— Обещай, что завтра мы с тобой встретимся.
Джехен вылетает с этого вечера, под собой заметая все воспоминания о только что случившемся.
Он проскальзывает мимо очереди в клуб, щурясь от проливного дождя. Через два квартала он уже совсем другой человек. У него другая жизнь, другие друзья.
И теперь не совсем понятно, какая из этих странных жизней принадлежит ему. В каком временном отрезке он живёт.
Через два квартала в объятиях дождя с темным зонтов руках, кутаясь в ветровку, стоит Чону. И если Сычен понимал двоякость этой игры и всех их отношений в принципе, то Чону нет.
Он знает только одного Джехена. И только одних его друзей из
той жизни: Тэна и Джонни.
Знает, что Джехен учился в Сеульском университете (где они и познакомились, как только Чону поступил). Знает, что Джехен из очень обеспеченной семьи и учился четыре года в Америке. Знает, что ему нравится лаванда, пластинки, тонкие пальцы. Огромные глаза, прямой нос, пухлые губы, красивые длинные ноги.
У Сычена всё это было. Ты просто не ценил
Просто Чону свои длинные ноги покорно раздвигал (не лукавя: и сейчас это делает) каждую ночь. А вот Сычен нет.
Как забавно, что та булатнось и непокорность, что не нравилась ему в Сычене, очень красиво смогла отыграться, словно блеском на зеркале, на Чону. Просто последний — наивный, как овечка, а Сычен просто терпеливый. И это, как показала практика, не одна сторона медали.
Чону нравилось, когда Джехен его на что-то уламывает. Обычно про таких говорят, что они изображают из себя недотрог и набивают цену. В этом чувствовалась некая игривость их отношений.
А Джехену нравилось ломать Сычена.
Ему нравится ощущение того, что за ним бегают сразу оба. Ему приятно, что Сычен никак не реагирует и покорно продолжает ждать встречной ласки.
Удивительно, что человек которого он правда любит (скорее всего, единственного на свете) ему совершенно безынтересен. Более того — он его бесил.
Джехен любил разбрасываться ненужными словами, но в тот момент, когда приходилось за них отвечать, он брал их обратно. Когда-то он пытался слёзно доказывать свою любовь к Сычену, а сейчас единственное, что способно его растормошить на чувства к китайцу, — это его слёзы. И то последний раз он видел их несколько лет назад. Когда он по неосторожности бросил, что влюбился в первокурсника, а сейчас он бегает к нему каждый божий день.
И сейчас, забегая под зонт, дотрагиваясь до пухлых губ младшего, он снова проваливается в то чувство, что может все.
Чону покладистый и милый. Его легко вывести на эмоции. Его легко разыграть. Он никогда не обижается. Парень податливый и его не надо было постепенно раскрывать: поливать, удобрять, как цветок, чтобы он показал свой бутон. Чону растила мама: доброго, инфантильного и наивного. В строгом порядке, чистоте, да не в обиде.
Поэтому как только он вылетел из-под её крыла, то тут же угодил в руки того, кто мог бы пользоваться этим. Того, кто смог бы использовать его щеки не только в поглаживаниях по щекам, как мама. За него взялся Джехен, который на эти щеки самым ужасным образом накончал на первом же свидание. И Чону это понравилось. Ибо это не было похоже на то, к чему он так привык.
Джехен скользит ладонями по чужой спине, прижимая ближе к себе. В этот момент дождь стал раскалённым.
Да, дело было далеко не в характере Сычена.
Ночь затянула тишиной обычно громкий город. Жилые районы накрыло мягким покрывалом сна.
Но каждый от этой ночи определено берет своё. Джехен выбрал быть с Чону, а не мирно спать в кроватке. У них целая ночь впереди.
Одного лишь «моя мама уехала к своему парню, квартира свободна» хватило, чтобы вырваться из теплой квартиры и рвануть на встречу к Киму.
Волновал ли его тот факт, что Сычен ему ничего не пишет уже сутки? Не очень.
Его волновал Чону, который уплетал лазанью и смеялся над шоу. Его волновала длина чужой футболки и тот факт, что она поднимается от каждого взмаха руки.
Волновал его и собственный вставший член, который упирался в ширинку. И мягкие волосы в ладонях. Много чего, на самом деле.
Время с Чону текло очень плавно. Они много разговаривали, чаще о какой-то ерунде, но от этого было не менее приятно. За два дня они успели сделать то, что он и Сычен могли не делать месяцами.
