомнить причину такого поведения уборщицы. Поскольку заняться здесь было абсолютно нечем, размышления стали чуть ли не единственным развлечением девушки. Порой, очень мучительным увлечением. Она много думала о сложившейся ситуации и всё время приходила к неутешительным выводам: торговаться с Разумовским бесполезно. Ей казалось, у него есть всё: деньги, связи, возможности. Только вот сердца не было. Или же оно было, но холодное и каменное. Аня ведь один лишь раз застала его другим — смятённым и тревожным. Но это, наверное, был случай из ряда вон выходящий. Иначе она себе объяснить подобное не могла. В основном Разумовский представлялся ей полным мудаком, поэтому мысленно девушка разделила его поведение на две стороны. Первая — это «Серёженька» — тот самый мальчик, о котором ей тётя Валя рассказывала. Может быть, в тот единственный раз Аня его и видела, дрожащего и волнующегося. А вот вторая сторона — «рыжий чёрт», он же «Птица», а также «мудила с птичьими глазами» и просто «конченый псих». Самый ужасный человек, которого она знает. Так уж сложилось, что последний появляется чаще, а существование первого, по мнению девушки, могло быть и вовсе вымышленным ею же. Как-то раз Аня на полном серьёзе задумалась: а не страдает ли многоуважаемый товарищ Разумовский биполярочкой? Но мысль эту она сразу же куда подальше запихала, чтобы и свою психику не травмировать. Конечно, Дубровской и так понятно было, что с Сергеем явно что-то не так (как минимум, потому что он держит её в плену, постоянно затирает что-то про справедливость и тут же заживо сжигает человека), но меньше всего ей хотелось думать о том, что её похититель «два в одном». Если не больше. Вот уж чего, но подобного Аня ни на шутку боялась. Психически нездоровые люди — они на то и ненормальные, никогда не знаешь, чего от них ожидать. А погибать в муках от рук душевнобольного маньяка девушке не хотелось. Ей вообще умирать не хотелось. Она ведь только жить начала, едва ли выбралась из вечной грязи, нашла своё место, а тут... снова с головой в грязь, да и не по своей вине. Разумовский все эти шесть дней был тем самым «Серёженькой» — морально подавленным, зашуганным и нервозным. Всё это время он пытался прийти в себя после того, как Птица его же руками убил Гречкина. Смотря на свои совершенно чистые руки, он видел кровь на них. Она была повсюду: от кончиков ногтей и до самых локтей. Серёжа пытался внушить себе, что это не он убийца, а тот, кто внутри него, тот, кто отчаянно рвётся наружу и то и дело добивается своего. Но это было неправильно и от того невозможно. Птица был неотъемлемой частью Разумовского, его обратной стороной. Он был с ним всегда, иногда уходя в тень, а потом снова вырываясь вперёд. Конечно, Серёжа помнил о девушке, что собственноручно запер в башне. Конечно, парень не считал это правильным. Была бы его воля исключительно его, то он бы давно отпустил Аню домой, да в придачу заплатил бы ей моральный ущерб, выделил частный самолёт до Амстердама — да что угодно, лишь бы хоть немного сгладить свою вину. Только вот такая роскошь не предоставлялась ему. Сознание Разумовского по-прежнему поделено на двоих, и в вопросах, касающихся Дубровской, Птица всегда был прав. У него на эту девчонку свои планы. Иногда желтоглазый, смотря на Серёжу в отражении, ухмылялся, иронично приговаривая, мол, может ею и с ним поделиться, лишь бы не ныл лишний раз. Да только Серёжа не такой. В Серёже теплится банальная человечность. Разумовский откладывал визит к Ане до последнего. Слёзно просил Валентину помочь ему с бытовыми мелочами, но сам принципиально не совался. А теперь совесть оказалась сильнее страха, лишь на толику, но этого было достаточно, чтобы он наконец смог выйти из своего мрачного кабинета. Серёжа открыл дверь и осторожно заглянул внутрь. Дубровская резко вскочила с кровати, отбрасывая простынь в сторону. И ведь не поймёшь: она так рада его видеть или же просто напугалась. Разумовский склонился ко второму предположению, поэтому сразу виновато опустил глаза, проходя вглубь комнаты. Девушка опустила ноги с кровати, нервно постукивая ими по полу. Заговорить первая она не решалась, всё присматривалась к эмоциям парня, чтобы понять, какой Разумовский сейчас перед ней. Но как только он поднял голову, она увидела потерянный взгляд его голубых глаз и сразу всё поняла. — Здорово, что