Тревожный день вылился в такую же тревожную ночь. Кажется, впервые сон был таким ужасным и напоминал бесконечную петлю. Он не помнит, что ему снилось, но в конце концов на его шее всегда смыкались холодные пальцы. Это было так реалистично, что он просыпался и кричал. И так каждый раз, каждый час. Он будто из одного кошмара перепрыгивает в другой. Только если из первого есть возможность сбежать, то второй происходит наяву и шанса проснуться или сбежать из него нет.
Сычен всю ночь подскакивал, в ужасе рассматривая расплывающиеся стены.
Юта его не связывал, но был всё время рядом.
Даже не знает, что хуже
Как только Сычен просыпался, то он тут же укладывал его обратно, снова накрывая его одеялом, вытирая чужие слёзы. Как будто человек, который его тут и запер, может успокоить.
Сычен не понимал самой цели того, что вчера было.
Чтобы припугнуть? Чтобы перевоспитать?
Сам же Сычен, вроде, вообще думать в тот момент переставал. Он смотрел в потолок и надеялся хоть немного поспать.
Но в какой-то момент понял, что это невозможно.
Юта его больше не трогал. Он сидел рядом и они снова что-то смотрели по телевизору.
Сначала были передачи про животных, потом какой-то очень тупой фильм, а потом…
Он не помнит, потому что спрятался в одеяле и думал о чём-то своем.
Вроде даже не о грустном. Просто о чём-то странном.
Помнит, что он совершенно не слышал ничего. Просто отключился звук и было так хорошо. Сидел и смотрел перед собой.
Смотрел на руки, на ноги и понимал, что просто не в состоянии посмотреть выше колен.
Туда…
Неприятно.
Он ёжится, сильнее заматываясь в тяжёлое одеяло.
Спина болела невыносимо. И ниже спины тоже очень сильно.
Вообще, болело всё. Голова, руки, ноги.
Вообще всё. И внутри тоже всё ужасно болело.
Он плакал, понимая, что у него нет сил. Одновременно с этим осознавая, что не в состоянии так просто сдаваться, что нельзя опускать руки или расслабляться прямо сейчас. Но… ему так больно.
Он хочет домой.
Юта оставляет его одного, вставая со скрипучей кровати.
Он приносит сумку с вещами и она с грохотом падает на пол, пугая.
Сычен упирается лицом в колени, закрывая глаза и уши руками. Всё достало. Каждый звук и запах в этом доме. Всё.
Он сидит так долго. Боясь двинуться хотя бы на секунду.
Тяжёлое дыхание. Больная голова.
Накамото сдергивает с него одеяло, давая холодному воздуху снова ударить его.
Юта тянет его с постели, ведя обратно в комнату.
Стоять тяжело, всё ужасно перекручивает внутри от боли, давая пинок от вчерашнего дня.
Его всего передёргивает от запаха.
Он заматывает его в ткань, и ему так хочется её сбросить, куда-то спрятаться и снова лечь под одеяло.
Но он плетется за старшим не в состоянии противиться.
Единственное, что отвлекает — это еда на маленьком столике, и Сычен только сейчас понял, что давно не ел.
И только потом, на середине тарелки, он понял, что горечь во рту осталась далеко не со вчерашнего дня, что она ему не показалась.
Перед глазами расплывается, и последнее, что он видит, это как Юта встаёт из-за стола.
Только сейчас он понял, почему Юта не ел.
Он заваливается на бок, понимая, что его не держит совсем.
Падает потемневшими глазами в небытие. И не помнит, не чувствует ничего из того, что происходит.
═╬ ╬═
Просыпался он долго, а сонливость не проходила на протяжении оставшегося дня. Кажется, и не пройдёт на протяжении всей жизни.
Он смотрит в синее небо, прикрытое аккуратными кронами деревьев. На секунду даже думает, что его выкинули в лесу. Бросили умирать.
Возможно, это был бы даже хороший исход.
Но Юта нависает над ним, листьями кроя нимб себе над головой, и рассматривает его.
Сычен морщится, закрывая глаза руками.
Избегание. Он не хочет осознавать, что Накамото всё же рядом.