Когда они в последний раз ходили в кино? Он уже и не вспомнит. Но с Чону два часа назад. А потом они ещё бесконечное количество времени целовались в машине.
Кажется, за эти дни они переспали бесчисленное количество раз. В разных местах, позах и обстоятельствах. Пересмотрели бесчисленное количество фильмов. Обходили невероятное количество улочек.
И он не помнит ни дня из их совместной жизни с Сыченом, соизмеримая по страсти, которая есть у него сейчас.
И эта маленькая интрижка всё больше занимает его. Он не помнит ни разу, чтобы он так громко смеялся над какой-то глупой штукой. Чтобы просыпался и не уходил в ванну быстрее, лишь бы не встретиться взглядами, а хотел долго лежать и рассматривать.
(Ключевое слово: он).
Многое уже забылось, многое не сбылось.
Но теперь у него есть Чону, ведь так?
Теперь ведь должго быть легче?
Да.
Да?
Да?
Да?!
ДА ВЕДЬ?!
Чону прекрасный. Правда. Очень хороший.
И дело было совершено не в нем.
Дело было в том, что как бы Джехен не пытался найти в Чону самого Чону, он всегда находил в нем Сычена. Те качества, что его будто отличали от него, всё равно были в Дуне, просто в общей массе они отзывались на нём по-другому. Как бы сильно ему не хотелось забыть всё хорошее между ними — не получается.
Потому что Сычен не простой. Потому что для того, чтобы быть с Сыченом ему нужно было бы работать над собой и брать ответственность. Джехен этого не мог. Прекрасно понимал, но продолжал отрицать.
А с Чону так делать не надо было. Но и Чону он не любил. И чем дольше находился с ним, тем больше он это понимал. Через месяц жизни вместе с Чону уже стало всё понятно.
Его он начал немного выбешивать своей жизнерадостностью и громкостью голоса. У Сычена голос был тихий и низкий, да и болтливостью никогда не отличался.
Начал раздражать его заливистый смех из-за любой ерунды. И если раньше на месте Чону мерк Сычен, то сейчас всё наоборот.
Сладкое хорошо только, когда его немного. А потом приедается.
Он правда, кажется, впервые за несколько месяцев начал скучать по Сычену.
Но с этими мыслями пришла ещё одна: Сычен не писал и не отвечал всё это время.
Как и все остальные.
— Что-то случилось? — доносится из-за спины.
И только сейчас осознание того, что он всё это время делал, догнало и ударило по голове. Он сглатывает тяжёлый ком и неуверенно бормочет «да».
Чону понимает, что всё не хорошо и прижимается лицом к голой спине. Чона, как будто прошибает током, и он тут же встаёт с кровати, нервно набирая уже заученный номер китайца.
Но на другом конце слышится лишь отдаленные гудки.
Он нервно хватается за ручку, выбегая из комнаты, собирая разбросанные по всей квартире вещи. Так быстро заканчиваются все номера в записной книжке и Джехен впервые осознает, что людей вокруг него было всегда не очень много. А тех, кто точно ответил бы, ещё меньше.
— Извини, пожалуйста, мне надо бежать.
— Это всё что ты скажешь мне на прощание? — не успеет вылететь из-за рта Кима, как дверь захлопнется прямо перед его носом.
И Джехен бы наверняка ответит простое «да».
Думал ли Чону, что Джехен ведёт себя с ним по-свински? Скорее да, чем нет. Этого сложно не заметить.
Он мог сострить на ровном месте. Он мог грубо пошутить. Мог намерено делать не очень приятные вещи или поднимать не очень приятные темы.
Чону же в своем случае отмалчивался — сглаживал углы. А Сычен нет. Он мог обидеться или так же подшутить над Джехеном в ответ. Он не стал бы молчать или пытаться вывести это всё просто в шутку.
═╬ ╬═
Сычен забивается в угол комнаты, пытаясь понять, почему именно ему выпала такая судьба.
Почему он вынужден так страдать?
Юта ему не ответит. Ни на один вопрос, даже самый ничтожный. Юта будет молчать. Нависать над его телом и продолжать молчать. Смотреть в глаза, бить и всё равно молчать.
