мне на тебя параллельно

Игорь обычно оказывался в травме только в тех случаях, когда полученное в процессе исполнения долга повреждение из "да ничего страшного, само пройдет" дома стремительно эскалировало в "пиздец, кажется эта часть тела сейчас отвалится". А учитывая, что в вопросах здоровья Игорь был истинным русским мужиком и шел за медицинской помощью только когда плохело совсем капитально, дорогу пришлось погуглить на ноуте перед выходом из дома. Гречки в прихожей он не обнаружил и иррационально встревожился - неужели убежал снова? Это с одной стороны вызывало малодушное облегчение, а с другой - Гром не хотел отпускать его вот так, совсем не разобравшись в том, что произошло. Возможно, в некотором роде это было актом чистого эгоизма, попыткой расставить все точки в своей истории, а не в гречкиной, или... Не в их? Нет, боже упаси, об их отношениях в таком контексте Игорю и помыслить было страшно. Потому что Гречке-то он не был обязан вообще ничем и связывало их такое же ничто. И беспокоиться за него больше нормального эмпатического минимума было бы странно. Но измерять сейчас свой долбаный эмпатический минимум и разгребать на основании измерений угловатое нагромождении чувств сил не было. Его и так подтачивали изнутри сомнения и вина, и совершенно не хотелось оказаться заживо погребенным под собственными дурацкими переживаниями. Поэтому Гром сосредоточился на том, что всегда было его коньком - на действии. Игорь и на лифте вниз не поехал, потому что тело буквально изнывало от переполнявшей его неопределенной тревоги. Хотелось двигаться, хотелось, чтобы мышцы стонали от напряжения, горели, и чтобы вместе с горьким потом выходило все, что комкалось сейчас в его голове. Спуск бегом по лестнице был для тренированного организма нагрузкой совсем несерьезной. Но все равно, когда он, не сбавляя скорости, выскочил на улицу, полоснув по легким прохладной ночной влагой, в голове немного прояснилось. Неприятное, сосущее где-то около желудка ощущение никуда не делось, но по крайней мере, у него теперь был план действий. Гром любил планы, хотя мало кто мог бы так подумать, исходя из его методов работы. Но секрет был в том, что всю свою спонтанность он тоже планировал. Просто очень быстро, в процессе, черпая варианты исходов из обширного опыта. Без этого-то давно бы словил нож в печень или пулю в лоб, и привет венки и гранитный памятник. Правда сейчас его план хромал на обе ноги. У бравого майора опыта и в объяснениях с традиционными романтическими партнершами-то набралось бы на чайную чашку. Не говоря уж об объяснениях с крайне ненадежными партнерами своего пола, отношениям с которыми он бы и сам не сумел дать четкого определения. Поэтому план включал в себя всего два пункта: пункт А заключался в том, чтобы проследить, чтобы Гречке оказали медицинскую помощь, пункт Б находился ещё в стадии разработки и состоял пока из одного единственного слова - "поговорить". О чем, в каких формулировках и главное, зачем, Игорь пока не понимал. Но ощущал всем своим нутром, что это очень нужно и очень правильно. Ну должен же он сегодня хоть что-то сделать правильное? Был ещё подпункт про то, что делать если Гречка не ждёт его где-то рядом с домом, но он отпал за ненадобностью сразу как за спиной Грома захлопнулась подъездная дверь. Тот стоял, привалившись к стене, больше не заботился о том, чтобы держать лицо или осанку, устало сгорбился и растерянно щёлкал дешевой пластиковой зажигалкой. И Игоря снова ущипнуло ощущением, что он подсматривает, ворует кадры чужой жизни, для него не предназначенные. - Всё никак не получается спиздить где-нибудь зипу. - Гречка спрятал зажигалку в карман треников и поравнялся с Игорем. - Куряги за своими жигами следят лучше, чем за анальной девственностью. Это вроде бы была обычная его провокационная бравада, какой он любил выводить Грома из себя, дразнить, рисоваться - вот такой я плохой мальчик, тррщ мйрр, спорим, не поймаете? Но сейчас он звучал неуловимо, но очень иначе, и это придавало словам совсем другой смысл, и от этого Игорь наткнулся на болезненный диссонанс. Просто Гречка говорил о воровстве таким долбаным будничным тоном, каким говорят о покупке туалетной бумаги и жидкого мыла в хозтоварах или о походе в супермаркет, и это было до тошноты печально. Гром знал, что для многих из тех, с кем ему вольно или невольно приходится пересекаться по работе воровство, раскладывание по палисадникам и подъездам закладок, пьяные драки и прочие кажущиеся рафинированному обывателю стремными и далекими вещи - каждодневная реальность. Знал он и что Гречка коренной житель этой уродливой изнанки повседневности, буквально ею взрощенный с пеленок. Знал, и всё равно сейчас почему-то удивился. Наверное потому, что Игорю всегда было проще видеть в его словах глупую похвальбу и игнорировать их, отвечать полунасмешкой-полуугрозой. Это очень хорошо шло его совести на закуску к основному блюду под названием "всё ради благого дела". И хуже всего было то, что Игорю для того, чтобы заставить себя взглянуть на Гречку хоть сколько-то иначе, нужно было его практически... Гром ощутил спазм в горле. "Проверьте жертву на следы изнасилования". "Он отсидел за изнасилование". "Подозреваемый рассказал, что в детстве убитый регулярно его насиловал". Это слово, заезженное, растерявшее весь свой убийственный вес, проскальзывавшее по окостеневшим от профдеформации извилинам мозга не вызывая ни малейшей реакции, застряло вдруг внутри как рыбья кость и начисто перекрывало доступ к кислороду, стоило хотя бы подумать о том, чтобы применить его к своим действиям. "Я принудил человека к сексу, зная, что ему некуда идти" - звучит по-ханжески стыдливо, будто бы с оправданием, прикрывая словесными вывертами уродливую суть. Так дорогие и бессовестные адвокаты любят строить свои оправдательные речи. Но переварить Игорь мог пока только такую формулировку. Конечно, можно было сколько угодно шпаклевать трещины на совести, убеждая себя, что Гречка сам. Сам влез в эти отношения. Сам никогда не говорил Игорю о том, что можно и чего нельзя. Сам манипулировал сексом. Сам