Но его не трогают. Японец отходит, продолжая заниматься своими делами. А Сычен всё так же лежит, вообще не чувствуя ног и пытаясь поймать воздух пробитыми лёгкими. Он привстаёт, заматываясь в куртку, которой его накрыли, пытаясь сфокусироваться на чём-то. Но в глазах нещадно всё плывет, и голова с треском раскалывается. Солнце красиво разукрашивает всё вокруг, но совершенно не греет.
Даже оно подвело.
Сычен прикрывает глаза, ловя под веками болезненные голубые вспышки.
Он слышит вдали грохот и свежесть дождя.
Китаец убирает со лба холодные капли пота, открывая глаза, будто пуская в темную комнату давно забытый теплый свет.
Кажется, что вот она — безопасность.
Прямо перед его носом. Бесконечная череда коры и листвы. Кажется, впервые так легко дышать. Из головы, как из форточки, постепенно вылетает запах мерзкой квартиры Юты. Его запах. Запах еды и грязи. Запах вчерашней ночи.
Он рассматривает небо. Теперь кажется, что все это так похоже на плохой сон. Страшно, что завтра, а может даже сегодня, он последний раз взглянет на него.
А в глазах будет стоять Юта с окровавленным ножом и без эмоционально снова и снова наносить удары.
И никто его не найдет.
А может и найдет, но не смогут опознать.
Самое страшное в моменте смерти тот факт, что ты не увидишь себя со стороны. Ты не узнаешь, будут ли люди плакать о тебе и кто придёт на твои похороны.
Его всего передёргивает и он промаргивается, пытаясь зацепиться на чём-то другом.
Где-то за спиной вновь слышится грохот и стук, он с удивлением поворачивается, рассматривая знакомый силуэт.
Юта замахивается топором, разбивая толстое полено на две части, и складывает их в кучку таких же. И так раз за разом.
И Сычен удивляется, как не проснулся от такого шума.
Китаец вновь ложится обратно, складываясь калачиком. И с каждым ударом пугаясь всё больше.
Почему в голове встают отвратительнейшие образы, как на месте этой деревяшки стоит его тело.
Оно разрывается на куски. Кровит.
Он мясо для него. И не более. Просто тело
Его всего трясёт, он закрывает глаза, уши, в ужасе зажимаясь на подстилке.
Удар
За ударом
Он чувствует липкую фантомную боль, она растекается по жилам, краснея и лопаясь.
Он хочет обратно домой. Он хочет к Джехену. В те воздушные покрывала, которыми были усыпаны их кровати. Он хочет к Тэну и Джонни домой, укрыться на их кухне и снова пить чай.
Он снова хочет услышать ворчание Тэена по поводу и без. Хочет снова сидеть у Доена на работе, рассматривая, как он негодует с очередного пациента и его больной собачонки.
Хочет снова снег, мультики по телевизору. Хочет к маме и папе, которые мило улыбнутся, сотрут приставучие сопли под носом.
Удар. За ударом.
Хватит
Хватит
Хватит
— ХВАТИТ.
Заткнись Юта. Убери это звук.
Я больше не могу его слышать.
— Пожалуйста, хватит.
Что со мной такое? Я что с ума схожу?
— Не делай так больше…
Его трясёт от ужаса и страха. Образы в голове всё не утихают, спутываясь клоками в голове.
Яркие пятна, блеклые лица, непонятные гримасы и знакомые голоса.
Но реальность очень легко отличается. Он отчётливо чувствует, как Юта переворачивает его лицом к себе, убирая руки от лица.
Сычен задыхаясь шепчет пресловутое «хватит», хотя сам уже не понимает ничего. Он пальцами хватает его за ладонь, пока по белым щекам продолжает катится поток слёз.
Накамото трёт щеки, давая прийти в себя. Помогает с переменным успехом.
Скорее всего, потому что именно Юта пытается его успокоить. А это вещи несовместимые.
Накамото кладет его обратно, подкладывая под голову какую-то очередную кофту.
Через несколько минут рядом уже горит небольшой костёр, а в маленькой кастрюле над огнем теплеет вода.
Юта ходит туда-сюда, собирая обрубки, половину заматывая и складывая в машину, а половину приносит к костру.
«Почему кричал?»
Сычен вчитывается в строчки, написанные японцем, на секунду задумываясь, почему. Может, это его больная фантазия?
