мне на тебя параллельно

Дождь принес временное облегчение, прибил пыль и оставил разводы на боках бело-жёлтых автомобилей такси. И хотя жара больше не наступала городу на горло, неглубокие лужи высыхали на глазах. А Игорь всё равно умудрился в одну вступить. Впрочем, это было неудивительно - в эту круглосутку он обычно забегал от силы раза полтора в месяц, и забыть, что у неё под дверью обычно собирается огромная лужа было немудрено. Сука. Именно такие вот плохие дни имели у него обыкновение заканчиваться последним пакостным аккордом далеко за полночь. Не то чтобы у простого российского мента, пытавшегося жить по совести, в принципе было много хороших дней. Но такие говённые, как сегодня, выпадали, дай бог, раз в пару месяцев. Гром глянул на циферблат часов, подслеповато флуоресцирующий стрелками. Точнее, такие говённые, как вчера. Сегодня началось почти два часа назад, и ему хотелось надеяться, что оно будет хоть чуточку получше. Ну пожалуйста? Хотя особо надежды не было - ему уже пришлось брести через пол района потому что ближайший магазин "24 часа" оказался закрыт на некий санитарный день, даром что была уже ночь. Игорь и правда вымотался. Он только и делал всю неделю, что бегал, бил, читал, анализировал, и думал-думал-думал. Дело извивалось в руках - только начинало казаться, что хотя бы несколько кусочков паззла сцепились в подобие картинки, как тут же возникали новые и новые детали. И большинство из них вообще было не от паззла, а либо от лего, либо от советского алюминиевого конструктора. Мозг физически не успевал восстановиться, и наверняка куча каких-нибудь очень важных клеток и нейронных связей перегорала безвозвратно и бессмысленно, но Гром не мог перестать думать о деле. Даже когда это было бесполезно, а измученное сознание выстреливало какими-то совсем уж абсурдными гипотезами. Как сейчас. Он бродил по пустому магазинчику, теснился в узких проходах и никак не мог сосредоточиться на том, что же ему нужно купить, чтобы очень поздний ужин был чуть более здоровым и разнообразным, чем шава. Полуфабрикаты в морозилке казались расчлененными частями тела и напоминали о теории многозначительного и заумного придурка-профайлера из фсб, что убийца-мясник (его так назвали СМИ) каннибал. Пивные банки и пакеты с чипсами казались нашпигованными парализующей дрянью - эксперт-токсиколог на основе содержимого желудка последней жертвы предположил, что паралитик мог попасть в организм с пищей. Зеркальная стенка надсадно гудящего холодильника с молочкой подмигнула Игорю и на миг показала какую-то ломаную тень за его спиной - и он перешел в режим "бей и бей" быстрее, чем понял, что это игра зрения. Хорошо хоть в магазине кроме него и сонной кассирши никого не было, а то выглядел бы как форменный псих. Единственным светлым пятном во всей этой грязюке была поимка химика, который в подвале серой пятиэтажки снимал угол, где варил всякое дерьмо. Включая и то, что могло заставить человека лежать бревном без сил даже моргнуть, но при этом чувствовать абсолютно всё. Грома и сама-то идея оказаться в плену собственного тела нервировала до жути, не говоря уж о том, что именно предполагалось почувствовать тем, кого накачивали этим препаратом. Химика этого, по настоятельной рекомендации Игоря, брали усиленным отрядом, и не прогадали - у него оказался огнестрел и он не боялся его использовать. Когда Грома потом спросили, как он догадался, что безобидный на вид не судимый дядечка окажется опасным отморозком, он сослался на чуйку. Все покивали, повосхищались и забыли, а Игорь с резким приступом стыдливого раздражения вспомнил дурацкий случай в темной подворотне и даже не заметил, как с хрустом переломил в руке шариковую ручку. Он медленно прошел мимо стеллажа с закуской, переборол желание просто взять пару пачек желтого полосатика и пива и прислушался к своему желудку. Желудок, в который за весь день попали только три чашки плохого кофе и жирный пончик, обиженно молчал. Чувство голода перевалило через тот этап, когда хочется сожрать вообще что угодно и достигло состояния, когда есть-то может и хочется, но от мыслей о конкретных блюдах подташнивает. Игорь вздохнул и пообещал себе, что как только закроет это дело, то возьмется за здоровье. И это будут не только изнуряющие тренировки по пять раз в неделю. Нет он будет вставать достаточно рано чтобы успеть позавтракать и собрать с собой пару контейнеров на обед, и задерживаться на работе будет не дольше чем на два часа, перестанет пить кофе и ситуативно стрелять сигареты у коллег. Знал, конечно, что всё это наглое вранье, но в моменте стало не так неловко перед собственным организмом. Чтобы закрепить успех, Игорь спонтанно надумал взять что-нибудь здоровое. Не в плане размера, а в плане пользы для организма. Овощи, например... Хотя нет, овощей ему и на работе хватает. Может, творог? На его визуализацию желудок не среагировал никак, Гром принял это за молчаливое согласие, и рванул в отдел с молочкой - быстро, пока не передумал начинать здоровую жизнь и не взял какие-нибудь греховные чебупели. Правда около стеллажа с творогом путь к здоровью и долголетию перегородила невнятная сгорбленная фигура подозрительного вида. Игорь вздохнул. Он, как майор полиции и знатный любитель прогуляться ночью по питерским подворотням, таких типов не пугался и не смущался. Торчки, алкаши, полусумасшедшие бомжи - всю эту клиентуру он знал отлично и даже испытывал к ним что-то вроде легкой привязанности, без них полицейская рутина не была бы таковой, к какой он привык и какой любил её. Теперь нужно было только определить, какой из многочисленных подвидов маргиналов перед ним, и как его угомонить без кулаков - потому что с кулака угомонить можно было всех, но Гром был слишком выжат, чтобы размахивать руками ещё и в нерабочее время. - Дайте-ка я творога возьму, подвиньтесь... - У Игоря всегда была хорошая память на людей - на лица, повадки, мельчайшие поведенческие особенности. Это не было даром небес, но было плодом многолетней практики и оттачивания навыков, и он был уверен, что никогда не ошибется. До нынешнего момента. - Эй, ты че здесь делаешь? Он сам не мог понять, почему не был уверен. Это же нормально, когда мелкие гадкие ублюдки закономерно получают по лицу, да и тем более - разве не то же самое он сам хотел сделать с Гречкой пару недель назад? Но почему-то Грому казалось невозможным то, что карма всё же однажды догонит его наглого и самоуверенного информатора, и не только догонит, но и отвесит знатных пиздюлин. А в том, что Гречка пережил очевидно не лучшую ночь в своей жизни, Игорь не сомневался. Он выглядел не так, как выглядят после драки