подорвал к себе доверие, сбежав в прошлый раз. Сам пришел сегодня. Сам предложил себя. Сам, в конце концов, полез сосать. И фокус, может быть, прошел бы, будь Игорь Гром кем угодно, только не майором Игорем Громом. Не будь он мастером разбивания помимо носов и голов, ещё и вертких оправданий и ложных аргументов. Не знай он на собственном горьком опыте бессонных ночей и седеющих висков, что не всегда отсутствие буквального нарушения норм УК РФ, напечатанных на просвечивающей дешевой бумаге равнялось отсутствию вины и умысла. Не понимай, что "сам" во многих ситуациях было не результатом доброй воли, а просто умело делегированным принуждением, сломом под давлением обстоятельств. Не гляди он на их ситуацию со стороны и не фиксируя отстраненным взглядом профессионала всю её мерзотную суть. Всю свою мерзотную суть. Игорь покосился на Гречку. Тот не выглядел больше таким же болезненно беззащитным, как в ванной, просто избитым и усталым, и возможно накрываемым отходами. Это не было таким уж нетипичным состоянием для человека его нравов, это даже было почти нормально. Он медленно моргал, переодически потирал шею, не заботился убрать с лица растрепанные волосы, вяло и покорно следовал за Игорем, не задавая вопросов. Доверяя? Нет, никому и никогда Гречка не доверял, и ему бы не стал тем более. Просто заколебался и немного отпустил вожжи. Игорь невольно порадовался, что улицы сейчас совершенно пустые - иначе они смотрелись бы очень странной парочкой. Пожалуй, даже маргинальной. Такой, от которой перейдешь на другую сторону улицы и тебя никто трусом не назовет и не осудит. Но ночами осуждать в принципе было почти некому, и в этом Гром всегда - не только когда сопровождал крайне подозрительно выглядевших юнцов - находил особую прелесть. Когда достигаешь определенного уровня физухи и начинаешь спиной ощущать даже отдаленную угрозу, ночные прогулки вполне могут стать отдушиной и способом хотя бы немного распутать очередной узел из улик, мотивов, причин и следствий. В голове помигивала зеленым сигналом семафора очередная заманчивая идея. Просто очередное решение очередной задачки. Всего-то и нужно было, что списать всё виденное в ванной на вечную в их с Гречкой взаимодействии игру теней и света, на попытки собственного рассудка отвадить Игоря от деструктивного увлечения. Притвориться, что он не видел ничего, кроме вполне обычного отвращения ко вкусу чужой спермы. Сделать вид, что всё хотя и лезет из рамок нормы, но пока все же умудряется за них цепляться. Идея манила, как горячая ванна после восьмичасового дежурства на морозе, обещая намертво заколотить в его голове ту дверь, за которой сейчас роился сонм непонятных и тревожащих Грома чувств и ощущений. И пойти с ней на сделку было проще простого. Тем более, что Гречка не был удобной жертвой. Он сам делал все, чтобы его было невозможно жалеть, чтобы первой мыслью всплывало злорадное "напросился". И всё же Гром не мог. Иногда быть майором Игорем Громом было крайне непросто. В травме было многовато для половины четвертого ночи народу, калечные и увечные покорно ожидали своей очереди, рассевшись на практичных металлических креслах в грязноватом и темноватом коридоре. Волчья полночь, вдруг вспомнилось Игорю название этого часа суток. Он однажды услышал это выражение и оно запало ему в душу. Час, в который кажется равным количество укрытых ночной тьмой минут от заката и до рассвета. В который статистически совершаются самые иррациональные и жуткие преступления. Гром бы счел это собственным домыслом, попыткой структурировать бесконечный поток насилия, с которым он сталкивался по работе, если бы однажды знакомый реаниматолог не рассказал, что этот час и для критических больных является решающим. Сам Игорь, по такой логике, переживал волчью полночь дважды за жизнь. Ни полиса, ни паспорта у Гречки при себе не было (ну или он просто не хотел их светить, суфлером буркнул в ухо профессиональный опыт), и поэтому Игорю пришлось использовать служебное положение. Ксивой в регистратуре он светанул так уверенно и многозначительно, как будто каждый день это делал, но послевкусие осталось премерзкое. Вроде небольшое дело и хуже от этого ровным счетом никому не стало, но Гром даже в мелочах так не хотел и не мог. Раньше не мог. И ведь все этот мерзкий мальчишка, умудрился замазать чернотой не только его личное, но и на профессиональном оставил пару пятен. Мальчишке стыдно не было, хотя за всем этим языком жестов он наблюдал, стоя рядом с Громом у регистратуры. Он вальяжно расселся на одном из свободных стульев, подогнув под себя ногу. Обычно Грома бы такая вольготность и пренебрежение к праву других людей сидеть на чистом возмутила бы, но сейчас эта привычная гречкина наглая бесцеремонность ощущалось почти комфортно. Привычно как-то. Игорь сам тяжело опустился на соседний стул, попытался устроиться поудобнее и вдруг на профессиональной автоматике зафиксировал, что кроссовки у Гречки не просто грязные, а все измазаны жирной черной землей. Ему не хотелось сейчас об этом думать, но мозг, как хорошо смазанный механизм, довел операцию до конца и выдал первичные выводы. В черте города так испачкать обувь можно только если пройтись по размокшей после сильного дождя и раскатанной автомобильными шинами земле на каком-нибудь неудачливом газончике. Но сегодня в Питере не лило так сильно, чтобы размочалить землю в месиво. А кроме того, Гречка всегда отличался кошачьей брезгливостью и склонностью покупать обувь не по средствам, так что маловероятно, чтобы он без веской причины топтался в грязи. А ещё... Игорь волевым усилием заткнул поток мыслей на полуслове. Нужно сначала разобраться в том, отчего ему вообще вдруг приспичило выяснить, что на самом деле произошло с его информатором. А уже потом, если ответ на этот вопрос окажется содержательным и удовлетворительным, тратить время и силы на дальнейшее обдумывание. А пока - к черту. Он сам заслужил немного отдыха от думанья, а Гречка - капельку личного пространства. Сейчас он, впрочем, совсем не капельку занимал, растекшись практически на два кресла. Прикрыл глаза, откинул