— Хочу домой.
Юта раздражённо цокает, тянется к новой бумажке быстро выводя иероглифы.
«Когда я тебя спрашиваю о чём-то, то отвечай. Я не повезу тебя обратно домой».
— Я не хочу к тебе домой. Я хочу к себе домой.
Юта смиряет его уничижительным взглядом, резко забирая из чужих рук бумажку, выкидывая её в огонь.
Нет у тебя больше дома.
Он полыхает в огне.
═╬ ╬═
Юта протягивает стеклянную бутылку с непонятной мутной жижей, больше напоминающую мел, разбавленный в воде, чем то, что обычно пьют.
А ещё в руки попадает тарелка с чем-то похожим на Мисосиру, но на самом деле он сильно сомневается в том, что это она.
Он не следил за тем, что Юта варил в той кастрюле.
Может и зря.
А может и нет.
Ему без разницы, ибо на вкус суп оказался весьма съедобным.
А вот странная жижа напоминала чистый спирт, но Юта достаточно грозно сжал его руку и схватил его за шею. Горечь неожиданно опалило горло. Чтобы влить содержимое быстрее, Юта запрокинул ему макушку, сжав волосы Сычена в руках. Алкоголь заливался в ноздри, под кофту, летел брызгами из-за раздирающего кашля.
У него не остаётся ничего, как ждать, пока опустевшая бутылка не окажется на холодной земле.
Сюда бы гул клуба и его друзей и всё как в старые добрые. Всё как раньше. Пьяный в щепки Сычен, который еле стоит на ногах.
Но сейчас он всего лишь упирается глазами в небо над головой, руками в чужие, а сознанием за выцветавшее, будто фотография от времени, прошлое.
Вот так это лето превратилось в холодную осень.
═╬ ╬═
— Юта, куда мы едем?
Кажется, это очередной вопрос, сказанный в пустоту.
Сычен понимает, что странно будучи в таком положении надеяться на минимальные пояснения этого же самого положения. Ему бы заткнуться и сидеть не высовываясь, что он и делает. Но жажда свободы не даёт ему заткнуться окончательно.
Что плохо закончится.
Он в край запутался в обозначении времени и места. Что они. Где они. Сколько дней прошло. Который сейчас час.
Что ещё ужасно — они едут в полной тишине.
Нет ни музыки, ни дождя, который бы капал по крыше и хоть как-то разбавил эту дурацкую картину.
Он правда заебался задавать одни и те же вопросы.
Да ещё и эта ночь.
Даже не знает, какая была хуже: эта или предыдущая?
Ибо Юта всю ночь пытался уложить расхмелевшего парня в машине, но тому дал алкоголь в голову слишком сильно и он рассопливился, рассказывая вообще обо всем, что думает. Не помнит, о чём конкретно и, вроде, даже на китайском.
В конечном итоге, всё равно уснул и, наверное, хорошо, что не помнит, сделал ли что-то Юта для этого.
Материться ещё рано или уже поздно?
В любом случае бесполезно.
Но появилась другая проблема — боль в пояснице. Причём такая сильная, что от неё переламываешься пополам. И это беспокоит Сычена куда сильнее, чем нежелание быть обоссанным.
А попросить помощи страшно.
Единственное, на что хватает сил — это сипеть от боли на заднем сидении машины.
— Юта, мне плохо.
Пожалуйста, просто убей меня
Да, может это была его ошибка: дёргать такого человека, как Юта — плохая идея.
Но есть ли у него выбор?
В любом случае теперь Юта взбешён.
Он резко останавливает машину, выталкивая и волоча его тело по земле.
У него изначально не было шанса.
Накамото придавливает ему ногой голову, впечатывая лицо в гадкий, холодный асфальт.
И в этот момент становится так страшно и больно, что он даже на секунду забывает, что раньше мог дышать без горечи в лёгких.
Когда-то давно.
Юта ногой пинает то в живот, то в грудь, то в голову. По ногам, по рукам, по лицу.
Он не чувствует ничего из органов. Всё разнылось разом и смешалось внутри так, что мозг просто прекратил подавать сигналы.
Нет спасения, нет его.
Вроде, удар в голову был последним, но Сычен не уверен.