в клубе, даже самой ожесточенной. И что самое главное - он вёл себя не так. Движения заострились, потеряли свою обычную ленивую текучесть, а глаза метались яростно и панически одновременно. На миг Игоря кольнула жалость, но тотчас память услужливо отрезвила, напомнив, что именно в таком загнанном состоянии преступники наиболее опасны. А Гречка был преступником, вспыльчивым, нервным и злобным. Хищный зверь (зверек, почему-то поправил мозг), который готов умереть на этом месте, но больше никому не поддаться. Неуместность жалости подтверждала и бутылка шампанского, которая, судя по захвату, вполне была готова разбиться о майорскую черепушку. Игорь чертыхнулся про себя, взвесил - что ему важнее, закрыть минетный гештальт и выпустить несколько приглушившийся со временем стыдливый гнев или сохранить остаток сил и не влезать в глупую драку. Принял решение и вздохнул. Про творог точно придется забыть, и про историю с минетом - про последнее ровно до того момента, как Гречка не положит бутылку на место, конечно. - Шампанское на место поставь. Я не буду тебя обижать. Выбор слова не самый подходящий, и Гром это тотчас понял, а поднявшаяся в оскале разбитая губа это только подтвердила. Гречка был готов сам кого угодно обидеть. - А чё ты со мной сделаешь, майор стояк? По голове погладишь? Или по головке? А вот теперь Игорю вполне себе верилось, что кто-то не выдержал и хорошенько всек по этому злобному красивому лицу. Он не без труда притушил вспышку раздражения и пообещал себе ещё одну попытку коммуникации. Во имя целостности всех этих бутылок с алкоголем, которые обязательно расплескаются по полу пьяным содержимым, если между стеллажами начнется драка. - Я не буду припоминать тебе ту историю. - Гром не был мастером переговоров. Слова придумывались с трудом и выходили угловатыми и неловкими. Поэтому он плюнул и решил рубить правду-матку. - Честное слово, ну ты ж не тупой мальчик и сам прекрасно понимаешь, что у меня физическое преимущество. Клади бутылку и выходи на улицу, там поговорим. Информатор медлил. Зажался, качнулся с носка на пятку, не сводя с Грома нервного холодного взгляда, не упуская ни малейшего движения. Игорь удерживал взгляд, и постарался демонстративно расслабить мышцы. Гречка, не смотря на изрядно разбитое лицо, всё равно, сука, умудрялся оставаться отчасти привлекательным - как актер, которому на самом деле просто наложили грим из крови и грязи. Гром одернул себя - ну хватит, неужели забыл, какую хуевую шутку сыграло с ним очарование черт в прошлый раз? Если он снова на это попадется, то, наверное, нужно уходить из полиции, а то и из натуралов. Это всё от усталости. Поспать хоть пару часиков, да и пройдет. Наконец бутылка с тихим стуком опустилась на пол, целая и невредимая, прямо между ними, так, чтобы попасться Игорю под ноги, если он решит нарушить обещание. Потом Гречка по-звериному, не поворачиваясь спиной и глаз не отводя, попятился назад и скрылся между стеллажами. Гром снова взвесил - мозг за последние недели так привык беспрерывно думать думать думать, что даже на незначительные раздражители реагировал этим выученным инстинктом - стоит ли догнать и всечь хорошенько. Потому что Гречка был последним, перед кем стоило держать слово, а внутри до сих пор затапливало горячим щекотным стыдом, стоило только мельком коснуться в памяти образа темной подворотни и горячих пальцев на бедрах. Однако слишком уж он устал, и, в конце концов, объявить мерзавца в розыск до сих пор казалось более изысканной местью. И то, что пока Гром не предпринял никаких шагов к её осуществлению объяснялось просто напросто тем, что времени не было. И всё равно послевкусие от встречи скреблось внутри неудовлетворенностью и тревогой - пока Игорь убирал бутылку на место, пока выбирал творог и, сдавшись, дурацкие замороженные чебуреки, пока расплачивался на кассе, пока выходил снова в темную прохладу ночи. И только когда он снова вступил в злоебучую лужу, эти смутные чувства сменились на вполне ясное и четкое раздражение. - Чё ж вы так неаккуратно, тррщ мйрр? Гречка, оказывается, никуда не сбежал. Напротив, невозмутимо посиживал на ограде палисадника и курил с таким видом, будто не выглядел вылезшим из могилы мертвецом. Гром устало вздохнул. Шанс всечь снова подмигнул из темной части его сознания, но Игорь отмахнулся. В нем вдруг расцвел блаженный пофигизм. Даже то, что меньше минуты назад точило когти о ребра, унялось. Он хотел было пройти мимо - достаточно с него на сегодня развлечений сомнительного толка - но вдруг совершенно неожиданно для себя обнаружил, что держит в руке пачку влажных салфеток. То ли сам на автомате взял, то ли продавщица сунула, вообще про них не помнил. Деменция, что ли, начинается? Игорь кинул салфетками в Гречку, и тот на удивление ловко их поймал, правда тут же заматерился и чуть не упал с заборчика. - Морду вытри и домой иди давай. Выглядишь отвратно. Гречка его совет проигнорировал и наоборот пристроился рядом, на достаточном расстоянии, чтобы увильнуть в случае удара, но достаточно близко, чтобы Гром даже в темноте мог рассмотреть его ехидный оскал. Растягивать разбитые губы было, наверное, жутко неприятно. - Прям уж отвратно? Таким не нравлюсь тебе, да? Вот ты какой, и даже не спросишь, что со мной произошло? Игорь бы хмыкнул, если бы лицо не ощущалось как шматок усталого мяса. Гречка, кажется, понял, что бить его пока не будут, и подошел ближе. Пах он примерно также, как и выглядел - сыростью, кровью и рвотой. Гром поморщился. Как-то не вязалось у него с тем Гречкой, которого он знал, разгуливание в таком виде, даже ночью, даже на пустынной улице. Хотя не факт, что тот Гречка, которого он знал, существовал где-то ещё вне их коротких встреч. - И что с тобой произошло? - Гром принял правила игры слишком быстро, сам даже удивился. Как-то слетело с губ, хотя по-хорошему раз уж решил не наказывать, то стоило бы хотя бы проигнорировать. Гречка потер лицо салфеткой, достал из кармана пачку сигарет, проверил на наличие содержимого, матюкнулся и выкинул куда-то в темноту. Потом вздохнул. - Ну короче, сидел я себе сегодня в кальянке с корешами, всё было заебись, и мы думали тихо заебато провести вечер. А потом бам, к нам в випку залетает какой-то ебучий додик со своими хуесосами и начинает орать, что он бронировал тут на всю ночь и шли бы мы нахуй. Ну мы хотели решить дело мирно, но в итоге дали им всем пизды, тут мне в ебало прилетело случайно. А потом какой-то еблан вызвал мусоров, кто-то высадил окно и я решил тоже через него съебать, и вот, снова расхуярил руку. - В доказательство Гречка поднял прилично распоротую ладонь. - Прикиньте, хуета