голову на стену и, кажется, дремал. Дышал, по крайней мере, мягко и ровно и выглядел мирно. Гром подумал, что это довольно иронично - он видел Гречку в таких ракурсах и позах, в каких наверняка мало кому еще доводилось увидеть, если вообще доводилось, а вот заснувшим увидел его сейчас в первый раз. Или не увидел, потому что из-под приподнявшихся вдруг покрасневших век в него впился холодный оценивающий взгляд. - Ну и че ты на меня смотришь? Я пока не сдох и не планирую. Как побитая псина, бля. Тебе такое не идет. Игорь удивленно моргнул в ответ и на автомате перевел взгляд на плакат на стене, рассказывающий о первой помощи при обильном кровотечении. Как псина? Растерялся как-то даже, хотя на самом-то деле такое отношение разочаровывало, но было ожидаемо. Гречка же всегда исходил ядом на любую попытку отнестись к себе хоть немного по-человечески. - И вообще, ты меня проводил куда хотел, пиздуй домой теперь. Я самостоятельный мальчик, и, как ты сегодня сам сказал, не тупой. Дяде доктору смогу сказать что бо-бо, дорогу тоже сам найду. - Продолжал раздраженным полушепотом нападать Гречка. - Или ты думаешь, что раз кончил мне в рот, то теперь обязан таскаться за мной с таким ебалом, как будто я от этого вывернусь наизнанку и подохну? Последнюю фразу он выплюнул не сбавляя звука, очевидно намеренно. Своей цели, кажется, достиг, потому что кое-кто из посетителей травмы отвлекся от телефонов, жалости к себе или философских похмельных размышлений и с интересом и подозрением заворочался в их сторону. Гром вздохнул. Он даже для смущения уже слишком заебался, но драться в травме казалось еще более говенной идеей, чем драться в магазине. Хотя бы потому, что тут у него перед всеми соперниками было нечестное преимущество, он-то не за первой помощью пришел, а за компанию. Усталость и вина смешались в серую жижу, захотелось послать все на хуй, махнуть на Гречку рукой и правда уйти домой. Но тут дверь кабинета открылась и медсестра с бесцветным и усталым лицом вызвала в кабинет некоего Гречкина. Народные массы вяло заволновались, а Игорь сделал вывод, что магия коррупции сработала с превышением ожиданий - спутника здоровенного мрачного мента принимали не только без документов, но и без очереди. Эх, Россия-матушка. Некий Гречкин скрылся за дверью, а Гром все никак не мог решить - сделать как хотелось или как нужно. Хотелось дать себе передышку, заткнуть совесть и уверить себя, что дождаться Гречку снаружи будет более чем достаточно. А нужным казалось пойти следом и проследить, чтобы врачи провели все медицинские процедуры, и, черт возьми, убедиться что Гречка действительно скажет дяде доктору где бо-бо. - А можно я... - И конечно же, Игорь сделал как нужно. Поймал плечом закрывающуюся дверь и впихнулся в кабинет. Врач и медсестра уставились на него без удивления, но с раздражением. Усевшийся на кушетку Гречка закатил глаза, впрочем, стоило Грому заговорить, как эти глаза тут же сощурились и произвели обстрел колючими взглядами. - Это... Племяш мой, у него не только рука поранена, он ещё и в драку ввязался сегодня. Посмотрите, чтобы ничего сломано не было, рентген там, все такое. Неловкость в принципе была ему не близка, импровизировать в полевых условиях, звонить, чтобы куда-то записаться, выступать на судебных заседаниях, четко аргументируя, почему преступник должен и будет сидеть в тюрьме - все это для бравого майора сложностей не составляло. Однако теперь оказалось, что просить за другого человека может быть до странного некомфортно. Особенно когда сам этот человек всем своим видом из-за спины врача демонстрирует, что ничего от тебя не хочет и со всем справится сам. А ещё оказалось, что уровень некомфортности может резко повыситься до критических отметок, когда уже покинув кабинет вспоминаешь, чем вы с "племяшом" занимались меньше часа назад. И насколько говорящие следы на его грешном теле предстанут теперь перед глазами врачей. И что если синяки от пальцев на шее ещё можно с натяжкой посчитать полученными в драке, то засосы есть засосы и ничем другим их не объяснить. Игорь шумно вздохнул и вышел на улицу. На горизонте уже угадывался призрак рассвета. Не то чтобы встречать утро под дверьми медицинских учреждений было для него в новинку - калечился он сам, калечились коллеги, и иной раз тревога была куда более неприятного сорта, нежели переживания за сохранность собственных грязных сексуальных секретиков. Но думать об этом, и особенно о том, что он представился дядей всё равно было стыдно и стремно. Гречка задержался и когда вышел со свежим бинтом на руке и подрихтованным лицом, Гром уже успел навертеть пять кругов вокруг здания, пытаясь хоть немного надумать, как начать разговор. И как продолжить. И главное, о чем все-таки говорить. - Хуя ты, до сих пор меня пасешь. - Отметил Гречка без особого удивления и похлопал себя по карманам. - Бля, сиги же кончились. Где у тебя на районе ларек какой-нибудь чтобы купить пачку? Курить хочется пиздец. А, и аптека еще есть какая-нибудь? Мне тут написали чем ебало мазать, чтобы снова скорее стать секси сосочкой. И он помахал уже успевшим замяться на уголках листком, исписанным мелким врачебным почерком. Игорь припомнил местность. Вот аптека круглосуточная точно была, он как-то бегал туда сначала за гандонами, а спустя час несся за "планом Б", потому что гандоны оказались не очень прочные. Пошли они молча, но поговорить у Игоря зудело совершенно невыносимо, как репейник за шиворотом. Умом он понимал, что обломается скорее всего о золотые зубы и едкие поддевки, и утратит желание вести беседы, а хорошо бы ещё и чувство вины вместе с беспокойством. Но иррационально почему-то казалось, что в процессе разговора найдется какой-то универсальный метод немного ослабить тянущий в груди узел. Но Гречка заговорил первым. - Слыш, ну хватит с таким постным ебалом-то ходить. Я тебе отсосал и мне же блядь уже за это стыдно. Я тебя морально травмировал что ли или че? Ну бля извини что мне не прикольно, когда сука в рот спускают. Ты не сто рублей, чтобы всем нравиться, а уж конча твоя тем более. Игорь вспыхнул, выдохнул, вздохнул. Он