Он не считал удары, пытался вообще растворится в воздухе и исчезнуть. Отключиться, как в
тот день . Но ничего не вышло.
Наверное, если следующим шагом Юты будет накормить его помоями, то он не слишком удивится.
Скорее, даже будет рад.
Ему даже не верится, что Юта настоящий человек, а не воплощение его страшных фантазий.
С таким
человеком до сумасшествия недолго.
Единственное, что он видит перед собой — это чужие руки в крови.
И не надо быть гением, чтобы понять, что кровь его.
И избежать встречи с этими мерзкими ладонями хотелось сильнее, чем быть пойманными ими же.
Но уйти не получится. Ибо от боли всё тело смяло и двинуть хотя бы рукой невозможно.
Юта закидывает его обратно в машину, доставая уже знакомые пластиковые стежки.
Руки, ноги. И всё. Теперь он снова заперт в собственном теле. В этой машине.
═╬ ╬═
Он просыпается, рассматривая серую пластиковую крышу у себя над головой.
Его ужасно знобило, голова шла кругом, а всё, что он видел, было будто в замедленной съёмке. Дышать было невероятно тяжело.
Всё было так иллюзорно, что ему показалось, что он до сих пор находится во сне. Он привстаёт, понимая , что до сих пор находится в машине. За приоткрытым окном бесконечные поля и леса. И он подставляет горячее лицо под струи воздуха.
Он чувствует, как опухли глаза и как дрожат руки. Сердце колотится, хотя вроде бы ничего и не произошло.
Удивительно, сколько он вообще пролежал?
Он лицом прикладывается к холодному стеклу, на контрасте с которым он становится ещё горячее.
Опустошение. Он чувствует, что больше ничего не осталось. А впереди только хуже и страшнее.
Он впадает в какой-то полудрём, рассматривает, как сменяются леса маленькими домиками, а потом полями. И всё это так безопасно. Кажется, что как только он повернет голову, то снова окажется в этом бесконечном ужасе. В пучине, из которой не сможет выбраться. А за окном жизнь, которая у него когда-то была. За окном их любимое кафе. За окном его школа и одноклассники. За окном его работа, его дом. За окном Джехен. Только другой, который полюбил его, а не первокурсника с огромными очками и красивой улыбкой.
Сычен обо всем знал. Джехен никогда не умел врать.
Теперь не обидно.
Может и хорошо, что они всё-таки не вместе.
Хотя это была очень красивая иллюзия, в которую он его медленно и постепенно погружал каждый день. Было слишком хорошо и странно, что его это не насторожило.
За окном их бесконечные тусовки и смены в библиотеке. Разгрузка книг, детские кружки по чтению иностранной литературы по субботам. Котики, которые приходили к ним и тёрлись у ног.
Большое количество кофе.
Всё это прошло. В прошлом. Но за окном всё это до сих пор есть. Это продолжается. Только уже без Сычена.
В какой-то момент они всё же останавливаются около стоянки. Юта трясет его за плечо, выводя из транса и показывает на круглосуточный магазин.
Он кое-как выбирается из машины, а Юта тут же цепляется ему в руку, как на поводке, ведя за собой.
В голову лезут не очень мудрые мысли.
Он ведь может попросить помощи! Просто даже закричав, подойдя к кассиру, или запереться в туалете.
Но у Юты блестит в кобуре пистолет.
И желание пропадает с каждыми их шагами и мыслью о том, что Накамото ничего не стоит пристрелить его здесь; размышления так сильно въедаются в голову, что он тушит в себе этот пожар тревоги и плетется за старшим.
Они около леса. Одно неловкое движение, пуля в лоб и больше его никто никогда не найдёт.
Если он мешается, то от него избавятся.
Каждый шаг отдаётся болью. Сначала по ногам, потом выше и выше по спине, между лопаток. Болью сводит даже голову. Юта упорно продолжает тянуть его за руку, наверное, даже не обращая внимания на то, как больно китайцу.
И с каждым шагом он понимает, что что-то не так. Что всё сводит таким сильным спазмом, что он задыхается.
— Юта, — он пытается потянуть его на себя, но всё тщетно. Его уже волочат по земле, ибо даже ногами перебирать он нормально не может, — я…мне…
Он заваливается назад. Болью пробирает все тело. Даже моргать стало невыносимо. Он чувствует невероятное жжение в пояснице и между ног. Всё сводит, и Сычен кое-как может понять, что Юта всё же останавливается.