какая. Грому в общем-то, было все равно, что случилось, но такую явную ложь он просто не мог заставить себя проглотить. Драки в кальянке редко кончаются настолько плачевно, особенно для таких профессиональных отморозков, как Гречка. Хуже того, теперь ему стало даже интересно, что на самом деле произошло. Обычно свои похождения его информатор не шифровал. Более того, рассказывал о них с гордостью, чем гаже дело - тем горделивее, упиваясь тем, что Игорь вынужден ради их сотрудничества пропускать это мимо ушей. Может, понял что сотрудничеству конец? - А больше ничего мне объяснить не хочешь? Снова какой-то дурацкий выбор слов, будто бы с нашкодившим учеником разговаривает, а не с мразотиной, которая в общем и целом вполне заслуживает потерять ещё парочку зубов от его кулака или отправиться на увлекательные пятнадцать суток за хулиганство, в зависимости от настроения. Гречка оскалился, подумал, видимо, что Гром шутит. Потом невинно глянул на него, чуть приподняв брови. На фоне раскровившейся от излишней мимики ссадины на щеке это выглядело диковато. И красиво. И хуево, что Игорь снова стал об этом думать в таком ракурсе. - Ты обещал не вспоминать ту историю. Но, если хочешь, я могу искупить... Гром снова хмыкнул - ни состояние, ни настроение не слишком располагали к красноречию. А потом, внезапно словив почти непрофильтрованный сознанием приступ шальной злопамятности, дернулся и попытался Гречку ухватить. Не то, чтобы ему прям очень хотелось получить здесь и сейчас, в какой-нибудь вонючей подворотне явно не самый лучший минет от сильно избитого паренька, просто взбесило, с какой непосредственностью этот самый паренек кидается такими обещаниями. Так, просто чтоб шугнуть слегка. Только вот как шугнул, так сразу и пожалел. Не потому, что Гречка увернулся - на самом деле-то Игорь ему ничего плохого сделать не хотел. А от того, с какой болезненной резкостью увильнул от его рук, как от ножа, будто в самом деле верил, что Гром причинит ему вред. Глаза в темноте сверкнули судорожными точками зрачков, и он замер, резко втянул воздух сквозь зубы. Потом чуть расслабился. Слабо ухмыльнулся одной стороной рта, тяжело сглотнул. - Ну бля, не тут же. Дай хоть зубы почищу, чтобы всё было как пятизвездочном отеле. Та часть Игоря, которая в раздражении стучала кулаком по стенам и столам, сбивала боксерские груши одним ударом ноги и выколачивала признания из самых отбитых мудаков, требовала немедленно расковырять эту явно свежую рану. Хотя бы ради пресловутого возмездия, око за око, стыд и гнев за гнев и стыд. Какая-то другая часть, с которой он не очень хорошо сам был знаком, потому что на работе надежно прятал её за десятком дверей, а вне работы в основном спал, предложила сделать вид, что ничего не произошло. И Гром почему-то согласился именно с ней. Может, чтобы узнать её наконец получше? Или опять забыл, что Гречка далеко не обычный невинный молодой пацан, и что относиться к нему как к такому обыкновенному пацану - ошибка? Они ещё немного прошли молча, мимо закрытой кафешки, контейнерной площадки, давно брошенной гнилой машины, и Игоря посетила нехорошая догадка, что Гречка не собирается никуда деваться. Глянул на него. Тот угомонил нервишки и изо всех сил старался выглядеть веселым и уверенным. Если бы Игорь не стал свидетелем его этого странного нервного порыва, то, пожалуй, поверил бы. - Ты чего забыл-то в этом районе? За мной следил? Он снова осклабился, на этот раз особенно неприятно, в темноте мигнул золотой клык. Откуда-то достал бутылку чего-то сладкого и липкого на вид и скрутил пробку - вот сука, даже в таком состоянии умудрился что-то спиздить из магазина. Отпил и брезгливо поморщился. - Фу, хуйня сивушная, им только за то, что они продают такое, ебало открутить нужно. И отпил снова. Игорь выжидательно приподнял бровь. Господи, и откуда он только таких жестов нахватался? Гречка закатил глаза. - Да я хату тут снимаю, может помнишь, у меня на районе пару пацанов вскрыли и чет атмосфера хуевая стала. Ну я нашел где подешевле и не совсем дыра, чисто случайно вышло, что в твоем районе. А за тобой нахуй следить? Чтобы хрипеть и сидеть с обезболом неделю после того, как к тебе в гости зайду? И он широким жестом предложил бутылку Грому. Гром отказался, борясь со смущением и раздражением одновременно, уши погорячели. Знал же, сучонок, куда бить. А он его еще жалеть надумал, надо былоо пользоваться моментом. А теперь уязвимая трещина в броне снова затянулась, и шанс ткнуть туда посильнее Игорь упустил. - Значит, жить у себя боишься, а по ночам шастать один не боишься? Игорь честно попытался вернуть укол, но кажется, у него не очень получилось, потому что Гречка заржал. - Не, не, я не ссу этого уебка. Просто у меня на районе все какие-то шуганутые стали, хуй знает, говорю же, некомфортно. А так, чё этот еблан, он же не бетмен ебучий, а просто охуевшая мразь. Меня такие на очко не сажают, потому что я сам такой. - Он снова булькнул пойлом. - Мясник-хуясник этот сам от меня нож в кишечник получит, если быканет. Я, сука, все могу, всех ебну, кто на меня пасть разунет. Зубы злобно клацнули по стеклу горлышка. Такие рассуждения Игорю были знакомы, и мыслили так не только криминальные элементы вроде Гречки, но и некоторые слишком самоуверенные молодые сотрудники. Потом, после пары-тройки неприятных дел в основном меняли свое мнение. Конечно, если живы оставались. Они подошли к ларьку с шавой, и Игорь, приняв полное поражение в борьбе за здоровый образ жизни, заказал у Ахмеда "как обычно" - большую и без картохи. Гречка покрутился рядом и обиженно нахмурился, когда понял, что ему Гром покупать ничего не собирается. Игорь пожал плечами. Еда - только за ценную информацию. Ну и, возможно, за секс, а сегодня он ни на то, ни на другое не настроен. - Тут карты принимают, сам себе купишь, если захочешь. Съешь по дороге домой. Гречка изучил ценник и скривился. - Слыш, дядь, а не дороговато за лаваш с мясом двести рублей драть? Ни Ахмед, ни Игорь ответом его не удостоили. Гром получил свой аппетитно пахнущий кулек и пошел в арку, пассивно надеясь, что Гречка отстанет и уйдёт уже домой. И объявится в поле его зрения в следующий раз в лучшем случае вообще никогда, а в худшем - только после телефонного звонка, когда Игорь морально подготовится к скромному обаянию пролетариата. - Шавку-то накорми. - С обычной миролюбивой улыбкой из бороды предложил вдруг Ахмед. Гречка злобно вскинулся и хотел было уже высказать за шавку, когда Игорь, сдерживая усмешку, оторвал кусок лаваша с мясом и кинул выскочившей из темноты черно-белой собачонке, завилявшей радостно хвостом. Куски мяса исчезали в не очень