вообще-то не такого поворота в разговоре ожидал. Кажется, теперь все запуталось еще сильнее. Худо-бедно заготовленные варианты диалога трещали по швам и он совершенно не знал, что делать. Но в том, что Гречка подумал, будто он обидел его реакцией на минет, была даже какая-то ирония. Не смешная правда. Игорь мучительно мялся с ответом, когда наполовину подсвеченный зеленый крест на стене ближайшего здания появился почти из ниоткуда и подмигнул им. - Аптека вон, иди купи что тебе надо. - С готовностью выбил себе ещё пару минут на тайм-аут Гром. Пока Гречка тыкал бумажкой, на которой были записаны названия лекарств, в окошко в двери аптеки, специально предназначенное для мутных ночных визитеров, пока он расплачивался страшно разбитым телефоном, пока получал из окошка фирменный пакетик - за все это время голову Игоря не посетило ни одной здравой мысли. И он, видимо, выглядел настолько перегруженным, что случилось нечто совершенно невероятное. Гречка подошел к нему, цапнул за предплечье и взглянул легкой долей сочувствия. Гром считал это выражение с его лица с искренним изумлением - вот чего-чего, а эмпатии в информаторе он найти никак не ожидал. Даже в той микродозе, какая сейчас отражалась в слегка нахмуренных бровях и поджатых губах. - Ну реально, не загоняйся. Я всегда делаю то, что хочу и никогда не делаю того, чего не хочу. Поэтому у меня заебатая тачка, татушка на лице, девять классов образования и трудовая стерильная, как пизда монашки, прости господи. Гречка говорил так уверенно, что соблазн ему поверить был просто невероятен. Но Игорь все равно никак не мог, тут ему опять работа ставила палки в колеса счастливого неведения. Он так часто видел, как люди убеждали себя и окружающих, что все отлично, когда на деле это был неплохо замаскированный психикой пиздеж. Фальшь всегда пробивалась где-то - в едва уловимых нотках чересчур восторженных интонаций, в движениях рук и глаз. Вот как теперь. Гром верил своим инстинктам даже тогда, когда проще было бы их заткнуть. Но расковыривать эту тему сейчас было по меньшей мере бесполезно. И куда более миролюбивые люди уходили в резкий агрессивный отказ при попытке снять с них защитные шоры. Игорь пообещал себе, что вернется к этому еще однажды. Когда будет чуть менее вымотан, высушен и от очередного сеанса долбаного жесткого секса их будет отделять хотя бы пара суток, а не пара часов. Вместо этого он спросил о другом предмете, волновавшем его не так сильно, но всё же имевшем значение. - А врач у тебя ничего не спросил? Ну, про... - Он многозначительно обвел взглядом всю гречкину бесстыжую суть. Тот в ответ ухмыльнулся. - Ну вслух ниче не говорил, но я ему все равно рассказал. Игоря как холодной водой окатило. Он, конечно, теоретически смирился с тем, что заслуживал потерять работу за свои сексуальные предпочтения. Но вот так в лицо это получить было как удар под дых. - Да не ссыте так, тррщ мйрр, норм все. - Ухмылка расползлась в оскал, произведенным эффектом засранец явно был крайне доволен. - Ну не совсем все рассказал, так, детали. Успокоил его, что вы не мой дядя, сказал что у нас все ок, по согласию и со стоп-словом. Напомнил про врачебную тайну, вся хуйня, ну он и успокоился. Нормальный мужик, не стал в чужие трусы лезть. Ну, фигурально, реально-то полез бы наверное если бы была необходимость, хуй бы там прищемили или в жопу себе морковь запихали. Грома слегка замутило, и совсем не от облегчения. Потому что стоп-слова у них никогда не было, и ему даже в голову никогда не приходило, что надо бы его завести. Он попытался сбить его, и как всегда вышло слишком грубо. - А самому тебе левому мужику не стыдно было такие откровения выдавать? В твоем окружении тебя за такое под шконку не загонят? Гречка как всегда не обиделся, даже наоборот - аж хрюкнул от смеха, потом заохал и приложил ладонь ко рту. - Блядь, сука, больно! Не, нихуя. Ну то есть, может и загонят, но ток не меня. И потом, этот мужик бы не распиздел, я таких знаю. Не самый хуевый вариант был к такому на осмотр попасть. - Он поймал взгляд Грома и пояснил, прежде чем тот успел спросить. - Ну, в интернате ебучем. Если, допустим, пизды выхватил где-то, то такие не доносили, че с тобой не так. Но и на похуях не спускали. Помогали просто чем смогут. Хуже всего были типа добренькие уебки, которые сразу же всем бежали распиздеть, поднимали хай и съебывали довольные, а ты расхлебывай. Каждого бы такого, сука, на нож бы поставил, пиздеть им приходилось нещадно. Помню, сломал два пальца, болят пиздец, а этому еблану в халате показать нельзя, пришлось там этими пальцами... О, глянь, 24 часа еще одна, ща жди тут, за сигами сгоняю. Гром смотрел, как он скрылся в дверях и думал, что вообще-то ему нахуй не сдалось знать, как Гречка жил в интернате и какие врачи были самыми лучшими, а какими худшими. Жизнь - сама по себе штука не самая приятная, дерьма хлебнуть так или иначе приходится почти всем. И если уж вешать на себя груз и искать человека, чьим травмам можно было бы сочувствовать, точно не стоило выбирать Гречку. Никому не стоило, а ему тем более. - И часто тебе приходилось врать врачам? - Вопреки своим выводам спросил Игорь, пока информатор с полным наслаждения лицом затягивался сигаретой. Просто чтобы разговор поддержать. - Ну не особо. Но были ситуации. Короче, не ссы насчет этого айболита ебучего, он не будет пиздеть никому. У подъезда Игорь немного замешкался. Уже почти рассвело, во дворах начиналась вялая утренняя возня, дворники лениво махали метлами, кто-то грел машину. Он не знал, что будет лучше - проводить Гречку до метро или пригласить всё же домой. И что делать, если он решит уйти. Он решил остаться. Без малейших сомнений подошел к двери и выжидательно уставился на домофон. Гром набрал код и они снова оказались в подъезде. И в лифте. Все ощущалось дурацким дежавю, и на миг показалось, что можно зажмуриться и время отмотается назад. Не будет жутковатой потной возни на полу, не будет ничего, что случилось после. Он просто ляжет спать и проснется с тем же количеством головняка, с каким выходил вчера ночью из