Дотянуться до мечты

      Утро было холодным, и Эрвин проснулся оттого, что по его спине прошёлся целый взвод мурашек — то Летти, уже перетянувшая всё одеяло на себя, запустила руки под его футболку, чтобы согреться. Её холодный нос уткнулся в его грудь, и сама она цеплялась за Эрвина, как за единственный островок тепла. Его это устраивало, но всё же ему пришлось перевернуться на спину и сесть в постели: нужно было вставать и собираться домой.       Эрвину не хотелось будить Летти, но та сама приоткрыла глаза и потянула его за руку, стараясь вернуть обратно, однако он с излишней резкостью подтащил её к себе и усадил на колени, целуя в губы.       — Ещё рано, — возмутилась Летти и с головой нырнула под одеяло, сползая с его колен. Эрвин ухмыльнулся и встал.       Его невеста же, видимо, поняв, что её никто не собирается расталкивать ото сна ровно так же, как и делить с ней постель ещё несколько часов, выглянула из-под одеяла, подперев очаровательной рукой округлое личико. Чёрные волосы растрепались, отчего в её облике появилась невероятная естественность. Лямка пижамы сползла на плечо, практически полностью обнажая правую часть её белой груди.       — Вот скажи мне, — произнесла наконец Летти, когда Эрвин уже снял футболку, в которой спал, и застёгивал ремень на штанах, — почему ты стал таким непоколебимым за какие-то пару дней? Я лежу перед тобой почти без одежды, буквально умоляю остаться, но ты уже одеваешься, стремясь сбежать от меня.       — Я не сбегаю, идём со мной, — пожал плечами Эрвин, и Летти отбросила одеяло в сторону, становясь на четвереньки на постели и поднимая голову. Взгляд её, до того игривый, что действительно хотелось никуда не уходить, скользил по его торсу, и Смит буквально ощущал, как он задерживается на груди, прессе, как цепляется за те или иные участки тела, как пожирает его. Эрвин подошёл к невесте и подхватил её на руки так, что глаза Летти оказались на уровне его собственных. — Я хотел попросить тебя об одном: переезжай с сыном ко мне домой сейчас же. Райтон поедет с нами, и он присмотрит за тобой. А учителям без разницы, куда приходить. Более того, возможно, Луи стоит пойти в школу и отказаться от домашнего образования, но решать тебе. Служанки тоже согласятся. Милая, ты мне нужна в моём доме уже сегодня. Не через месяц, не через два, а сейчас! И… — Но Летти прервала его и вырвалась из сильных рук, становясь на пол босыми ногами:       — Я тоже хотела тебя попросить об одолжении. Если мы всё устроим должным образом, то я поработаю в штабе до самых родов! Я буду рядом с тобой бо́льшую часть свободного времени. Нам удастся этого добиться, если ты назначишь меня своим секретарём. Эрвин, пожалуйста! — Она вцепилась в его плечи и с мольбой заглянула в его глаза. Эрвину не представлялось сложным отказать ей, но он решил промолчать. — Ты ведь сам не справляешься! Тебе плохо и очень тяжело с отчётами. У Шадиса же был секретарь, но ушёл по семейным обстоятельствам полгода назад. Теперь командором будешь ты, поэтому и решать тебе, но я добьюсь того, чтобы быть рядом с тобой, несмотря ни на что! Эрвин, пожалуйста! Мне не навредит работа. Более того, ты не позволишь мне перенапрягаться, потому что я буду постоянно у тебя на глазах. — Она сияла от мысли, озарившей её, казалось бы, несколько минут назад, но Эрвин медлил с ответом. И лишь через несколько секунд проговорил ту фразу, которую столь часто слышал он сам от себя и от других, не означающую, однако, что что-нибудь действительно будет сделано:       — Я тебя услышал и подумаю над этим.       — Пообещай! — воскликнула Летти, сильнее вцепившись пальцами в его руки. Серые глаза, которые были влажными от подкатывающих слёз, распахнулись, а тонкие губы дрожали. Эрвин не на шутку испугался за невесту, видя её состояние, и поэтому кивнул — она улыбнулась. Не все обещания выполнятся, но для него сейчас важнее ложь во благо. Он не хочет потерять своего ребёнка, а поэтому приходится соглашаться с Летти. — Все мерки для моего свадебного платья должны быть сняты завтра. Нужно ещё разобраться с бумагами.       Эрвин не был рад ни смене темы, ни тому, что Летти свято поверила ему. Но всё же день обещал быть… хорошим? Полным надежд? Нет. День не сулил ничего ни хорошего, ни плохого. Скоро он поедет обратно в штаб, видимо, вместе с Летти, но что-то должно было измениться. И это что-то скоро дало о себе знать двумя письмами, пришедшими ему и ей.       — Ну что? — спросил Закклай, видевший, как они оба вскрывают и читают свои письма. Эрвин ответил первым:       — Мне дадут звание командора. — Первое известие ничуть не удивило его, но весьма воодушевило. — И ещё я получу орден Стены Сина I степени за заслуги перед всем нашим государством. Меня представят к награде завтра. — Эрвин смотрел на Даллиуса и комкал письмо в руках, не веря, что это случилось. Все жертвы, принесённые им только на благо человечества, теперь ознаменованы вручением ордена. Все те светлые стремления и помыслы, которые были у него, приобретают совершенное иное значение. Деньги, слава, высшее общество против чистоты намерений. Он боялся того, что ему вручат очередной орден. В этом случае он переставал чувствовать себя героем, которому ничего не нужно. Его душа становилась жалкой душонкой, которая трепетала перед былым своим величием. — Признаю, что это почётно, но…       — А мне дадут орден Стены Сина II степени! — перебила Эрвина Летти и кинулась его обнимать, целуя то в макушку, то в губы, то в нос и не замечания его настороженного настроения. «Да уж, не так я представлял себе своё продвижение по службе», — пронеслось у него в голове. И неожиданно Эрвин испытал прилив ненависти и беспричинной злости по отношению к невесте. На секунду ему в голову даже пришла мысль о том, чтобы отложить свадьбу с этой наивной и глупой женщиной, но на смену ей пришла другая: ребёнку нельзя расти без отца. Впервые за несколько месяцев Эрвин решил, что слишком поторопился.