голодной, (благодаря Ахмеду), но точно бездонной пасти с впечатляющей скоростью. Гром вспомнил про замороженные чебуреки и творог и со вздохом отдал песелю остатки шавы. А ведь она двести рублей стоила. - Твоя шавка такими темпами обожрется и подохнет. - Мрачно предрек Гречка. - Спать иди. - Посоветовал Игорь. - И себе поесть приготовь, не завидуй собаке. Он развернулся и пошел в сторону дома. Гречка следовал за ним к подъезду с совершенно невозмутимым видом. Оставалась последняя надежда, что тот где-то в этом же здании снял жилье, хотя это и были статистически возможные, но практически недостижимые десять процентов легкого исхода, на которые Игорь никогда не рассчитывал. Ну и красную киа, которая наверняка сотрясала пол улицы басами, он бы точно заметил куда раньше. Где она сейчас, кстати, и почему Гречка пешком? Интоксикация организма чем угодно никогда не была для него поводом не садиться за руль, скорее наоборот, интересным дополнением к ощущениям от вождения. Игорь ускорился и попытался захлопнуть за собой подъездную дверь, чувствуя себя настолько глупо, насколько возможно. Со скольки лет он так панически не щемился от кого-то домой? С десяти? В лифт ему удалось проскочить в гордом одиночестве, но в последний момент туда же сунулась загребущая лапа (ну скорее лапка) с золотым колечком на указательном пальце и попыталась остановить закрывающиеся створки. Гром чертыхнулся и втащил в кабину всё оставшееся тело - лифт в доме был старый и если уж зажимал что-то между створок, то держал до последнего. Пару лет назал Игорь так лишился почти нового портфеля и пачки документов. И насколько бы его не бесил дражайший информатор, Гром не желал быть свидетелем того, как ему отхерачит руку. В конце концов, его всегда можно будет спустить с лестницы и от квартиры. - Ого, вы так резко передумали, тррщ мйрр? Да как страстно, ммм. - Гречка прислонился бедром к стенке и по-привычке стрельнул шальными глазами. Только вот в тусклом свете лифта четче обрисовались следы побоев, поэтому кокетство вышло почти жалким, сродни тому, как пытается завлечь клиента оголодавшая усталая блядь. На Игоря это очевидно не подействовало. Ну, то есть подействовало не совсем так, как того хотелось бы Гречке. - На этот раз тебе точно придется идти в травму. И советую сделать это прямо сейчас, потому что к себе домой я тебя пускать не намерен. Гречка видимо и сам понял неуместность страстных взглядов, поэтому криво усмехнулся, тотчас же стирая с лица остатки фальшивого очарования. - Какой вы поверхностный, тррщ мйрр. Как ебало красивое - так вы чуть не силком меня тащите ебать, а как не очень - сразу на помойку, типа как шавку ебучую. Игорь устал от этих игр, устал от собственной неуместной мягкости, а особенно устал от бессовестности Гречки. Сучонок ведь не только не проявлял ни малейших признаков раскаяния, но и продолжал вести себя так, будто бы ничего не случилось, и это прям выбешивало. Гром отошел от него настолько далеко, насколько позволяли габариты кабины и привалился к противоположной стене. У него сейчас даже злость выходила какой-то глухой и усталой. - В шавке честности-то побольше будет, чем в тебе, Гречкин. Хватит делать вид, что ты не конченый. Прими уже ответственность за свои поступки, не прокатит у нас дружба, иди нахуй. Я второй раз себя наебать не позволю. Грому было даже любопытно посмотреть на реакцию Гречки, но к его разочарованию ничего интересного он не выдал. То есть вообще ничего - так и продолжил стоять с таким видом, будто выслушивает капризы маленького ребенка. Это равнодушие наконец пробудило гнев градусом повыше, внезапно захотелось с силой надавить на какой-нибудь особенно чувствительный синяк у него на лице. Например вот этот, на драгоценном тонком носу - сжать пальцами и доломать прямо по месту, которое уже наметил для Грома неизвестный с тяжелой рукой. Гречка почувствовал опасность, исходящую от Игоря, и агрессивно напряг плечи. Он всегда инстинктивно ощущал, когда перешел черту. Другое дело, что не всегда мог или хотел остановиться. Напряженную тишину нарушил звук разъезжающихся дверей. Игорь вышел из лифта со странной пустотой в голове. Эта поездка ощущалась одной из самых длинных на его памяти. Но он же не собирался и в самом деле никому ломать нос! Просто разозлился и, кажется, немного разочаровался, хотя было бы в ком. Гречка выскочил следом за ним, держась на расстоянии, но почему-то всё ещё не съебывая с концами. И когда Гром обернулся чтобы прогнать его, поднял руки в защитном жесте. - Ладно, честно-честно. Я могу все объяснить, ну правда. У меня когда ворвались мусора, разъебался телефон и проебались ключи от тачки, а замок корябать не хотелось, и я решил, что дойду пешком. Но хуй там плавал, я ж переехал на днях, нихуя не помню куда конкретно, а адрес и карта в телефоне. А он сдох. Дай бля я хоть ебало умою и какую-нибудь майку стрельну у тебя, и свалю, без пизды. Гречка снова врал. И дело было не в том, что Грому было принципиально услышать от него правду о том, что случилось. Просто тянуло снова тянуло какой-то почти детской обидой, прям как там, в подворотне. То ли от того, что его держат за такого дурака, то ли что не могут нормально попросить о помощи, даже если она действительно необходима, то ли еще почему. Разбираться не хотелось, хотелось избавиться от раздражителя. Поэтому Игорь отрицательно покачал головой, и его даже отчасти успокоило то, как глаза Гречки немедленно вспыхнули на отказ злыми огоньками. Он ведь всегда таким был, сколько Гром его знал, и таким останется - лживыми потребителем, хищно выискивающим чужие слабости. Да и пускай, если ему проще так выживать - но только за порогом квартиры и, желательно, жизни Грома. - Ты не можешь... Остаток фразы обрубил хлопок входной двери. Игорь выдохнул и немедленно включил свет. Сегодня никаких игр в полумраке. За дверью заскреблись, тихо и вкрадчиво. Ну и пусть скребутся, Игорь разулся и пошел переложить купленные продукты в полупустой холодильник. Когда он выкладывал творог на полку рядом с засохшим лимоном, тишину вспорола трель дверного звонка. И снова. И снова. И снова, на этот раз особенно долго. Впрочем, на такое действие имелось вполне себе простое и рабочее противодействие. Не смотря на то, что по большей части иновационностью технологий майорская квартира не блистала, на хороший звонок он разорился - ещё в то время, когда соседи имели привычку косяками ходить к нему на поклон и просить снять кошку с дерева, найти улетевшие с балкона треники и поймать наглых инопланетян, каждую ночь облучающих их через форточку. Потом поток просителей иссяк, наткнувшись на стену сонного