ты всё-таки вспомнил о своей игрушке, — невесело усмехнулась она. Разумовский тихо уселся на пуфик, краем глаза зацепившись за своё отражение в зеркале. — Просто хотел узнать, может тебе что-нибудь надо? — он поджал губы и неуверенно взглянул на девушку. Аня не сдержала нервный смешок. — Ну да, кое-кто мне нужно, — демонстративно шумно вздохнула она. — Например, свободы. Я, конечно, ни на что не намекаю, но... как-то не очень мне нравится роль пленницы. Яд в её голосе всё сильнее сжимал в тиски потресканное сознание Серёжи. От этого становилось физически больно, давление на сердце возрастало. — Попроси что-нибудь по существеннее. Девушка на секунду опешила. Она бы с точностью подумала о том, что перед ней сейчас всё же Птица, если бы не нервозность парня, которая отражалась в каждом его движении, и отсутствие жёлтых линз, по которым можно было разузнать его настрой. — Ах, да... — Дубровская до боли прикусила губу, чтобы заглушить сквозящее чувство горечи. — Чего-то я размечталась. Разумовский сгорбился, оперевшись локтями о колени. Его руки, сцепленные в замок, динамично подрагивали. Он чувствовал себя ничуть не лучше, чем Аня, понимая, что она видит в нём только сущее зло. И, чёрт возьми, это зло действительно было в нём. — Мы можем погулять... Когда стемнеет, — всё же предложил Серёжа. Реакция девушки не заставила долго ждать. Шатенка тут же оживилась, широко раскрытыми глазами глядя на парня. А ведь ещё несколько дней назад она и представить не могла, что будет рада банальному приглашению погулять. Но теперь выход на улицу стал чуть ли не подарком небес. — Конечно, — она машинально взглянула на часы, которые, к счастью, Сергей предоставил ей. — Во сколько? — В одиннадцать, — коротко бросил рыжий. — На улице холодно, одевайся теплее. «Это была забота или просто предупреждение..?» — подумала Аня, но почти сразу же отбросила эти мысли прочь. Какая к чёрту забота? Это же Разумовский. Серёжа задерживаться не стал, и через несколько минут вышел из комнаты, оставляя за собой едва уловимый аромат игристого шампанского. Конечно, он выпил. Только так парень может чувствовать себя увереннее и спокойнее, хотя последнее время и этот проверенный способ подводит. Ожидание было невыносимым, и как только на часах высветилось 22:55, Аня уже вовсю трезвонила в кнопку вызова, ожидая Разумовского у дверей. Парень оказался принципиальным, и в проходе показался ровно в одиннадцать. Ни на минуту позже, ни на минуту раньше. Но девушка не предала этому особого значения, куда важнее была её предстоящая прогулка. До выхода они шли молча. Дубровская постоянно озиралась, пыталась запомнить каждую деталь однотипных серых коридоров, каждый поворот, каждую дверь, чтобы в случае чего запросто восстановить в сознании маршрут до выхода. Это ведь понадобится ей, наверное. Серёжа молчал, торопливо шагая по давно выученному пути. Ему самому хотелось поскорее выйти из душного офиса. Хоть и гулять он не любил, но организм уже требовал свежего воздуха. Как только парочка вышла за пределы башни, Дубровская замерла в восхищении. Прохладный ветер мгновенно освежил сознание, Аня жадно глотала такой желанный уличный воздух, пропитанный запахом влажного асфальта и желтеющей листвы. Она подняла голову к ночному небу. Тёмно-синее, почти чёрное полотно скрывалось за осенними тяжёлыми тучами. И даже молодая луна полностью спряталась за ними. Днём явно был дождь. И его аромат по-прежнему витал по освещённым улицам. Аня так увлеклась любованием ночных пейзажей, что не сразу заметила, как Сергей протянул ей свою руку. — Давай. Он быстро сжал и тут разжал ладонь, как бы завлекая девушку. Она с недоверием взглянула на его предложенную руку, но всё же вложила в неё свою ладонь. Конечно, он должен был хоть как-то контролировать девушку. И она мысленно «обрадовалась», что он из всех вариантов «привязать» её к себе выбрал самый безобидный и, к слову, самый ненадёжный. Его ладонь, большая и на удивление очень тёплая, бесцеремонно сжала её, хрупкую и как всегда холодную. Серёжа шагал так быстро, что Аня едва ли успевала бежать за ним, а уж про осмотр родных окрестностей можно было позабыть. — Мы вышли на прогулку или на пробежку? — пробурчала она, свободной рукой придерживая край пальто. — Восхищаюсь твоей смелостью, граничащей с глупостью, — по-доброму усмехнулся Серёжа