Соображать очень сложно, тело будто не реагирует на сигналы, которые подаёт мозг и Сычен лишь нервно хватается за стены. Слова выходят несвязанным потоком из горла вперемешку со стонами. Он ничего не видит перед собой, только какой-то плотный туман и яркий белый цвет.
Юта больно сжимает его ноги, раздвигая. Наверное, ужас в том, что Сычен не очень понимает, что с ним может произойти. Он вообще не понимает ничего.
Не понимает, когда Юта снимает свои штаны и когда снимает его.
Не чувствует ничего.
Внешне.
Но внутренне его рвёт невероятно.
Хотелось, чтобы тело его слушалось. Хотелось плакать и кричать. Хотелось оттолкнуть.
Но не получается.
Его немного тошнит. А может и довольно сильно. Сложно судить. Но рвота определенно подходит к горлу на особенно сильных толчках. Или тогда, когда Юта хватает его за горло или за плечи. Или тогда, когда тот бьёт головой о пол, крепко держа волосы.
Даже не сразу понимает, что они теперь не просто барахтаются на полу, а на матрасе. Но от этого не становится удобнее.
Он чувствует
его касания по всему телу одновременно, так, будто бы они тут не только вдвоём.
К горлу подходит горечь.
Кажется, с тошнотой ему не показалось.
Юта, с полным отвращением на лице, сбрасывает чужие ноги со своих плеч.
Может, так даже и лучше.
Голова гудит от боли, внутри потугами развивается желание организма отчиститься. Но сил на это больше нет. Сычен закашливается, хватаясь за голову.
Юта нависает над ним, хватая за плечи, поднимая с пола.
Снова связанные руки, снова коридор, снова машина.
Только теперь он всё меньше понимает, зачем это нужно.
Его даже не одевали. Просто тащили по грязному полу.
═╬ ╬═
Джехен дрожащими руками нажимает на звонок.
Один раз. Ещё раз. И ещё раз.
Секунда за секундой. Минута за минутой.
Он вставляет ключи в замочную скважину, проворачивает, но так и застывает на пороге.
Пусто. В их квартире полная тишина. Нет верхней одежды, нет ботинок, нет сумки.
Будто бы Сычена на самом деле никогда и не существовало. Будто он сам себе его придумал. Касания рук, теплые слова, совместные ночи — всё это только его воображение. Он никогда ни от кого не бежал. А если и бежал то ни туда. И не к тому.
И все это перестало иметь смысл.
Не только потому, что Сычена тут больше нет, но ещё и потому, что удар пришелся в его голову слишком больно и неожиданно.
═╬ ╬═
Темнота и духота машины очень пугала и раздражала. Воняло бензином и кровью.
Тело было таким ватным, что ему с трудом удалось поднять голову. Веки были тяжелыми, даже, чтобы моргать, приходилось прикладывать усилия.
Глаза долго привыкали к темноте, но образы, которые рисовались в голове, напрочно в ней застревали.
Пусть и казались глупой выдумкой.
Не тут и не сейчас.
Точно не в этих обстоятельствах.
Он пересиливает себя и на коленях медленно подползает к телу, лежащему напротив.
Тот образ, что он так долго от себя отгонял.
— Сычен?
Но он вряд ли ожидал его именно в таком виде. Больного, с кровью из носа, без остановки дрожащего и постоянно плачущего, но находящегося в такой сильной прострации, что не мог отозваться на своё имя.
А Джехену очень не хотелось верить в то, что сейчас происходит. Ему бы хотелось совсем не этого.
Слёзы навернулись сами и очень быстро. Где-то в груди больно защемило от обиды и страха. Он перекладывает младшего к себе на колени, укладывая ладони на чужие щеки, пытаясь поймать взгляд уставших глаз.
Чон не очень понимал, сколько так просидел и о чём думал. Он просто молча всматривался в лицо китайца и пытался вспомнить, как давно вообще видел его в такой близи. И почему так редко это удавалось. А потом вспоминал.
А Сычен лежал и не понимал, почему Джехен ревёт и взаправду ли это.
Ведь именно об этом он мечтал весь этот месяц. Во снах и наяву.
Он закрывал глаза и представлял, что всё снова хорошо, что Джехен снова рядом и всё снова как раньше.
Но, как раньше, уже не будет, пусть и Джехен тут.
Он аккуратно убирает чужие слёзы с щек, пока Джехен ластится к его руке.
— Я так скучал, — тихо от изнеможения шепчет Сычен, вытирая ладонью кровь с лица.