недружелюбия отпахавшего три смены полицейского, а вот видеофон и навороченный звонок, шедший с ним в комплекте, остались. Поэтому сейчас Гром просто подошел к двери и отключил у звонка звук. Вот так вот просто и незамысловато. За дверью воцарилась тишина. Игорь довольно хмыкнул и хотел было вернуться на кухню, чтобы разогреть чебурек, но тут в дверь стукнули. Кажется, ладонью. А потом кулаком. И наподдали ногой. - Открой, сука, а то весь подъезд узнает как ты любишь ебать мужиков, мусор ебучий, сука ты блядская! И удары посыпались на дверь непрерывным перестуком, подкрепляемые несвязными, но очень похабными выкриками. Гром вздохнул и засунул чебурек в микроволновку. Подумал и добавил ещё один. Включил на пять минут, как было указано на упаковке. Крики и удары его тоже не смущали. Дверь, не смотря на кажущуюся ветхость, была сделана из цельного массива дерева еще до революции и вполне могла по прочности и надежности дать фору современным железным. И это были не пустые слова - в нее ломились ребята и покрепче Гречки, и вынести её, пожалуй, удалось бы только тараном. Крики тоже были не редкостью, раз в несколько месяцев стабильно находился недогадливый или очень отбитый преступник-обиженка, который считал крайне остроумным найти квартиру арестовавшего его майора и начать выкрикивать из-за двери всякие гадости. Гром по настроению либо сам спускал камикадзе с лестницы, либо ждал, пока соседи вызовут полицию. Сегодня у него не было настроя возиться, и он уселся на диван, стараясь сосредоточиться на кружении двух пакетиков в микроволновке. Шум затих также внезапно, как и начался. Наверное, Гречка выдохся, Игорь мог представить, как он, покрасневший и злой, тяжело дышит, облокотившись на неприступную створку. Чебуреки как раз сготовились, и он решил отпраздновать наступление тишины ужином. Правда, с первых же укусов понял, что такой гадостью нельзя праздновать вообще ничего - мясо было комковатое и пресное, а тесто размокло при разогревании. Он укусил еще несколько раз, прожевал. В квартире было настолько тихо, что можно было расслышать как издалека, с улицы, доносятся звуки неразборчивой музыки. Еще пара укусов. На потолке мигнула лампочка. Игорь попытался зацепить рукой пуль от телевизора, чтобы развеять тишину бессмысленным шумовым фоном, но он соскользнул и упал под диван. Гром снова чертыхнулся, встал, выкинул недоеденные чебуреки в мусорку и открыл входную дверь. Гречки на площадке не было. Впрочем, Игорь этого и не ждал, сидеть под дверью было не в его стиле. Он отыскался на два этажа ниже, уныло сгорбившийся на окне между этажами. При звуке шагов дернулся и тревожно вытянул шею, чтобы рассмотреть, кто идет. Узнал Игоря и сморщил нос. - Че ты приперся-то? Падик не твой, из него меня хуй выгонишь, не имеешь права. Зубоскалил Гречка вяло, почти беззлобно, на автомате. И выглядел действительно плохо, глаза ввалились, следы ударов выделялись на лице яркими кровоподтеками. Игорь вздохнул. Хуево, когда у тебя комплекс спасателя местами заглушает здравый смысл и профессиональный опыт вместе взятые. - Идем. Пущу только умыться и переодеться - и одежду я выберу тебе сам. А потом свалишь нахуй и забудешь мой номер. Гречка удивленно хлопнул глазами. Потом довольно усмехнулся, слез с подоконника, потянулся. - Без базара. Гром уже сейчас понимал, что ему это выйдет боком и клял вот эти все не понятно откуда взявшиеся в нем тонкие струны, которые вынуждали его жалеть не только кошечек, собачек и жертв кровавых преступлений, но и сомнительных пацанов с очевидной привычкой тыкать острыми предметами окружающим в спины. Но останавливать Гречку так и не стал, закрыл за ними обоими дверь и зевнул. - Где ванна ты знаешь, если нужно обработать лицо... Гречка деловито кивнул, разуваясь. - Где аптечка я тоже знаю. Игорь отправился к шкафу, найти ему какие-нибудь шмотки, которые не жалко будет отдать без возврата. На глаза попался кулек со старыми толстовкой и трениками, которые были ему малы и навевали плохие воспоминания - он носил их когда тяжело восстанавливался после огнестрельного ранения, сильно похудел и все остальное висело на нем как на скелете. - Я положил вещи на диван, когда будешь готов... - Он не договорил, потому что почувствовал легкое удушье. И ярость была совсем не основным компонентом коктейля Молотова, с легким "бух" разлетевшимся в его груди. Потому что Гречка был готов. Он стоял посреди комнаты, влажный и красивый, тонкие струйки сбегали по плечам и груди, а полотенце не было даже повязано на бедра - просто легкими складками цеплялось за пальцы и едва прикрывало все самое интересное. Игорь вздохнул, стараясь охладить голову. Ей богу, ну он же не спермотоксикозный мальчишка! Напряг лицевые мышцы, чтобы ничего не дрогнуло и не выдало его внезапного смущения. - В общем, возьми вещи на диване, дверь за собой захлопнешь. Но Гречка очевидно не собирался никуда уходить. Он ленивым мягким жестом скользнул полотенцем по бедрам, наконец повязывая его слабым узлом, рухнул на кресло напротив дивана и развалился в вальяжную позу. Игорь вздрогнул. Горло отпустило, но в груди до сих пор жгло, пока совсем немного, огоньком спички. И что хуже всего - самый лучший полицейский Питера, генерирующий на любую непредвиденную ситуацию по меньшей мере четыре превосходных плана действия, сейчас майор Гром совершенно не представлял, каким образом ему вытолкать из квартиры почти голое, теплое и бесстыдно вальяжное тело. Светлая гладкая кожа словно источала тонкий, но совершенно убийственный яд, и касаться руками было нельзя ни в коем случае, как и вдыхать, и вообще подходить ближе чем на три метра. Может, самому уйти? Переночевать в отделе, как прошлой ночью? На это предложение немедленно ответила спина, стрельнув болью. Да уж, он видимо действительно дед - и после ещё одной ночи на скамейке в камере, наверное, разогнуться не сможет, не то что гоняться за маньяками. Гречка тем временем устроился в кресле с таким комфортом, будто всю жизнь в нём провел, и со скучным лицом уставился в потолок. Гром пошарил растерянным взглядом по комнате и в итоге снова влип в него глазами, как в самую яркую деталь интерьера. Смотрел и уверял себя, что при свете лампы, в нетипичной обстановке, они точно не вспыхнут похотью от единственной искры. Влечение теперь было бы недопустимым, плотским и пошлым. Уже одно осознание того, что он, майор полиции, регулярно и с удовольствием потрахивает не абстрактное тело, сотканное из дыма и похоти, а этого вот конкретного и вполне живого молодого человека, отрезвляло похлеще ледяного душа. А ещё были эти синяки, расплывающиеся кляксами кровоподтеки, следы чужой