и наконец остановился, когда они пришли к нужному каналу. — На твоём месте я бы молчал. В его голосе слышалась призрачная печаль, но Аня, увлечённая ночным пейзажем Петербурга, этого не заметила. — Но ты не на моём месте... — задумчиво вздохнула она, медленно проводя рукой по ограждению пешеходного моста. Серёжа ничего не ответил, но и ладонь девушки не отпускал. Наоборот, усилил хватку, будто боясь очередной попытки побега. Дубровская, пытаясь игнорировать упорно преследующего её по пятам Разумовского, наслаждалась драгоценным временем, проведённым на улицах города. Но наслаждение медленно перерастало в тоску. Петербург уже не был таким родным, как раньше, но был таким же прекрасным. Фасады высоких домов, сохранившие во многом исторический образ, согревали душу, тёплый свет фонарей приятно скользил по влажному асфальту, отражаясь в лужах. На душе почему-то стало паршиво. Аня вдруг осознала, что в любой другой ситуации с радостью задержалась бы в этом городе, посидела бы в уютной кофейне, с чашкой горячего шоколада наблюдая за спешащими по делам людьми. Однако всё сложилось так по-дурацкий, что теперь девушке хотелось сбежать. Но с каждым днём это казалось всё менее реальным. Пора признавать, что её судьба отныне в чужих руках. Дубровская вздохнула, машинально одёрнув руку, которая от тепла Разумовского уже стала горячей. Парень мгновенно встрепенулся, рывком прижав девушку к себе. — Расслабься, куда я от тебя денусь, — с иронией хмыкнула она, слыша стук его взволнованного сердца. Серёжу эта фраза не порадовала, он потерянно глядел на спокойную водную гладь, продолжая настороженно нависать над девушкой. А та лишь тонула в своих вязких мыслях, уже не пытаясь от них спастись. Всё в одно мгновение стало каким-то бесцветным, холодным, неважным. Аня стояла на мосту, всматриваясь в бесконечную улицу, видела людей, что в поздний час не переставали слоняться повсюду, от этого сердце неприятно сжималось. Ещё бы... Ведь видеть свободу, ощущать её присутствие, но не владеть ею, — это самая жестокая сердечная пытка. Казалось, стоит только протянуть руку и всё, она твоя, но это лишь иллюзия. Как бы Аня не отшучивалась, как бы не тешила себя пустыми надеждами, всё теряло смысл. Печаль стремительно завладела ею, не оставляя в сердце место для веры. Так началась четвёртая стадия принятия неизбежного — депрессия. — Давай вернёмся назад, — уверенно начала Дубровская, неловко отвернувшись от парня. В голубых глазах засияли непрошенные слёзы. Она часто заморгала, смахивая влагу с ресниц. Не раскисать, не падать духом — эти слова теперь казались пустыми. Разумовский молча принял предложение. Ему и самому уже порядком надоело тратить время на пустые размышления, нужно было от них отвлечься и вновь погрузиться в работу. Всю дорогу назад они молчали. Долгожданная прогулка оказалась для Ани невыносимо болезненной. Перспектива сгинуть в четырёх стенах, и как можно быстрее, на секунду показалась лучшим решением. В её голове вихрем кружились воспоминания. Дубровской хотелось просто закрыть глаза, упасть в тёмную пропасть и проснуться в Амстердаме, где её ждёт любимая работа. Там она бы с радостью принялась копаться в оружейных запчастях, путаться в схемах и чертежах, привычно ругаться с коллегами, а потом выслушивать претензии от босса. Потом бы её отсчитал Войцех, как старший брат, что вечно недоволен поведением сестры. Воспоминания о единственном друге словно острое лезвие вонзались в сердце... Они ведь даже не попрощались. Поссорились, обиделись как маленькие дети, и теперь он уже вряд ли вспомнит о взбалмошной девчонке, а она уже никогда не увидит его. Разумовский проводил Дубровскую до её комнаты, надёжно заперев дверь. Парень с престыдным чувством понял, что это он, сам Серёжа, не Птица, каждый раз запирает девушку в четырёх стенах. Липкое ощущение с привкусом поражения медленно растекалось во венам, отчего сердце ею же и обливалась. Разумовский становится одним целым со своей тёмной сущностью, окончательно срастается, смешивается. Границы стираются. Дубровская обессиленно сбросила с себя одежду, не удосужившись прибрать её. К чёрту эти мелочи. Вся эта бытовуха ни к чему, когда жизнь стремительно катится к ебеням. Девушка с шумом завалилась на кровать, бросая пустой взгляд на потолок. Я сдаюсь. Я опускаю руки. Да гори оно всё синим пламенем.