Чувствует, как тот касается лба ладонью. И она кажется такой невероятно холодной.
— Я не могу… идти.
Он, как в бреду, шепчет только «я не могу, Юта» и сгибается пополам от боли на земле, царапая ладони и лицо в кровь о мелкие камни и песок.
Юта поднимает его на руки, донося до машины и укладывает на заднее сиденье. Сам же открывает багажник и, покопавшись, находит махровый плед.
С Сычена сдергивают штаны, но через пелену слез он всё равно замечает на них огромное кровавое пятно.
Его начинает передёргивать от воспоминаний о вчерашней ночи. Всё повторяется. Дальше Накамото не пошёл. Он закинул штаны в багажник, а сам заматывает его в плед, оставляя.
И Сычен чувствует, что впадает в какой-то неизвестный ему хаос. Он мечется от боли по машине, но каждое движение делает ему ещё больней.
Каждое.
Юта, наконец-то, оставляет его одного. Видимо, решил закончить начатое, закрывая машину. А Сычен пожирает себя изнутри.
Ему так мерзко от себя и от всего того, что с ним происходит.
Не помнит, через сколько Юта возвращается. Не помнит, с чем он вернулся. Помнит, что тот сел к нему и смотрел на то, как от боли его сводит судорогой.
Белье пропиталось кровью и он чувствовал его запах. Отчётливо. От него тошнило.
Юта гладит по голове. И это даже немного успокаивает. Ему нужно было чувство, что на тебя не похер хоть кому-то.
И Юта с этой ролью справлялся. Может, даже слишком хорошо.
Зато Сычен справлялся с ролью умалишённого. Он кричал от боли и, вроде, в какой-то момент даже вырубился.
Он не знает, сколько так бесился, но, кажется, в один момент Юта ему что-то вколол, что его срубило практически моментально.
И ему стало легче. Хотя бы в физическом плане.
На самом деле он не понимает, сколько они ехали, но таких припадков больше не было.
Когда он просыпался, то они остановились, чтобы отдохнуть, а после отдыха его снова вырубало.
Но за всё время пока он спал (это вообще можно так назвать?), парень не смог отдохнуть.
Его то трясло, то тошнило, то ломило.
В один момент после очередной дозы Сычен отвернулся от лобового стекла и, упершись лицом в спинку сиденья, задремал.
═╬ ╬═
Когда он проснулся, то сначала подумал, что всё происходящее было действительно сном, что он дома или в больнице.
В комнате пахло какими-то непонятными химикатами, спиртом и сыростью. Простыня на которой он лежал была шершавая, дешёвая и намытая мылом до скрежета в зубах.
Никого рядом не было. Только он, отгороженный шторкой ото всех.
Он рассматривает яркую лампу, которая белым светила прямо ему в глаза. И парню нестерпимо хотелось спать и плакать. Но китаец и так устал.
Сычен приподнимается с кровати, босыми ногами хлопая по бетону.
Ходить было немного легче, чем сегодня днём. Но он понимал, что, скорее всего, его чем-то накачали и поэтому он передвигается, как в космосе, не чувствуя во рту, как язык касается нёба.
Он отодвигает ширму, рассматривая полупустое помещение. Чем-то напоминает медпункт какой-то школы. И как оказалось, помимо его лампы, в помещении ещё три таких и они тоже над пустыми кроватями.
Из-за чего, кстати, комната выглядит ужасно жутко, ибо почти ничего не видно.
Он не видит ничего перед собой, лишь делает аккуратные шаги.
Ладонями он натыкается на стены, и кажется, что он тут замурован.
И не найдя ничего интересного для себя, возвращается обратно в кровать. Хоть тут он один и может побыть наедине с собой. Хотя бы тут его не тронут. Он накрывается одеялом с головой, воображая, что встанет не тут. Сычен вообще пытается ни о чём не думать. Но не размышлять о вчерашнем просто не получается.
Это невозможно. Парень и предположить не мог, что именно с ним такое произойдет. Он и не задумывался раньше о том, что ему может быть больно… В таком плане.