отдела, и ни эмоцией больше. - Слыш, я помоюсь? Мне кажется, я до сих пор воняю потом, и что самое хуевое - твоим. Дежавю заходило на третий круг. Игорь дал себе волю и все же плотно смежил веки, глупо, по-мальчишески. Сквозь темноту перед глазами пробивался шум воды в ванне. Не сработало. Плюс во всем этом бардаке нашелся только один - за последние часа четыре Гром ни секунды не думал о деле. Плюс, сука. От таких вывертов собственного мозга в духе дерьмовых мотивационных книжонок, захотелось смеяться, удавиться и, возможно, закурить. Что он и сделал, по-воровски неловко подтянув к себе с пола треники, которые Гречка кинул на пол рядом с ванной и вытащил из кармана сигареты и зажигалку. Следом выскользнул айфон, стукнув об пол. Судя по виду, терять этому телефону было уже нечего, но Игорь все равно поднял его и положил на место. Гречка, на памяти Грома, курил самые разные сигареты, и чем лучше шли его дела, тем дороже было курево. Сейчас в руке лежала пачка лаки страйк. Наклейка на ней заманчиво обещала мертворождение. Им обоим с Гречкой было уже поздновато этого пугаться, поэтому он выбил из пачки одну сигарету и закурил. Лаки страйк, лаки страйк... Это название почему-то крутилось в голове как заевшая пластинка. Игорь бегло проинспектировал материалы дела в памяти - нет, никаких сигарет. Наверное, просто от усталости залип, вот и зудит как муха. Наверное, будет честным уступить Гречке кровать? От идеи спать на диване спина попыталась было снова выебнуться, но это в любом случае было лучше скамейки в обезъяннике. Игорь докурил, выкинул бычок в унитаз и поплелся в спальню. Больше всего ему сейчас хотелось упасть лицом в подушку и отрубиться, но он героически попытался быть хорошим хозяином. Надо ли белье поменять? Он ведь совсем недавно чистое постелил, и вполне неплохое - не чета черному шелковому, которым был застелен траходром напротив зеркала, но прикольный комплект в мужественных синих цветах. Тем более, они же трахаются - да так, что места для брезгливости вообще оставаться не должно. - Я все. Игорь вздрогнул, спасибо, что не всек. Гречка зевнул. Он помылся, но снова надел спортивный костюм, больше не дразнил наготой. Неужели опасался? Или Гром просто захлебнулся усталостью, виной и растерянностью и надумывал на пустом месте. - Ложись, спи. Я тебя закрою в спальне, уж не обижайся. - Да хоть к спинке кровати наручниками прикуй. Слава богу, возбуждения в Громе уже ни капли не осталось, потому что картинка в голове нарисовалась... Интересная. Вымылся он быстро. Все равно того, что хотелось отскребать с себя вместе с кожей, смыть не получалось. На сон оставалось меньше пары часов, но сейчас и это казалось сказочной заманухой. Глаза закрывались сами собой, горячая вода убаюкивала, и Игорь едва не задремал в ванной. Вот была бы картина, а если бы утонул - вообще комедия. Доблестный бесстрашный майор умер, захлебнувшись в собственной кухонной ванне. За такое похороны с салютом бы не выписали. Полотенце оказалось мокрым и валялось на полу, потому что им очевидно только что уже вытирались, а ещё Игорь понял, что не взял ни постельного белья, ни чистых трусов. Обычно он спал голым, да и против того, чтобы рухнуть на диван прямо так и вырубиться ничего не имел. Но перед гостем было неудобно, даром что гость сам обычно не обременял себя лишней одеждой. Пришлось снова зайти в спальню, неловко прикрываясь, сцапать трусы и чуть не упасть, натягивая. Гречка не спал. На тумбочке горел торшер, через задернутые шторы пробивались рассветные лучи. Он сидел на кровати в одних трениках и с очень озабоченным видом пытался достать целой рукой что-то за спиной. При виде Игоря его лицо просияло. - Ооо, тррщ мйрр! Вы же помогаете всем несчастным и обездоленным? А мне не поможете? Гром очень хотел сказать "нет". По многим причинам, но в основном потому, что не мог не смотреть на татуировку на животе и колечко в соске, хотя еще пару часов назад клялся себе, что и думать о таком больше не будет. И последнее, что ему хотелось - тестировать себя на прочность прикосновениями. - Ну бля, пожалуйста! Реально надо, ебаните этой мази на синяки на спине, а то я не дотягиваюсь нихуя. Игорь взял тюбик и сел. Матрас под ним скрипнул и прогнулся. Гречка скатился поближе, не демонстрируя ни малейших признаков волнения, и повернулся спиной, на которой действительно расцветали пятна синяков. Ну и что такого в том, чтобы просто помочь? Выдавить на пальцы мазь и размазать, он же делал такое тысячу раз для себя и коллег, и никто никого ни разу не выебал. Кожа была бархатная и теплая. Живая. Гречка был везде эстетическим произведением, и спина у него была красивая, сильная, между лопаток - татуировка-глаз, прям так и смотрит. Прикасаться аккуратно Грому сложно, у него пальцы слишком грубые, большие руки были больше привычны к битью и ломанию. Поэтому он старался как можно невесомее, на кончиках, чтобы не раздражать нервные окончания под болезненно-сизой синевой. Водил по разломам под кожей, оглаживал края прохладой мази, понимал, что пользы от этого мало, но нажимать сильно сейчас казалось настолько неправильно, почти грех. Лицемерно, конечно, в более чувствительных точках он и в половину никогда так со своими крупными жесткими пальцами осторожен не был, и давил, и драл, и наверное делал больнее чем теперь было бы. Так чего же сейчас передумал? Игорь выдохнул и нервно мазнул широким жестом по глазу этому между лопаток, чтобы не пялился так, переоценил силу как всегда и всем своим телом ощутил ответный спазм мышц под ладонью. Так привычнее? Что, снова больно сделаешь и спать завалишься? - Эй, ты чего там возишься? - Голос у Гречки звучал как-то непривычно, хрипловато что ли, без привычных истерических полутонов. - Мажешь чет или так, хуйней страдаешь? Давай реще. Только говорил он одно, а делал другое, и сам не понимал зачем, наверное. Раньше никогда так себя не вел, не подавался к нему каждым крохотным мышечным движением, не искал его прикосновений. Раньше лез грубо, пошло, впихивал себя в Игоря, прижимался недвусмысленно, до боли в мясе и скрипе в костях. А тут... Он