Джехен продолжал давится слезами, головой упираясь в чужую грудь, отчаянно вздыхая чужой запах.
Но Сыченом уже не пахло.
Пахло сыростью и кровью.
От его Сычена не осталось… Ничего. Не только запаха. Вообще ничего. Не было того образа, от которого он так долго бежал. Не было и того образа, к которому хотелось обратно.
У Сычена был затуманенный взгляд. Он будто смотрел и на него и ни на что одновременно. У него было болезненно худое тело. Его очень хотелось спрятать от всей всепоглощающей темноты, что была в машине. Такое чувство, что она откусывала от него куски, и он мерк с каждой секундой быстрее, теряясь.
А сам Сычен смотрел на него и понимал одно: если Джехен теперь с ним — значит, ему осталось недолго.
— Какой сейчас месяц?
— Уже октябрь.
— Так быстро…
Сил остаётся очень мало. Сычен хватается за чужую кофту и обнимает, как за спасательный круг.
Хотя знает, что в нем огромная дырка и воздуха почти нет
— Холодно?
Сычен еле-еле качает головой. Джехен снимаем с себя толстовку, обматывая ею чужие плечи.
Машина резко открывается. А Сычен резко понимает, что это конец. И он настал быстрее, чем Дун мог ожидать
Это конец.
Это конец
Это конец
— Я люблю тебя. — он резко хватается за чужие плечи, выпрямляясь и прикасаясь к губам. — Не плачь
Джехен стыдливо прячет мокрое от слёз лицо в чужой макушке.
А сам Сычен повторяет сам себе тоже самое «не плачь, не плачь». Не хотелось, чтобы Джехен запомнил его такого.
Дверца багажного отделения открывается.
Сычен зажмуривается, чувствуя, как с каждой секундой ослабляется хватка на его теле.
Джехена вырвали из машины, ногой прижимая лицо к земле, заламывая руку.
А потом Юта схватил и его, привязав на крюк фаркопа к машине.
Пока сам избивал Чона так, что его лицо больше напоминало кровавое месиво.
А сам Сычен, сколько бы не пытался двинуться с места, никак не получалось.
— Юта, хватит.
Но Юте никогда не хватит. Он хватает Джехена за волосы и тянет куда-то далеко, а за чужим телом остаётся лишь кровавая линия.
И только, когда вдалеке раздаётся грохот, Сычен понимает, что все это время Юта готовил смерть. Самую мерзкую и страшную, что возможно было бы представить.
Юта вырыл яму.
И даже с прикрытыми глазами он всё прекрасно понимал.
Но это не помогло ни насколько.
— Юта, зачем.
Хотелось вообще этого не понять. Хотелось забыть, что они вообще когда-то общались.
Чтобы не было так больно. Даже дышать. Как будто все, что он делал много лет, сейчас растворилось прямо у него в руках.
Так больно, что захотелось задохнуться, но воздух был занят криком, который сам вырвался наружу.
— За что ты его… Он… он… Ничего не сделал.
Негодование и ужас перекрыли кислород.
Хотелось пристрелить Юту.
Хотелось задушить, переломать всё, благодаря чему он вообще существует. Хотелось бить, резать, колоть. Хотелось всего и сразу. Душить, медленно, чтобы наблюдать, как закатываются глаза.
Хотелось забыть о его существовании. Не знать, что таких ублюдков носит земля.
Но единственное, что он мог, — это молчать и плакать.
Сил просто не было.
Концентрироваться на одной мысли было просто невозможно.
Слишком тяжело.
Вставать тяжело, ходить тяжело и ехать тяжело.
Как будто и правда вся тяжесть дня отдавалась в мышцы.
Они ехал долго и вроде как он ненадолго отвлекался от случившегося, но очень быстро возвращался. И начинал плакать. И так по кругу сумасшедшей вереницей.
Но сам Юта как будто растворился.
На него стало всё равно, что неожиданно.
Просто Сычен понял, что ему больше нечего терять. Ему больше не за что хвататься и мостик в тот мир уже обрублен.
Обидно.
Было так обидно и, наверное, это единственное, что он испытывал. Обидно, что его лишили буквально всего. Начиная от любви и заканчивая местом где жить.
Хотя всё это теперь не похоже на жизнь. Так не живут. Это не его жизнь.
Он так хочет из нее сбежать, что тошнит.
Сбежать во всех смыслах.