злой силы. Они смотрелись на изящном сильном теле как уродливые, вспухшие тревожной непогодой тучи на нежном голубом небе. Игорь был ветераном драк и мог представить, как долго ещё все эти отметины будут болеть, служить живым и неотъемлемым от собственной плоти напоминанием о поражении. Почему-то ужасно захотелось провести большим пальцем по кромке того синяка, что расползся слева на рёбрах и затопил какую-то простую фразу, набитую там тонкой нитью. Проверить, не очередной ли это обман лживого маленького ублюдка, растереть границы полопавшихся капилляров, то ли причинить боль, то ли облегчить её. Гречка вдруг пересекся с ним взглядом, облизал им, вкрадчивым и слегка пьяным. Он и был, наверное, немного пьян, после своей бутылки липкой дряни. А ещё заскучал. И поэтому небрежно пробежался подрагивающими пальцами по собственной шее, по груди, задел колечко в соске, проследил контур татуировки в виде пистолета на животе, и положил ладонь себе на пах, так пошло, что почти наивно. Провоцировал. Но если вот сейчас Игоря пытались развести на секс, то прогадали с тактикой соблазнения. Выстрел прошел совсем мимо, его вот эта вся безыскусная порнушность на раз выкинула в реальность из поплывших фантазий. Ну ведь уже обманулся однажды так, попался на удочку примитивного влечения и больше не собирается. Синяки как синяки, ногами били, видимо. Нужно бы к доктору или хоть мазью пройтись. - Ты чего устроился? Бери давай шмотки и пиздуй. - Вышло грубее, чем он планировал, но стыдно не было. Гречка обиженно вскинулся. Не привык, что на него вот так вот возмутительно совершенно не реагируют. - Ну а куда мне? Слыш, а можно я у тебя переночую? Мне тоже в мусорской хате не прикольно спать, но шароебить по дворам чтобы твои коллеги по разуму доебались с нихуя и на пятнашку закрыли еще более неприкольно. А если прогонишь, то надеюсь тебе будет стыдно завтра, если ты вдруг найдешь мой труп с вспоротым животом в своем ебучем дворе. Он ударил наугад, но попал в самую цель. Бомбардировщик хуев. Одним из самых сильных страхов непоколебимого майора с первых же дней службы была навязчивая идея однажды приехав на вызов, найти тело кого-то, кого он знал раньше. Даже не из близких, а просто людей, которых он помнил живыми. Учительницу из школы. Приветливую кассиршу из местного супермаркета. Бабулю, продающую всякую мелочевку у метро. Курьера, чаще обычного привозившего. Мерзотного информатора, которого он переодически трахал до синяков на бедрах и сорванного горла. Гром редко впадал в нерешительность, его бесили всякие эти непонятные состояния, но тут вон он не знал что сказать. Холодный рассудок, конечно, призывал не вестись на грубые провокации, вытолкать зарвавшегося засранца прочь и идти спать. Напоминал, что с уголовниками и преступниками правило второго шанса не работает, им и первый-то нужно давать с осторожностью. А конкретно этот преступник свой шанс выкинул в тот самый помойный контейнер в темной подворотне. Но тревожное неуловимое нечто, чуть раздвинувшее давлением грудную клетку, навязчиво подкидывало в сознание всякое, от чего становилось тошно и тоскливо, и шепталось на ухо "я же говорил" синими губами. Он посмотрел на Гречку, ощущая, что вполне осознанно загоняет себя в примитивную ловушку. - И что делать предлагаешь? Тот ничего не ответил, встал с кресла, щелкнул выключателем - и комната погрузилась в привычную в некотором - нехорошем - роде полутьму, которую нарушали только всплески света автомобильных фар с улицы. Полотенце соскользнуло на пол, растворилось в бархатном ничего за ненадобностью. Игорь сглотнул и отвернулся, но все равно успел охватить взглядом точеный силуэт, а воображение и память дорисовали остальное. В паху тянуло как-то тяжело, муторно и виновато, совесть ещё металась, но примитивная плоть уже требовала своего. - Пиздуй. Я же сказал, мы больше не... Голос пресекся, когда холод чужих пальцев мягко скользнул по напряженной шее и плечам, легко и нежно, словно стайка бабочек. Пресловутые бабочки внутри Грома давно уже переварились в уродливый ком из разочарований и цинизма, поэтому прикосновение не разбудило в нем ничего, кроме сгустившейся похоти. Окатило жаром, даром, что ладони, которые скользнули под ворот футболки, зацепили её, стягивая, и оглаживали грудь, тоже щипали ментоловым холодком. - Ну не ломайся. Я же правда искуплю свою страшную... - Теплое и мягкое дыхание мурашками затекало в кровь, губы плясали где-то на грани, почти касаясь кожи, - ужасную, кошмарную, непростительную вину. Игорь не раз бывал в ситуациях, когда счет идет на секунды. Но о том, что эта тоже была из таких, он догадался только тогда, когда заветная секунда уже была упущена. Гречка плавно и почти неощутимо перетек из-за спины к нему на колени, грудь к груди, впился пальцами в плечо, чтобы не стечь на пол. А второй рукой вдруг ухватил за подбородок (пять холодных лезвий в щеки) и развернул голову Грома на себя, вынуждая его, ошалевшего от такой внезапной смены паттернов, посмотреть себе в лицо. Он моргнул и даже хотел зажмуриться, как в детстве, крепко-крепко, чтобы не видеть ничего и не чувствовать желанного влажного тепла, которое окутывало его снаружи и взрывалось шипучей карамелью внутри. Но не сумел. Потому что нельзя было на такое не смотреть, потому что если не посмотришь сейчас - никогда не увидишь больше и останется только дрочить и сожалеть. Гречка в темноте выглядел как что-то между античной скульптурой и грубым языческим идолом, капризный и властный. Черты были до странного узнаваемыми и совершенно чужими одновременно, исказившимися, преобразившимися. Стигматы синяков и ссадин чернели в темноте словно зияющие раны, нанесенные как будто в попытке обозначить истинную греховность этой идеальной иллюзии, напомнить, что перед ним всего лишь человек, из-за которого не стоит терять честь и голову. Игорь и правда как будто очнулся, почувствовал совсем с другим ощущением тепло обнаженной кожи, хищную хватку пальцев на плече. Стыдливой волной накатили с новой силой воспоминания о том, что в последний раз ему принесла такая бешеная горячка и неприятное осознание того, что он на самом-то деле получил тогда по заслугам. Больше он не хотел так. Не сегодня и никогда. Гречка больно скользнул ногтями по его плечу, когда Гром оттолкнул его, спихнул с коленей на пол. Всё равно не сумел удержаться и упал ему под ноги почти ничком, не издав при этом ни звука. Колени и живот внезапно ожгло легкостью и прохладой. Собственное возбуждение казалось мальчишеской глупостью, с которой нужно было механически расправиться несколькими движениями руки. Гречка медленно поднял голову. Игорь