ведь даже не думал, что можно так вот ощущать чужую кожу, как шрифтом Брайля читать каждую неровность, шрам, выпуклость забитых чернил. Гром по ребрам пальцами прошелся, почти почувствовал вибрацией, как в их клетке стучит что-то жаркое. И Гречка вздохнул тоже жарко, влажно и нервно, и, кажется, за нижнюю губу уцепился зубами, но наверняка Игорь сказать не мог - не видел же. Они, конечно, сейчас делали не то, что должны. Не то, что можно. Гром склонился ниже, в затылок чужой дышал химозной сладостью геля для волос и чем-то ещё, сложноуловимым, интимным, почти касался носом трогательно порозовевшего кончика уха. А руки уже были где-то там, где совсем не нужно, по животу, где кожа ещё нежнее, шелковая прямо. И ведь как можно было столько трахаться и никогда этого не замечать? Не сдержался, ладонью всей приложился, погладил, и споткнулся о грубость зарубцевавшейся ткани. Не отдернулся, но затормозил, и Гречка ощутил это, накрыл его ладонь своей и вдавил, яростно, почти больно, по-своему, по-знакомому. Игорь вздрогнул, шрам почти жег, чужая рука сверху его прижимала безжалостно и тупо. Автоматически подумал, что руки у Гречки снова как обычно - теплые. А ночью ведь совсем ледяные были. - Помнишь его? - Шепотом на выдохе, как будто здесь кто-то может подслушать, а нельзя чтобы узнали, большой-большой секрет. Игорь выдохнул ему в волосы. Помнил, а как же. Этот шрам, как-никак, стал точкой отсчёта их самой первой встречи, до всего того хаоса, что между ними сейчас напутался. Его тогда вызвали на последствия драки в кафе с перестроечным названием "Сказка". Дело, конечно, нетипичное для Грома, но он тогда опять как-то накосячил и Прокопенко опять пытался его укрощать. Драка тоже была перестроечная - массовая ножевая, три трупа и четверо в неотложке. Гром с тихим раздражением осматривал поваленные столы, разбросанную по полу нарезку, битое стекло вперемешку с кровью на танцполе, когда заметил кровавые капли. Там вообще всё было кровавым, но эти следы ему как раз и бросились в глаза потому, что шли не хаотичными брызгами, а ровно так, дорожкой. Игорь сам не понимал, зачем пошёл по ним, всех причастных-то уже упаковали - кого в скорую, кого в автозак, а кого и в чёрный мешок. Любопытство подбило, ну и чутье, наверное. Дорожка не увела его далеко, из кафе на улицу вывела, а там прямо на стоянке приткнулась черная старинная бэха с ржавчиной по капоту. Кажется, в "Бумере" именно такая модель была. Игорь, кстати, ни фильм этот, ни "Бригаду" не любил, не понимал блатной романтики, да и кончили главные герои плохо. Их судьба грозила и владельцу машины - кровавые капли становились всё больше, а у дверцы вообще загустевала маленькая лужица. По уму нужно было бы отойти от автомобиля и позвать подмогу, реакцию раненого преступника предсказать было невозможно, а опыт подсказывал. что какой бы она ни была - будет хуево. Но Гром почему-то просто постучал в тонированное стекло, как гаишник при проверке документов. И сам даже удивился, когда оно чуть спустилось и он встретился глазами с водителем. Глаза были странного цвета, не то голубые, не то зеленые, и совершенно стеклянные, как будто подёрнутые плёнкой. Окно рывком опустилось ещё немного, и Игорь вдруг вспомнил, что у старых машин механизм окон не автоматический, там ручку крутить нужно. Вот водитель и крутил. И он был точно ранен, лицо - молодое, может даже привлекательное обычно - посерело, блестело от испарины. Водитель заметил Грома не сразу, периферическим зрением и прохрипел, не поворачивая головы: - Дядь... Ты пиздуй своей дорогой. Я щас посижу и поеду. Ты сейчас если и поедешь, то только на тот свет, подумал Гром и дёрнул дверь. Она распахнулась, в нос ударила кровавая вонь, тело накренилось с сиденья. Игорь его подхватил, глянул и не понял сразу, откуда кровь, потому что всё ниже груди пропиталось ей, аж сочилось. Ну а там уже сработали инстинкты и выучка - сорвал свитер, придавил к ране, крикнул, чтобы скорую вызывали, уговаривал не отключаться, спрашивал про всякую ерунду, обещал, что не даст умереть вот так вот, на парковке у третьесортного кафе. Время тянулось ужасно медленно, парень хрипел, крупно дрожал, цеплялся за него кровавыми руками до синяков и совершенно точно умирал вопреки всем обещаниям. Игорь был уверен, что он не выживет, и врал ему, конечно. Ну а кто правду скажет умирающему у тебя на руках, плевать, что отморозку с ножом в брюхе, все равно ж человеку. Ему тогда сильнее всего запомнился почему-то салон машины, весь бело-красный. Белой была кожаная обивка, а красными мазками всюду - кровь. Гром даже и не выяснял потом, как там водитель бумера. Потому что знал, что ему скажут, но слышать этого не хотел. Дело уплыло в отдел по борьбе с организованной преступностью, а Игорь ещё пару раз вспомнил салон этот кровавый, липкое и жаркое холодными пальцами по запястью и тускнеющие глаза, да и отпустил. Ну работа такая, что поделать. Гречка вышел на него спустя несколько месяцев, и Гром еле узнал в наглом и более чем живом гопнике умирающего у него на руках вчерашнего школьника. По глазам узнал. Удивился, что тот выжил. - Да я ни в огне не горю, ни в воде не тону. Вообще бессмертный нахуй. - Заржал тогда на его удивление Гречка и выкинул окурок в лужу. Игорь хмыкнул и сообщил, что в воде говно в основном не тонет. Гречка шутку оценил, так их сотрудничество и началось. Гром даже наивно полагал некоторое время, что интерес со стороны информатора к нему продиктован тем, что он нашёл в нем отцовскую фигуру. Потом уже понял, что не совсем отцовскую, скорее "папочкину", но к этому времени уже завяз в этих странных отношениях по самые яйца. И сейчас все это вспомнил, то ли пожалел, то ли стыд снова полыхнул, но как отрезало. Отпрянул, руки горели, щеки тоже. Гречка зябко повел плечами, но лицом так и не повернулся. - Не хочешь? Гром не знал уже, чего хочет. Но понимал, чего не нужно. Убеждал себя, что если сейчас перетерпит, то потом отказаться будет проще - от всего этого, от тьмы, распиравшей изнутри, от мук совести после, от непонятных и ненужных желаний. От этого, черт возьми, жизнь