Даже в тех страшных, когда перед глазами пустота и он растворяется в напряжённой темноте.
И больше ничего не хотелось.
Только через время он осознал, что до сих пор в толстовке Джехена. Он вжимается в неё головой и она, как прежде, хранит запах любимого человека.
Запах человека, которого тут уже никогда не будет.
— Не трогай меня.
Сычен очень старается идти прямо, но его продолжает шатать из стороны в сторону.
Ноги и живот болели, но явно меркли по сравнению с тем, как болело сердце.
Кричать уже не хотелось.
Хотелось просто забиться в какой-то уголок и не думать ни о чем. И плакать, плакать, плакать…
Будто бы это могло бы помочь.
Но сил не было ни на что.
Хотелось, чтобы его просто не существовало. Чтобы все резко забыли, что он есть. Или даже никогда не знали.
Но Юта был везде. Он наступает на пятки, дышит в спину, не оставляя пространства для вздоха. Его будто схватили за горло и душат. Так долго, что глаза начинают закатываться, а тело биться в предсмертной конвульсии.
Юта не доводит до конца: он всегда даст сглотнуть немного воздуха, но как только ты придёшь в себя, он продолжит то, что делал до этого.
Сычен запирается у себя, но как только он остаётся один на один с самим собой, то понимает, что пытка только началась.
Тишина такая оглушающая, что казалось будто стены с каждой секундой сдвигаются и норовят сдавить его тело. А в голове только его собственный голос. С пресловутым именем на языке.
Хотелось либо всё забыть, либо вспомнить вообще всё, чтобы какая-то деталь не всплыла больше и не ударила, как осколок по затылку.
Но так сделать было нельзя.
Он даже не знал, кого сильнее ему жаль: себя ли или родных ему людей.
Наверное за всех одновременно.
Сычен, как в трансе, сидит без сил, рассматривая потолок.
И хотелось, чтобы этот потолок рухнул на него в эту же секунду. Это бы облегчило его страдания.
Это бы так ему помогло. Настолько сильно хотелось ничего не чувствовать.
У него болело всё тело, так сильно, что начало тошнить.
Кажется, что он целыми сутками напролет только и делает что спит и плачет, потому что банально делать больше нечего.
Он даже не знает, почему плачет. Он не понимает даже, в какой момент начинает и когда заканчивает.
Время разбавляется Яняном, что удивительно. Пусть изначально он вызывал недоверие, но по сути оказался безобидным…ребенком?
Вряд ли Янян его ровесник, и уж тем старше него.
Они мало разговаривают, пусть Янян и постоянно пытается с ним подружиться.
У Сычена просто нет на это сил.
Но Янян упорно продолжает к нему ходить: носит еду и воду, иногда приносит книжки или просто рассказывает что-то из своей жизни. Не слишком много, но достаточно, чтобы Сычен сложил образ в голове.
И этот образ был далеко не отталкивающим.
Он особо не думает о том, что происходит за стенами. Это угнетает ещё больше. Не просто потому, что он теряет счёт времени и его жизнь медленно уходит. А скорее потому, что для него время по сути остановилось. И даже если он выйдет, то не сможет вернуться в неё никогда. Это будет уже не та жизнь. Люди будут слушать уже другую музыку, играть в другие игры, смотреть другие фильмы. Люди заведут детей, найдут вторые половинки, разведутся или вообще умрут. А он будет тут. Может физически, а может и просто в своих мыслях. Но он навсегда останется тут.
Какая вероятность, что жив Джонни? Какая вероятность, что жив Тэн?
Или Тэен? Или Доен?
Никакой. Даже если они умерли — он не узнает. Даже если они живы — он не узнает.
Он ничего не узнает от мира из вне. За стенами этой серой коробки может начаться хоть революция, но он все равно останется в неведении.
Самое глупое, что Юта не делает ничего из того, что могло бы хоть немного прояснить причину его пребывания тут.
Юта не гасит сексуальный интерес за счёт него. Они занимаются этим не слишком часто, но если он его трахает (по-другому это назвать не получится, нет никакого «занятия любовью»), то это происходит практически в полной тишине. Дыхание у Юты даже не сбивается. Он не стонет и ненавидит, когда это делает Сычен. А не стонать почти никогда не получается, хотя бы потому, что тот входит резко и всухую, но ему сдавливают горло, чтобы китаец не издал ни звука.