Сычен помнит все события какими-то обрывками и пятнами. То, как сжимал ковер, то, как его прижимали то к ванной, то к кабинке, то к раковине. И этот жар и духота, когда тяжело было не только стоять, но и дышать.
И ещё абсолютно бессильно ждать конца.
Китаец не может скомпоновать в голове эмоции, которые его рвут на части; физическую боль и душевную. Всё вместе бьёт так сильно.
Сычен чувствует, что чем больше он об этом думает, тем быстрее разрастается боль по всему телу. Такая, как и была в поездке.
Что всё тело перекручивает внутри, будто кто-то сжал его и выжимает, будто воду из половой тряпки.
Дун в ужасе сбрасывает с себя одеяло. Он сам не справится с этим. Парень подскакивает с кровати и, превозмогая боль, плетется к ближайшей стене, ощупывая её, пытаясь зацепиться за что-то. И ручка двери всё же находится, но не поддаётся.
Он тут закрыт.
Без окон. Без людей.
Он стучит по двери и, как бешеный, дёргает ручку, наверное, чтобы переубедить себя. Может, выход есть?
Конечно, нет, идиот
Он чувствует, как его горло сжимает и от боли сводит челюсть. Он трясется в рыданиях, пытаясь хоть как-то заглушить звон в ушах. Такое чувство, что барабанные перепонки сейчас взорвутся от этого жужжания. Пот скатывается градом по всему телу. Он стучит руками по двери, продолжая дёргать ручку.
Он садится на пол — стоять уже больно. Колени не поддаются, хрустят, но продолжают так же ныть.
Крик остаётся в горле и выходит лишь ничтожным хриплым свистом сквозь стиснутые зубы.
Он продолжает давиться слезами, ударяя по двери.
Замок щелкает, но Сычен уже на это не обращает внимание, так же дёргая ручку.
Перед глазами замерли темные ботинки и слишком милое для этого место обеспокоенное лицо.
— Ты чего разорался? — парень гладит по щеке, аккуратно (а не так как Юта) стирая слёзы. — Эй, ну ты чего?
Только если бы он знал, как Сычену больно.
Сычена так же подбрасывает, что не остаётся незамеченным для незнакомца. Он присаживается к нему на пол, внимательно рассматривая, скорее всего, понимая, что к чему.
Парень прижимает голову китайца к своей груди, слушает как тот давится своими слезами. Он гладит по голове, пока Сычен пытается сказать хоть что-то.
Получается, мягко говоря, плохо.
Нормально удаётся уловить только «больно».
Незнакомец после этих слов в ужасе таращит глаза и с хриплым «я сейчас вернусь» выбегает за дверь.
А Сычену, вроде, должно было бы стать легче. Но, кажется, становится только тревожнее от чужой реакции.
— А, этот, — вместе с обеспокоенным парнем вбегает ещё один мужчина.
— Кун, он ведь не …? — знакомый ему парень встаёт за спиной у Куна, пытаясь лицом указать и закончить фразу.
— Я не знаю, — мужчина уходит куда-то вглубь комнаты, роется в шкафах, перебирает что-то. И когда возвращается, то в его руках красуется стеклянная склянка и шприц.
Его это не пугает. Он сам готов встать на колени и умолять, чтобы ему вкололи хоть что-то. Что-то, что смогло бы облегчить то состояние, которое у него сейчас.
Кун закатывает ему рукава на кофте, аккуратно протирает салфеткой руку и набирает из колбы в шприц жидкость.
Игла медленно входит под кожу, а тело медленно, но верно, расслабляется.
Его немного клонит в сон, но боль не уходит до конца, как было в машине.
Кун садится к нему на пол внимательно рассматривая тело, шепча что-то понятное только себе под нос. Он приподнимает кофту, рассматривая кровоподтёки и синяки, которые даже Сычен не замечал.
Кун приподнимается с ним, перебрасывая его руку на своё плечо и ведёт до кровати, помогает присесть.
Ноги было показывать страшно. Но Сычену с каждой секундой все больше и больше было не до этого. Ему легче было сделать всё сейчас и даже если бы Кун сделал то же самое, что и Юта тогда… То он бы не сильно удивился.
Да и он чувствовал, что потихоньку начинает отключаться.