зависела! И наверное, не только его. - Нет. Спи давай. Он с облегчением понял, что правильно все сделал, когда Гречка, так и не повернувшись, пожал плечами и лег прямо на покрывало. Игорь протянул руку над его плечом и выключил торшер на тумбочке - хотя светло все равно было, из-за штор били лучи. Убрал мазь, чтобы не раздавить тюбик, посидел тупо на кровати. Нужно было уйти на диван. Тоже правильно. Но за эту ебучую ночь он вообще уже запутался, что правильно вообще такое. Слово обмылилось и потеряло всякий смысл, по крайней мере, в замкнутом квадрате этих стен. Поэтому он плюнул на все, откинулся на подушку и тут же заснул. Ему ничего не снилось. Гром так давно не спал ни с кем в одной постели, что мозг мгновенно пустил по телу пробную волну напряжения, стоило ему только проснуться настолько, чтобы инстинктивно осознать чье-то присутствие. Память успокоила, погладила по вздыбившейся шерсти на загривке, подкидывая невнятный, но безопасный и приятный образ. Чужое тепло. До дрожи приятно, банальные инстинкты пещерного человека - согрейся о соплеменника, спрячься рядом с ним от непогоды и ненастья, и останешься жив, твое сердце не остановится, пока другое бьется. Было так хорошо, что Игорь неосознанно, но очень отчаянно попытался на лишнюю пару мгновений остаться в этом блаженном бдении, и у него, кажется, даже вышло. А потом он окончательно проснулся и понял, что совершил ошибку. Или много ошибок. А может, одну, но огромную. В любом случае, не было ничего хорошего в том, чтобы спать почти в обнимку с другим мужиком. С преступником. С тем, кому веры было ни на грош и кто глазом бы не моргнул украсть его удостоверение - и это в лучшем случае. Гречка, вольготно разлегшийся на его кровати, под его боком, спящий как какой-то сраный домашний кот, был долбаной ошибкой. Но Гром все равно попытался встать так, чтобы его не разбудить. Не буди лихо, правильно? Гречка заморгал, потянулся и зевнул сразу же, как Игорь встал с кровати - спал на удивление чутко. Потер лицо, выматерился, огляделся. Усмехнулся неверяще. - Нихуя себе, в каких только местах раньше не просыпался, а на мусорской хате ни разу. Да не говори, подумал Игорь, но вслух комментировать ничего не стал. По большей части потому, что был занят осознанием еще одного невероятного факта - впервые за много лет он проспал на работу. Рефлекс, никогда не дававший ему спать дольше положенного даже в самом вымотанном состоянии решил отключиться именно сегодня. Поэтому была уже половина двенадцатого, рабочий день вовсю кипел, маньяк мог планировать новые злодейства, а он прохлаждался в постели! - Я не то, что бы тебя выгонял, но давай побыстрее, мне на работу надо. - Глаженых рубашек в шкафу как назло не оставалось, как и парных носков. Гречка за его спиной тихонько посмеивался. - Ого, тррщ мйрр в естественной среде обитания. Вот поэтому я и не ночую на мусорских хатах - чет мне кажется у вас у всех чистых трусов и носков нихуя. Вниз на лифте они спустились вместе. Гречка вертел в руках разбитый айфон, а Игорь взвешивал, стоит ли взять такси. Встрянет же в пробку, ну как пить дать! У подъезда оба ненадолго замерли, и у Игоря вдруг прострелило сердце. Совсем без повода. А потом Гречка махнул ему рукой и сбежал по ступенькам. - Ну, бывайте, тррщ мйрр, удачи дать пизды всем злодеям. Я забегу за шмотками когда время будет, ну и вы не ссыте звонить. - А ты что теперь будешь делать? - Дела, тррщ мйрр. Делать дела и спрашивать вопросы, вот что буду. Он снова махнул рукой и скрылся в арке. Гром вздохнул. Нет, брать такси определенно не стоило. жить тяжело и неуютно зато уютно умирать Вовчик свое тридцативухлетие отпраздновал широко, как юбилей. В ресторане, с девочками и музыкой, было много больших людей. И даже ненадолго и невзаправду, но всё же появился один из замов главы города. Свиньков потом подумал - Вовчик же чувствовал, что это его последний праздник. Ну, если конечно поминки за таковой не считать. Потом уже, под утро, в полупустом зале, осоловевший от выпитого и съеденного, именинник сидел во главе разоренного стола. На танцполе самые стойкие и нанюханные из блядей заходили на второй, а кто и на третий круг в обнимку с пьяными до блевоты людьми поменьше (большие давно разъехались на автопати или спать), а музыка играла совсем уж какая-то ебаная - далеко от любимых Вовчиком блатняка и нойза мс. Свиньков подсел рядом. Если тот был в такой кондиции, что не обращал внимания на музыку, значит, его было пора везти домой, пока он не стал буянить. Это и остекленевший мозг Свинькова был способен понять. Не зря ж пуд соли с Вовчиком выжрали за все эти годы. - Костя, а ты знаешь, что будет, когда меня не станет? - Вдруг спросил Вовчик очень трезво и очень спокойно. Свинькову стало не по себе почему-то. Его приятель философским складом ума не отличался, ныть не любил и смерти не боялся. И уж точно не превращался по синей дудке в мямлю. Пьяный мозг Свинькова попытался свести всё к шутке: - Долго ещё до этого, Вован, не закапывайся давай раньше времени! Ты еще, это, ого-го! Вовчик как будто его и не слышал. Налил себе стопку твердой рукой, опрокинул, стукнул по столу донышком. Как заупокой. - Пиздец будет, Костян. Ты постарайся, удержи тут все, когда меня не станет. Потому что иначе придет такая ебучая отморозь, что пиздец. Молодежь, сука. Они тут всех до костей обглодают. Про нас много хуйни говорят, но мы еще по-понятиям. А эти такой устроят беспредел, что... Пиздец. И он тяжело уронил голову на стол. Свиньков забыл про этот разговор. Ну во-первых, он пьяный был, это всё как-то почти мимо ушей пропустил. А во-вторых, чёт стремно, ну не говорил Вовчик так никогда. Наоборот, хвалился что он ещё весь Питер строить будет, как их в армейке на плацу строили. Это всплыло в памяти только когда Вовчика убили. И ведь вышло, сука, всё как он тогда сказал. Свиньков же никогда особо не был лидером. Это Вовчик его после службы подтянул за собой, и Вовчик помог устроиться, и под Вовчиком Свиньков ходил с удовольствием и уверенностью в завтрашнем дне. А когда тот умер, он растерялся как-то по-лоховски, ушами