Юта не страдает от одиночества.
А Сычен не может даже приблизительно подумать о том, что происходит у него в голове. С какими мыслями он засыпает, с какими просыпается.
Кажется, он вообще не думает и не страдает ни от чего.
Будто он не человек, а просто тело.
Его присутствие неприятно не просто на эмоциональном уровне, а будто на физическом.
Воздух становился тяжёлым и липким. Мерзким и гнилым.
Он сразу покрывался дымкой, будто несколько сотен человек в один момент выкурили пачку сигарет.
И спрятаться от его темного (почти черного) взгляда невозможно.
Юту не жалко. К нему очень сложно испытывать что-то. Он просто есть. Но ему неприятно от того, что он просто есть.
Да он мог бы сделать Накамото объектом своей ненависти, желать ему смерти, кричать и вырываться. Но какой в этом смысл.
Как отвратно, что столь травмирующие вещи становятся для него сродни быту. Как по расписанию.
И ведь Юта действительно что-то хочет от него. Он правда пытается сделать что-то, намекнуть.
Но многим поступкам найти объяснения он не может.
Сычена разбудил запах и громкий грохот.
Впервые после пробуждения он споткнулся взглядом не о грязную бетонную стену, а о красно-черный силуэт, который застыл в дверях его комнатки. Сычен промаргивается несколько раз, пытаясь согнать дрёму и влажность с глаз.
Юта полностью измазанный в липкой крови медленно двигался к его кровати, как в ночном кошмаре.
Как сонный паралич. Сычену хватило нескольких секунд, чтобы подскочить и забиться в самый угол кровати.
Накамото с треском кидает пистолет на его прикроватную тумбочку, тяжело дыша.
Сердце колотилось как бешеное.
Воздух будто выкачали и поймать его удавалось с невероятным трудом.
Японец липкой от пота и крови рукой проводит от его макушки до подбородка, оставляя за собой вонючий след.
Сычен застыл не в состоянии отстраниться. Крик застыл где-то в горле. Возмущение осталось там же.
Мерзко. Мерзко. Мерзко
Дун сипит что-то нечленораздельное, тихое, большее похожее на стон.
Внутри все слипается от ужаса.
Юта пару секунд смотрит на его лицо, сжав в ладони чужие щёки до красноты и спазма.
Только когда из чужих глаз брызнули слезы от боли, он отпустил его, присев на кровать рядом.
А единственное, на что смог посмотреть Сычен, — это на то, как его постельное белье медленно окрашивается в красное.
Дун истерично растирая кровь по лицу, рассматривая, как она пачкает руки, а потом и всё вокруг. В глазах двоится, пока рассудок так и норовит покинуть слабое тело. Он вглядывается в глаза Юты.
Они не блестели и выглядели как пластиковая подделка. Вставные.
В них не было ничего. Ни одной эмоции.
Он прежде не рассматривал его так пристально. Не то, чтобы он всегда желал это сделать, скорее наоборот.
Хотелось больше никогда не видеть.
— Я не понимаю, — тихо мямлит Дун, — что я должен сделать?
Юта аккуратно берёт за руку, качая головой в сторону двери, и привстает с кровати.
Он уяснил лишь одно правило: никогда не сопротивляйся.
Если Юте что-то понадобится, то он добьется этого любой ценой. В голове осталось только недопонимание, но оно беспокоит в разы меньше.
Он медленно встаёт с кровати, плетясь за японцем сквозь замысловатые коридоры. Ориентироваться в них по-прежнему тяжело. Но, кроме туалета, он почти никуда не ходит, лишь раз до этого был на кухне и ещё раз в мед.пункте на осмотре у Куна.
Особо ходить он и не хочет. Да и куда…
Юта сворачивает в другую сторону, заводя его в маленькую комнату, захлопывая дверь. Неприятные воспоминания снова всплывают в памяти и отдаются болью в животе и заломами на руках.
Снова ванная
Он замирает, прижимаясь в угол комнаты, пока Накамото стягивает с себя прилипшую из-за крови к коже футболку и кидает её на пол. Сычен мысленно готовится к худшему, тоже приподнимает свою футболку, пока в голове крутиться лишь одно ничтожное «лишь бы не снова».
Но Юта лишь ухмыляется на действия младшего и опускает чужую футболку обратно, подставляя к ванне табуретку, снимая с себя штаны и усаживаясь в ванную. Сычена до сих пор колотит, но он всё же садится, проходя взглядом по воде, которая медленно окрашивается в грязно-бордовый цвет.