На бедрах были большие тёмно-синие синяки, на ягодицах остались красные ссадины. Кун делал всё аккуратно, но страх всё равно не хотел отступать.
И хорошо, что дальше мужчина не пошёл. Он скорее всего понимал, что если попросить у Сычена показать, то он откажется. Да и можно было предположить, как там всё выглядело.
Кун трёт уставшие красные гласа и присаживается на край кровати.
— Я думаю… Что в физическом плане всё очень даже неплохо. Я про кожные покровы, но мягкие ткани… мне надо будет завтра проверить. Вообще-то, — Кун хлопает Сычена по плечу, улыбаясь, — ты неплохо отделался. Скажи спасибо, что он тебе что-то не вывернул или сломал.
Сычен на секунду подвисает, смотря на серый пол. Скажи спасибо? Сказать спасибо за что? За то что изнасиловал? Спасибо за то, что не убил? Спасибо за то…
Он снова начинает плакать. Но его тело так устало, что слёзы текли сами по себе.
Скажи спасибо.
Лучше бы блять его убили.
Утро настало слишком незаметно.
Веки горели и жгли раздражённую кожу. Руки дрожали. Живот тянуло от голода. Приподнять голову не было сил.
Но это и не нужно было. Он прекрасно понимал, что Юта тут. Его взгляд слишком тяжёлый.
К нему не хотелось поворачиваться. С ним не хотелось разговаривать. На него не хотелось смотреть.
Его не хотелось трогать.
Он бы вообще не хотел, чтобы Юта был.
Но его не спрашивают. Накамото сам поворачивает его лицо в свою сторону.
Недовольство.
Он лезет в карман, доставая ему уже знакомый блокнот и карандаш.
«Ты очень громкий. Я сделаю тебе больно, если ты будешь кричать».
У Сычена нет сил спросить. Он лишь виновато качает головой, теряя взгляд в простыне.
Тот лишь тяжело вздыхает.
Слава всевышнему Юта отстает от него на этом. Он оставляет на стуле еду и выходит за дверь.
Сычен надеется, что в еде, как вчера, что-то подсыпано, чтобы он вырубился и прожил этот день в тишине. Но нет. Она оказалась обычной, немного пресной, но всё же какая есть.
Единственное, что его волновало — это то, какая тишина стояла в комнате. Не страшная, как была ночью или у Юты в квартире. Эта была приятная тишина.
Тишина, в которую он не провалился с ужасом, пытаясь найти хоть один звук. А та, которая заполняет голову и просто проходит, как поток ветра.
Ширма открывается слишком неожиданно и из-за неё высовывается уже знакомое лицо.
— Ку — ку! Можно войти? — парень глазами указывает на кровати, улыбаясь. А Сычен от страха чуть не давиться, но всё же небольшой кивок из себя выпускает. Тот проходит к нему, садясь. — Лю ЯнЯн.
Он подаёт небольшую ладонь с темными кольцами на пальцах.
— Сычен. — он откладывает ложку протягивая свою, пожимая.
— Ты меня вчера напугал. — он не выпускает чужую ладонь из своей, но опускает на кровать, откидывая голову, — почему ты кричал?
Сычен тушуется, не зная, что ответить и как лучше ему вообще об этом рассказать.
Но ограничивается только лишь детским «плохо стало».
Понимает даже сам, что звучит неправдоподобно. Но ЯнЯн его мучает, заметая тему.
Он вообще выглядит, как человек, который совершенно не предназначен для этого места. У него яркие рыжие волосы, огромная дутая куртка, шорты и гольфы до щиколоток.
Слишком неорганично. Это место с серыми стенами, с серым полом и таким же потолком, с пылью в воздухе идеально подходит Юте.
Но не ему. Может теперь даже больше Сычену.
Но самому Лю вроде всё равно.
— А тот парень? Он кто?
— Кун? — Янян заинтересованно улыбается, ведёт бровями, — а почему спрашиваешь? Влюбился?
Сычен давится (всё — таки) супом, на что парень смеётся.
— Прости, я просто шучу. Он просто лечит тут всех.
Улыбка с его губ медленно сползает и выражение лица становится серьезнее.