прохлопал. И только на похоронах осознал, что памятник не он заказывал, и гроб другие выбрали, и венки. Спору нет, красиво все было, Вовчик бы оценил. Только ебучая тревога как засела Свинькову в голову, зажужжала мухой, так и не замолкала до самого прощания. Только тогда и понял, что это значит. Похороны-то сами устроили цирком каким-то, как в американских фильмах, со скамейками и гробом на помосте. И вот на этих скамейках кроме старой гвардии на передних рядах сидели... Свиньков и по именам-то их не помнил, молодняк на побегушках. Был. Пока Вовчик тоже был. Смотрели на него, на Свинькова, как на грязь какую-то. Он сначала-то не смутился, шваль на место поставить труда не будет. Заговорил речь заготовленную, четко, душевно, все слушали. А потом... И думать мерзко, до сих пор бешенство брало, стоило только вспомнить. Сидел там один, в черном пиджаке с велюровыми лацканами и в неуместной красной рубашке, ерзал все, что-то то из стакана хлебал. И вот как раз когда Свиньков говорил, как им всем будет не хватить Вовчика, на всю ивановскую хлюпнул остатками пойла. Свиньков не знал, как сдержался, чтобы прям в тот же момент его наглое ебало не размолотить в мясо. А тот не смутился, ухмыльнулся, изобразил как будто застегнул рот на замочек и ключик выкинул, да и кивнул снисходительно. Продолжайте, мол. Поминки проходили в том же ресторане, где и день рождения. Декорации только поменяли. Тут Свиньков дело взял в свои руки, и пригласил только больших людей. Девочки и музыка - после официальной части. - Владимир Сер-ргеевич... Геевич был... - Свиньков уже потом вспомнил, что типа с похорон называли Гречкой. Дибильная кличка. И что Вовчик не любил его припомнил, не прям так ненавидел, а брезговал скорее. Никто этого Гречку, конечно, не звал, не того сорта, не дорос. Только его не волновало, звали или нет, явился под десерт смущать важных гостей. Сука борзая. Свиньков не стал выгонять, пусть будет, то ли в роли девочек, то ли в роли музыки. Зря не стал, потому что малолетний еблан устроил целый спектакль, на стол залез со своим долбаным тостом. - ...Бля, был достойным человеком, на которого мы все равнялись! Да он же пьяный в говно, понял Свиньков, и кивнул охране. Вывести и отпиздить до кровавых соплей, чтобы неповадно было. Охрана ничего не сделала. Свиньков ошалело огляделся, дернулся, обошел стол и потянул за плечо - мол, на выход пиздуй, мальчик. Кто-то дернул Свинькова за рукав. Невежливо так дернул, и он было хотел уже высказать этому все, что на душе накипело, но пригляделся получше сначала. И понял, что не зря язык прикусил - дергал его Мамед, мужик серьезный и деловой. Вовчик под ним не ходил, но дерзить опасался. Свиньков тем более не стал бы, хотя его аж распирало. - Кость, дай Кириллу сказать. - Мамед похлопал его по спине. - Он скажет, ты скажешь потом. Нехорошо сейчас ругаться, не такой день. Свиньков вышел на улицу перекурить потом, на душе ебано было. На улице дождик накрапывал, он уже было собирался обратно в ресторан возвращаться, когда его окликнули. - Константин Георгич, ммм, давайте на пару слов? Пошепчемся, да? Свиньков подумал, что тут, на улице, он совершенно спокойно может отпиздить зарвавшегося малолетку так, как умеет, чтобы потом месяц в больничке собирали по кускам. И сделает это, конечно, подорвался, сгреб за велюровые лацканы. Гречка не зассал, вообще ничего не сделал, болты у него были огромные, и Свиньков решил, что он не бухой, а обдолбанный. Вовчик торчков не любил, считал слабыми людьми, типа червями. Свиньков угрожал там что-то, говорил, был уверен, что собъет с уебка самодовольство, а тот лыбился своей мерзкой зубастой пастью, а потом вдруг ткнул его пальцами в живот и полоснул вверх, ножом типа. - Вот так я твоего Вовчика, и тебя также, свинья ты жирная, если выебываться будешь. Свиньков тогда ему разбил нос, но легче не стало, грызло, всю душу переворачивало. На хату к Вовчику гнал, не протрезвев, мусора тормознут не тормознут - похуй. Как знал, что на душе неспокойно было, с порога понял, что обнесли хату. Вовчика ещё только закопали, суток не прошло, а эти мрази уже! И хуже всего было то, что он не нашел блокнот. Блокнот Вовчик наверняка спрятал, и Свиньков убеждал себя, что спрятал так хорошо, что его теперь вообще никто не найдет. Обид Свиньков забывать не привык, да и кроме этого, ему было неспокойно. При Вовчике все лучше было, а тут земля под ногами то и дело как будто плыла, хуй его знает. Разговоры разные пошли, дела нехорошие стали делаться в обход его и его ребят. Да и сидело занозой то, что Вовчика очень уж нехорошо убили, не по-людски. Ну кто так делает? Свиньков бы и себе не признался бы, но его это напрягало жуть как. Поэтому когда на него вышла парочка пацанов из регионов с расспросами про Гречку, он не побрезговал их навести. Сука, знать надо было, куда лез. Свиньков в благоприятном исходе не сомневался, даже немного отмечал в своем любимом стрипушнике. Девки красивые, кто надо - тот в лесу гниет, ну че еще надо для счастья? Только чтобы его позвали в випку. Свиньков випку не заказывал, но отказываться от даров судьбы не собирался, уж точно не сегодня. В випке было темновато. Свиньков огляделся, начал беситься - если это прикол такой, то хуевый вышел, не сосчитать сегодня кому-то ебала. А потом свет щелкнул, как в каком-то кино, и он увидел Гречку. В пиджаке с велюровыми лацканами. Он в нем на похоронах был. К сожалению, не на своих собственных. Ебало ему хорошенько раскроили, но он был вполне себе живой, посиживал и целился в живот Свинькову из ствола. Сзади подошли ещё двое, а может и трое - отворачиваться от дула и считать не хотелось. - Это че, ты сейчас на шесте крутиться будешь? - Попытался быкануть Свиньков. Гречка заржал, но смотрел все равно неприятно так, злобно. И ствол не дрогнул. Свинькову стало не по себе. - Я ж тебе обещал, Константин Георгич, что я тебя как свинью вскрою, а ты не послушал. Это тебе щас на шесте, сука, крутиться придется. Садись, разговор будет длинный и хуевый. Свиньков автоматически подчинился, сел и понял, что у него от нервов вспотели ладони.