Тошнота
Мерзкая голубая плитка расклеенная по стенам рябила мерзкими пятнами перед глазами; влажность такая ужасная, что дышать было почти невозможно; низкие потолки, которые будто с каждым часом опускались всё ниже и ниже. Не было ни одной комнаты, где их не было, что удручало ещё больше. Всё, что он видит перед собой, это один бесконечный большой подвал. И, судя по всему, это и правда был он: комнаты были маленькие, часто в них было очень холодно или очень жарко, с потолка часто капало и не было окон. Не в том смысле, что они были заколочены, а в том, что их просто не было — чистые бетонные стены.
И это удручало ещё сильнее. Он бы очень многое сделал, чтобы просто подышать обычным воздухом, без примеси каких-либо химикатов или грязи и масла.
Он облокачивается лбом о край ванны, прикрывая глаза, пытаясь не отключиться; чувствует, как жжёт щеки и горло от спертости воздуха.
Юта хлопает его по плечу несколько раз, приближаясь к чужому лицу так близко, что мог чувствовать чужое прерывистое дыхание.
До поцелуя не хватало всего ничего, но Юта будто не собирался переходить эту грань.
Что прекрасно.
Но Сычен боялся, что произойдет, если Юта захочет пойти дальше.
Да, секс для него мало что значит — можно просто перетерпеть.
Если бы не другие обстоятельства и место встречи, то да, Сычен может бы и запал на Юту. На длинные волосы, которые тот постоянно завязывал на голове в тугой пучок. На сильные руки и высокий рост. На черты лица.
Но сейчас в этих обстоятельствах это не приятно. Он будто помнит общие черты, но лицо в точности не может вспомнить. Мозг будто блокирует это, как плохое воспоминание.
Юта тянется к пачке сигарет, что лежала на стиральной машинке, выуживая из нее одну штуку.
— Мне можно тоже?
Накамото ухмыляется, смеряет его оценивающим взглядом, и качает головой. Сычен подносит зажигалку к кончикам сигарет.
С каждой затяжкой становилось немного, но легче.
Он не часто курил, но если и доходило, то только с Джехеном. Не особо хотелось быть от этого зависимым. Да и сам видел, как Джонни уже очень много лет (безуспешно) пытался бросить.
Воспоминания о них почему-то не отдались чем-то неприятным. А как раз наоборот, становилось спокойнее.
Дым клубился, напоминая грозовое облако. Еще чуть-чуть и, кажется, начнется шторм.
— Плиз, когда закончите откройте дверь, чтобы не воняло слишком.
Хендери появляется за его спиной слишком неожиданно.
— Где запасные губки, чтобы посуду мыть?
Юта показывает пальцем за стиральную машину и стряхивает пепел в воду.
— И да, если трахаться будете, то делайте это не на ковре. А то его хуй отмоешь. — Дери укладывает под мышку упаковку и забирает из пачки ещё две сигареты, громко захлопывая дверь.
Сычен краснеет, отводя взгляд, упираясь им куда-то в угол, и потирает уставшие глаза.
Юта тушит сигарету о бортик ванной, пальцами приподнимая чужой подбородок, и качает головой на ванну.
Сычен шумно и нервно выдыхает, докуривает и снимает футболку.
На секунду даже обрадовался, что сегодня пронесёт.
Но нет.
Мозг отключается на том моменте, где Юта прижимает его лицом к стене и входит, придерживая за ногу.
А дальше всё как в тумане.
═╬ ╬═
Сычен прячется в кровати, надеясь, что из мыслей выйдет сегодняшний день и раствориться в череде таких же, как и вчера. И позавчера.
Но в дверь аккуратно стучат и она со скрипом отворяется.
— Сычен, — Янян неловко жмется около двери, тихо шепча, — я могу лечь с тобой? Не могу спать один, а Кун уехал.
Сычен лишь выдает уставшее «валяй», отодвигаясь ближе к стенке. Но на самом деле и сам не понимает зачем.
Сил не было ни на что.
Янян аккуратно кладет свою подушку и ложится рядом, пытаясь как можно тише дышать и не касаться своим телом чужого. Сонливость медленно нападает на тело и Сычен проваливается в дрёму, головой упираясь в холодный голый бетон.