***

      Награждение состоялось во дворце, сам король должен был вручить ордена верхушке Разведкорпуса. В главной зале с троном, стоявшим под окнами, собралось много народу. Здесь были и военные, и штатские. Дирк быстро и восторженно говорил собравшимся вокруг него офицерам и рождении долгожданной дочери, которую он называл Эрмина. Его карие глаза бешено горели, худые щёки разрумянились. И Микки, и Ханджи, стоявшие рядом, улыбались перемене в облике друга и не заметили, как к ним подошёл хмурый Эрвин и маленькая весёлая Летти.       — Мы ждали, что и тебя наградят! — воскликнула Ханджи, хватая Эрвина за руку, когда тот протянул ей её для рукопожатия. Он молча кивнул и сухо поздравил Дирка с рождением Эрмины. Летти же обняла его и счастливо смотрела на всех вокруг.       — По-прежнему очаровательна, — улыбнулся Микки, потрепал её по плечу и растерянно взглянул на Эрвина, который был не только разочарован охлаждением своих чувств, но и расстроен тем воодушевлением, которое царило вокруг. Однако никто не понимал, почему он так равнодушно и несколько грустно смотрит по сторонам, и списывали это на усталость.       — Вам тоже вручат ордена? — спросила Летти у Микки, Ханджи и Дирка. Те заговорили одновременно, поэтому нельзя было ничего разобрать, но ясно угадывалось то, что ответ был положительным. — Многие другие тоже отличились, а награждают только нас, — будто бы укоряя жениха в чём-то, произнесла Летти, обернувшись к нему. — Ты ведь писал в отчётах, что все показали себя с лучшей стороны, или упомянул только про дезертиров?       — Ты же рада ордену, вот и не раздумывай слишком много. — Резкость в собственных словах не поразила Эрвина, но не оскорбила и Летти. Она лишь с улыбкой смотрела на него, очевидно, предполагая, что причина грубости — обыкновенная усталость; но она могла его простить за неё. — Я писал обо всех.       И Смита это злило ещё больше. Злило то, что он не получает свою злобу и желчность обратно, а встречает… понимание. Что тут понимать? Он поторопился и не узнал человека достаточно хорошо. Его стремления, твёрдость в решения, прямота и хитрость слишком далеко стояли от излишней доброты характера Летти. Она мягкая. Жена должна быть опорой мужа, крепкой и не рушимой никакими силами, а Летти… Летти прогнётся. Ещё через секунду он стал сам себе противен. У них будет ребёнок, а как его мать Эрвину под силу уважать Летти… «Да что со мной такое? Может быть, нужно отдохнуть? Может быть, недавние события меня надломили? Нет, никогда. Меня надломила её безответственность и слепая любовь, полнейшее отсутствие здравого эгоизма, готовность отдать себя всю на растерзание (не на благо!) другим. Я не такой. Я жертвую только тогда, когда это необходимо, а не действую из ужасной привычки, как поступает она. Летти готова пожертвовать всем, чтобы просто пожертвовать и узнать, что будет дальше, а я… я всё просчитываю на несколько шагов вперёд».       Пока в его голове метались подобные мысли, подошли офицеры из военной полиции и принялись расспрашивать их о последней операции за Стенами. Эрвин отвечал только тогда, когда к нему обращались напрямую, всё больше отмалчиваясь. Он мечтал сбежать со своим орденом к себе домой и просто хорошенько подумать обо всём случившемся, решить, что делать дальше и как поступить с невестой. Однако его мучения продлились недолго.       Вскоре прибежал молоденький паренёк в мундире и оповестил, что король со свитой вот-вот придёт, и все те, кто находился в зале, принялись строиться в несколько линий. Со всех сторон смотрели одинаково взволнованные сверкающие глаза: многие и вовсе ни разу в своей жизни не видели короля. Здесь были и обычные солдаты, и недавние кадеты, и уже пожилые офицеры. Большинству из стоявших рядом с ним предстояло получить свои ордена впервые, но Эрвин, который при каждом шаге звенел, как корова на выгуле, по резкому, но справедливому замечанию Микки, слишком выделялся со своей красной лентой, завещанной практически полностью. У Летти и всех его товарищей, которых он мельком оглядел в их парадных мундирах, было куда меньше: у кого по два, у кого по три, у Дирка и вовсе ни одного. Эрвин не чувствовал неловкости из-за этого, а ощущал возмущение: его ордена — награда за храбрость, а для других храбрость — средство достижения орденов.       