ожидал увидеть что угодно - боль, гнев, обиду, то дикое бешенство, свидетелем которого он стал в машине - но только не сладкую, медовую, почти заискивающую улыбку. И глаза, которые светились изнутри как две холодные лампочки дневного света. - Я заслужил. Папочка... Папочка сделал все правильно, папочка наказал плохого мальчика. - Голос почти шепчущий, патокой лился в уши. Он не отводил мягкого и покорного взгляда, обнял руками колени Игоря, выгнулся в спине как заправская шлюха и потерся щекой о его бедро. Тепло. Плавно. Не разрывая шелковой ленты зрительного контакта. У Грома все внутри разорвалось хаотичным огненным шаром, голова полегчала до головокружения, все ощущения сосредоточились внизу живота, а стояк мигом стал почти болезненным. Только было восторжествовавший здравый смысл затопило липким и густым желанием, заглушило до тонкого писка на периферии мозга. Он глубоко, до боли в груди втянул воздух, беззащитно и бессмысленно пытаясь снова вернуть контроль. Но сердце уже разогналось до аварийных скоростей, и каждая клеточка его организма, все его естество требовало только одного. Игорь сейчас с оглушающей ясностью понял, как он этого хотел, как это было ему нужно, как все эти бессонные ночи и бессмысленные разговоры обнулятся до безмятежной пустоты если он получит то, что пьянит и влечет его. И он уступил этому без секундного сомнения. Гречка не издал ни звука, когда Игорь опрокинул его прямо на пол и почти навалился сверху. Он молчал и когда его приложили лопатками о паркет. Молчал и загнанно дышал только, когда Гром по-звериному, как голодная псина, протащился зубами по плечам и груди, собирая знакомый хмельной запах, и завершил путь властным укусом куда-то в район живота, прямо посреди большого синяка, с искренним наслаждением утопил зубы в гиперчувствительном мясе. Молчал покорно и с какой-то сладкой обреченностью, как жертва на алтаре могучего бога. Только содрогнулся весь, прошелся болезненным спазмом с ног до головы, задохнулся тишиной. А потом вопреки всем человеческим инстинктам не отпрянул прочь от боли, а подался вперед, ткнулся ему в лицо сведенными мышцами пресса, предложил себя всего на растерзание. И Гром пропал. Окончательно, бесповоротно, нахуй и в пизду, как и прежде сдался на волю темных вод, сломавших плотину внутри его головы. Сожаления, рассуждения, здравый смысл - все отмерло как атавизм, и осталась только обнаженная, почти наивная в своем безумии страсть. Он укусил снова, прямо поверх предыдущего следа, обглодал по краю свод нижних ребер, спотыкаясь зубами о кость, оттягивая кожу. Прошелся мокрыми засосами по животу, напрямик, не огибая чувствительные ранки, и наслаждаясь тем, как ему подаются навстречу, как пальцы заплетаются в волосы, как прижимают его голову еще ближе, ещё глубже, давай, папочка, разорви меня прямо зубами. Ниже пупка Игоря стопорнуло, он не допускал двусмысленности ролей в их игрищах и не любил особо близкого контакта с чужим членом. Хватало и того, что сейчас он тыкался ему куда-то в грудь, почти под сердце. Но шальная мысль в полное противоречие всем его принципам вдруг мелькнула молнией, и Гром, неспособный ей сопротивляться, чуть приподнялся на руках, чтобы обзор был лучше. Он никогда особенно не обращал внимание на его возбуждение, даже не знал, кончал ли Гречка на самом деле от их ебли, и сейчас было даже удивительно видеть, что у него чертовски стоит. Игорь примерился и постарался опуститься вниз так, чтобы чужой член притерся к его груди, замер, прислушиваясь к ощущениям. Было очень жарко и очень стыдно, и так близко, что перед глазами плыли цветные круги. Никак не мог решиться, дышал рвано, а потом всё равно не выдержал и слегка двинулся взад-вперед на пробу, потерся о чужое горячее и мокрое. Тело под ним сотряслось, сжалось все и сразу же расслабилось, конвульсивно и хаотично, и он, подбодренный такой реакцией, заведенный ещё больше, повторил движение. Увеличил амплитуду, сначала быстрее, потом снова медленнее, физический контакт алмазной крошкой втирался под кожу до ослепляющего удовольствия, чужие пальцы беспорядочно дергали за волосы и оглаживали лоб и скулы. Свой стояк болезненно терся о ширинку, но Гром был слишком увлечен этим новым, головокружительно неправильным опытом, чтобы уделить себе внимание. В горячке он двигался бессистемно и рвано, и когда задел головку соском, нервные окончания, и так плавящиеся от переизбытка ощущений, вспыхнули как лужа бензина, а Гречка вздрогнул как-то особенно резко и нарушил тишину телесных звуков и тяжелого дыхания полузадушенным всхлипом. Игорь дернулся, пораженный этим звуком, понял вдруг, что делает и в каком положении находится - щека на чужом животе, а чужой член так близко к лицу никогда в жизни не был - и он бы хотел, чтобы так и оставалось. Возбуждение не пропало, стало просто кипящим, тостестерон шибанул в голову, заполняя блаженную восторженную пустоту. Гром отстранился, рассмотрел то, что было под ним впервые за ночь и побои на белой коже неприятно поразили, надтреснули идеальную оболочку желанного и постыдного бестелесного образа. Напомнили, что это человек. Некрасиво, слишком контрастно, слишком бьет по глазам. Игорь поморщился, опустил руку на чужую шею привычным жестом, пальцы легли так правильно и удобно, но всё никак не мог заставить себя сжать их. Кожа теплая, венка на шее отдается в подушечки пальцев биением, хоть сейчас возьми и пережми. А он не мог почему-то. Отвлекался на эти неровные тени, дыхание рваное, в приоткрытом рту колючая кромка зубов, темные ресницы слиплись от влаги и дрожат, как крылья умирающей бабочки. Да нахуй этих бабочек, Грома аж передернуло. Он рывком перевернул Гречку на бок, чтобы не видеть уродливые свидетельства живой крови под живой кожей. Тот покорно поудобнее уложил ноги, они уже так делали, когда похоть накрывала не доходя до спальни и ни смазки ни гандонов под рукой не было. Игорь никогда до конца еблей между ляжками не удовлетворялся, ему нравилось чтобы узко и жарко, но если другого выхода не было, то можно было и так. Чтобы придать остроты ощущениям, он одной рукой вцепился в волосы и оттянул голову назад до предельного угла сгибания шеи, так, что ещё чуть-чуть - и, кажется, сломается, а вторую положил на эту шею, смог все же сжать, когда не глядел в лицо. Двигался резко, зло, кусал везде где зубы доставали, драл почти и кажется. кое-где до крови, давил изо всех сил. Кончил обильно, на грани приятного с болезненным. Выдохнул, перекатился на спину. Пол был шершавым и пыльным, и потной спиной это особенно ощущалось. Было как-то паскудно, будто не сексом занимался, а в четырнадцать в школьном туалете