— На счёт вчерашнего. Кун он…неплохой. Но нервный. Не обижайся на него, он просто не любит… такое. — Янян снимает обувь, с ногами залезая на кушетку, — Неудивительно, что ему с Ютой удобно работать. Они как будто друг друга с полуслова понимают.
Он улыбается, перебирая в руке край носка.
— Он, кстати, готовил сегодня. — Янян указывает на тарелку в руках сычена.
И наверное Сычен бы очень хотел послушать его, но в голове как-то не вовремя всплыла фраза «Скажи спасибо, что …».
Почему-то перехотелось.
Наверное хорошо, что от него не требуется сейчас делать каких-либо выводов. А то он наверняка бы расплакался.
Янян рассказывал много о Куне. Каких-то смешных вещей или то, что не замечал в нем.
Но единственный вопрос, который его волновал — это как давно они с Куном знакомы, раз он столько о нем знает; кто в каких отношениях тут относится и зачем тут собственно врач.
Тут — это собственно где?
И, наверное, у него бы могла взорваться голова, если бы он начал искать ответы.
Но ЯнЯн его отвлекает, говоря, что проведет Сычена в его же комнату.
Пропуская из памяти мерзкий тяжёлый запах и бесконечные коридоры, он концентрируется только на руке, что сжимает его и ведёт. Ведёт.
Куда-то вперёд.
В конечном приходе они останавливаются у железной двери с небольшим круглым окошком.
— Мы называем это цехом, но по сути это склад. Там лежало всякое оборудование: станки, гири. Но сейчас это место пустует. Вот и решили дать его тебе.
Сычен мнется на пороге с кучкой вещей в руке, пока Лю смело проходит внутрь. По-хозяйски рассказывая про все, что в ней находится. В углу комнаты кровать, есть стол и две тумбочки, а ещё настенные часы.
Больше напоминает квартиру, в которой только предстоит сделать ремонт, а не место, где он будет находиться.
Бетонные стены, голые и холодные. Такой же пол и сквозняк, который бьёт по пяткам.
— Если будут проблемы, то моя с Куном комната прямо по коридору и направо. — Янян кладет стопку полотенец на одну из тумбочек, — душ с туалетом позже покажу. Обед через час. Юта вернётся ближе к восьми вечера.
Как только он замолкает, то Сычен в панической тишине выдаёт:
— У вас не будет чего-то почитать?
Янян удивлённо поворачивается, задумываясь.
— Я спрошу у Куна, но не думаю, что у него есть что-то, кроме кучи научных пособий. Хотя, может быть. — он закусывает губу, всё же выходя за дверь.
Что ж, теперь он точно один.
Сычен спиной заваливается на кровать, с удивлением обнаруживая, что она не похожа на груду камней.
Обычный матрас, такой же, как у него дома. Обычная подушка, даже наволочка не выглядит застиранной.
Он чувствует её прохладу телом, проваливаясь в подсознание.
Не очень понятно клонит ли его в сон или просто немного знобит, но парень в любом случае выпускает пар.
Юта придёт только вечером. И как бы сильно не хотелось оттянуть этот момент, он все равно произойдет.
Янян ничего не сказал по поводу совместного проживания в этой комнате, но на сколько он может судить, то, скорее всего, действительно будет тут один.
В голове ничего не было. Такая же пустота, как и в его комнате.
Вернее нет, никто никогда не был в пустой комнате.
Может, и в его голове тогда по сути не пусто. Просто нет сил это описать.
Он не чувствовал такого опустошения никогда.
Когда хотелось просто провалится сквозь землю, лишь бы тебя не трогали. И судя по пустоте внутри он вполне смог бы.
Спина болела невыносимо, но Сычен расползается по кровати, укрываясь от всего одеялом.
Он упирается тупым взглядом в тумбу рядом с кроватью, не в состоянии даже прикрыть веки, потому что темнота под ними будет пугать ещё очень и очень долго.
Кажется, что когда он жил за пределами этой комнаты, то чувства его переполняли и он жил полно. Но как только его минимально отгородили, то парень понял, что всё это блеф.
Он не был счастлив сам по себе. Китаец был счастлив от того, что другие люди делали для него.
Считается ли это счастьем? А может ли он в таком обстоятельстве вообще стать счастливым?
Очевидно что нет. Сейчас нет на это возможности.
Ему надо просто поспать. Просто немного поспать.