Но высокие двери на одном конце зала распахнулись, и все его мысли человека здравомыслящего заменились не трепетом, какой возникает лишь при виде короля, а нервным напряжением. Душа Смита в те секунды разрывалась на две части: одна желала радоваться, а другая мечтала сбежать и вновь сломя голову рубить, резать, кромсать на мелкие кусочки титанов, принося куда больше пользы, стоя там, за Стенами, чем находясь в защищённой столице, в самом её центре.       Первым вошёл король. Его худая величественна фигура в длинной красной мантии, с короной на голове, покрытой седыми длинными волосами, медленно плыла по перед его свитой. За ним шёл, перекатываясь от тяжести веса, главнокомандующий Закклай, генерал Геральд, несколько министров, кто-то из церковных сановников и многие другие — те, кто принимал решение в спокойной и размеренной ситуации, пока Эрвину приходилось отправлять солдат и совсем ещё молодых кадетов кого на смерть, а кого так — на её предмостки.       С появлением короля все, будто бы услышав на то команду, опустили голову и склонились в поклоне, прислонив правую руку к левой стороне груди, где колыхались живые и желающие жить сердца. Король остановился посередине зала, в каких-то трёх-четырёх метрах от Эрвина, и всё его немногочисленное сопровождение, практически полностью состоявшее из пожилых мужчин с изрядным брюшком, встало по разным сторонам от него.       Когда король заговорил, все вернулись в прежнее положение и принялись с упоением слушать:       — Господа офицеры и солдаты, каждый из вас проявил неслыханную храбрость в событиях четырёхдневной давности, и всё человечество поистине должно гордиться вами, как не гордилось никогда ранее. Многие из вас впервые находятся в этом зале, кто-то же получает очередной орден. — Его водянистые пустые глаза остановились на Эрвине, затем король отвёл их и продолжил смотреть поверх голов собравшихся. — Сегодня мы находимся здесь, чтобы выразить благодарность вам. И первым я хочу наградить человека, благодаря действиям которого наши друзья и родные из-за Стены Мария живы и находятся в безопасности. Благодаря которому часть человечества спасена от страшной гибели. — Королю подали сверкающий золотой орден с изображением головы величественной женщины — Сины, — и он взял его дрожащими старческими руками. — Эрвин Смит, прошу вас.       Эрвин медленными шагами отделился от рядов военных и подошёл к нему, опуская голову и отвешивая полупоклон. Сзади зашептались: он не встал на колени. Король снисходительно улыбнулся и принялся отыскивать место на красной ленте, перекинутой через грудь, под орден. Наконец прикрепив его между Марией III степени и Розой I степени, у самого сердца, он проговорил:       — И это не всё. — Ему подали галстук-боло. — Вы награждаетесь не только орденом Стены Сина, но и званием командора, которое вы заслужили, как никто другой.       Эрвин, который был почти на голову выше короля, склонился ещё ниже, и тот надел на него галстук с ярко-зелёным камнем, подал ему сухую руку. Он, поколебавшись, поцеловал её и вернулся в ряды.       Со странным разочарованием глядел он на то, как Летти счастливо опускалась на колени и с жаром целовала руку короля, как Микки с практически щенячьим обожанием выставлял колесом грудь, чтобы на ней заблестел орден, как неуверенно кланялся Дирк, получая свою первую награду, как Ханджи со свойственной ей неуклюжестью едва не растянулась, пока поднималась с колен, как все офицеры и солдаты светились от счастья.       Что за трепет перед высшей властью? Это глупость, присущая лишь животным! А они, они все — люди. Люди со своими мечтами и целями. Люди со всеми их качествами, хорошими и плохими. Люди, истинная важность которых состоит в простом желании жить так, как хочешь, и помогать другим. Что же это за стадо? Почему они ещё секунду назад носили человеческие обличья? Ещё в Дирке, одном лишь Дирке с его докторской натурой, не угас тот огонёк, способный разжечь отличную от других личность.       «Что же Летти? — думал Эрвин, когда они выходили на улицу в окружении военных. — Она глупа и недостаточно сильна для меня, но для матери моих детей лучшей женщины не найти. Я не буду изменять и не оставлю её, но моя поддержка — я сам. Что ж, я поторопился, вновь превознеся чувства над разумом. Я её люблю, но со многим нужно мириться. В конце концов, она не виновата в том, что я такой человек, слишком гордый, чтобы признаться ей в своих настоящих мыслях. Но я воспитаю наших детей так, чтобы они были похожи на меня, а не на неё».