неловко дрочил на карту с изображением голой женщины. Шестерка бубен, почему-то вспомнил Игорь. Это была шестерка бубен. - Папочка доволен? - Сладкое, хотя и несколько охрипшее воркование. Пальцы скользнули по бедрам, одновременно возбуждая новый прилив приятной истомы и не самые приятные воспоминания. Гром приподнял голову. Гречка пристроился у него между ног, глаза с поволокой смотрели игриво, но не фокусировались на его лице, взгляд плавал. Выглядело это охуенно. Он выдохнул, выжигающее пламя похоти ещё не превратилось в груди в тлеющие угли сожалений. Игоря вдруг охватило какое-то мстительное удовлетворение. Он, выходит, получит то, что ему обещали? Сознание что-то бормотало еле слышно, но заткнулось ровно в тот момент, когда мокрый язык грязно и слюняво прошелся по внутренней стороне бедра. Зубы прихватили кожу, но совсем слегка, почти нежно, дразняще. Щекотно зализал. Гром от нетерпения зубами скрипнул, теперь уже его дрожью прошивало от каждого неосторожного движения юркого языка, сам не думал, что сумеет так быстро снова возбудиться, но и разрядка стала жизненной необходимостью. Он грубо дернул за волосы, поторапливая, а Гречка только тепло фыркнул и снова лизнул - на этот раз выше нужного, в живот. Игорь почти взвыл, до боли в мышцах хотелось схватить эту наглую красивую голову, разжать силой челюсти и чтобы было жарко и узко и тесно. И чего он тянет там? - Папочка недоволен. Давай, отсоси папочке. Слова как-то сами с губ сорвались, из рептильного мозга, минуя сознание. Гром от своего собственного голоса, хриплого и будто под такие блядушные приказы заточенного, едва не поперхнулся. На миг даже стыдно стало, ну как так, в такие игры он играть не собирался! Но только потом Гречка вздохнул глубоко, выдохнул, опалив ему кожу, и взял в рот. Игорь думал, что сейчас у него сердце из груди вырвется и разлетится кровавыми брызгами, так безумно хорошо ему было. Сосал Гречка может и неидеально, но было что-то такое в том, что этого наглого мальчишку он сумел поставить на колени, подчинить себе полностью и без остатка, в том, с какими звуками его член проскальзывал по вечно усмехающимся губам, в том, какие взгляды Гром ловил всякий раз, как решался приподнять голову и посмотреть, что растекалось по всему телу анестетической истомой. Сама мысль, сама эта картинка в его голове являлась уже достаточным основанием чтобы снести крышу и стать постоянной гостьей порнушшныхх образов на грани бодрствования и сна. Игорь кончил ему в рот, удержав за волосы в момент разрядки и на секунду испугался, что тот полезет целоваться. Это было бы вполне в духе Гречки. Но ничего такого он не сделал, более того, вопреки обычному даже не подкатился к нему под бок. Гром ещё полежал, изучая трещины штукатурки на потолке, остывая. Клонило в сон, и будь он на кровати, наверняка бы отрубился, чтобы не переполняться обычной после секса эмоциональной пустотой. Но паркетины давили в спину, слюна и пот неприятно подсыхали и холодили кожу. Он с трудом заставил себя перевернуться на бок и подняться, ощущая что-то сродни похмелью. Где-то шумела вода. Игорь сначала решил, что это с кухни, Гречка решил наверное снова принять ванну. Но там его не оказалось, а вот из туалета лился слепящий привыкшие к темноте глаза луч света. Грому вдруг показалось, что лучше сейчас уйти, не заглядывать за этот светлый прямоугольник. Но он все равно почему-то заглянул. Гречка ломаной линией склонился над раковиной. Сначала Игорь не понял, что он делает, а когда разглядел, грудь затопило липким неприятным чувством, чем-то средним между жалостью и страхом. Вода била сильной струей, горячая до облачков пара, и он набирал ее в покрасневшие ладони, заливал себе в рот, выплевывал и повторял этот процесс снова и снова. Как будто выпил кислоту, как будто во рту что-то непрерывно и безжалостно разъедало слизистые. - Ты в порядке? - Глупо спросил Игорь, всеми силами уворачиваясь от осознания очевидной причины, по которой этот бесстыжий и развратный мальчишка, которому что поебаться, что сигарету выкурить, жжет себе сейчас рот горячей водой. От осознания того, что он, Игорь Гром, и его глупое уязвленное самолюбие к этому причастны напрямую, прикручены ключей проволокой. Плечи Гречки дернулись, он обернулся, мазнул по Игорю пустым усталым взглядом, а потом вдруг его лицо жалостливо и болезненно скривилось и он кинулся к унитазу, где его принялось мучительно рвать. Гром не знал, что ему делать. Он стоял тут голый и нелепый, с опавшим членом, и был совершенно беспомощен. Герой-полицейский оказался простым мстительным насильником, сродни тем ебланам, которые предлагают задержанным девочкам секс в обмен на освобождение. Он доигрался, и следы от его игр теперь обрисовывались ярче чем когда-либо. - Тебе... - Он протянул руку, потом замер, не решаясь коснуться - теперь не из глупого пошлого страха сорваться и возбудиться, а не желая причинить еще больше вреда. Жалкая попытка для очищения собственной совести. - Блядь, да иди нахуй, отъебись, пожалуйста, ну! - Гречка вздрогнул, его снова сотряс спазм. Игорь понял вдруг, что всё ещё голый и поторопился одеться. Впервые за много лет он испытал стыд от ощущения собственного обнаженного тела. Собрал с пола майку и штаны, но от них так разило еблей и грязной похотью, что он не решился их надеть, метнулся в спальню и схватил что-то первое попавшееся, что валялось на стуле. Когда он вернулся в комнату, Гречка уже оделся в то, что он ему оставил, и сидел на краю дивана. Взгляд у него был отсутствующий. - Ну так я могу остаться? - Голос был таким же как и взгляд, усталым и бесцветным. Не дожидаясь ответа, он лег на диван, отвернувшись к спинке, и болезненно охнул, когда случайно задел ладонью о подлокотник. Гром так не мог. Не мог пойти спать, будто ничего не произошло, не мог уйти из дома, будто произошло что-то непоправимое. Его натура всегда требовала действия, и чем травматичнее была ситуация, тем радикальнее ему хотелось действовать. На износ, без перерыва, только чтобы не остановиться и не дать запутанной массе чувств расплющить его своим весом. В груди шевельнулось что-то инстинктивное. Он перевел взгляд на руку, которую Гречка попытался поосторожнее устроить рядом с собой. Это ведь её он тогда покалечил у себя дома... Давно, а рана до сих пор выглядела незажившей. - Эй, слушай... Давай пойдем в травму? Пусть врач посмотрит твою руку, ну и все остальное. Я тебя провожу. Звучало так тупо, что Игорь захотел всечь самому себе с размаху. Но Гречка зашевелился, повернулся к нему лицом и наконец спустил ноги с дивана. Холодно на него глянул, раздумывая. Потом кивнул. - Ну идем, папочка.