Споттер

      Терри рассчитывал на то, что Мартин спросит его: "Почему?". И тогда он признается во всем. В самом главном. Терри решился бы на то, чтобы рассказать все, как есть. Рассказать обо всем, что долгое время поедало его изнутри.       У нас с тобой все хорошо, я готов быть с тобой и любить тебя — ты восхитительный, замечательный, ты идеальный, ты хороший настолько, что больно, мне больно — такой ты хороший, а я нездоровый, мне кажется, я чем-то болен... Или не болен, а что-то другое, мне плохо, любимый, любимый мой, отведи меня к терапевту, сделай хоть что-то, ведь я не могу сказать вслух, озвучить, мне не хватает яиц, мне страшно и стыдно, я делаю вид, что забыл его... Я поступил как придурок, как дрянь, я хотел, чтобы ты испугался, спросил "ПОЧЕМУ", и я бы сказал, что "МНЕ ПЛОХО". Но это ошибка, такая тупая ошибка, я знаю, но я умираю... Мартин, клянусь... Я запрещал себе, я почти смог, но не вышло, и я ненавижу себя за это:       Я хочу к нему в тачку, хочу в эту тачку, в эту тупую тачку, горячую, раскаленную тачку... Прости меня, Мартин, прости меня и останься со мной...       Умоляю, останься.       Теперь Мартин, его спасательная шлюпка, уплыл за горизонт. Соваться на квартиру Блю Терри и не пробовал. Это низко и неуместно. И теперь у него никого не осталось. И, наверное, Терри был виноват в этом сам.       Один дрифтил, второй дрейфовал, оба сдрейфили, такая вот игра слов. Пэтти... Пэтти была его якорем, но он оторвался. И теперь Терри раскинулся звездочкой, пополняя соленое море своими слезами.

***

      Мэй боялась даже подходить к нему, даже посмотреть на него в день последнего турнира. Нил закончил с тачкой вчера и теперь намеревался провести этот день дома, чтобы вечером спокойно отправиться на гонку. Мэй поставила кофе на тумбочку и отошла к окну, будто он дикое животное, которое вроде бы привыкло, а вроде бы и нет. Нил поднял на нее глаза и улыбнулся.       — Опять боишься?       Мэй обняла себя руками и смущенно кивнула головой.       — Думаешь, если я поцелую тебя лишний раз, то лажану на трассе?       Нил засмеялся.       — Иди сюда.       Мэй тоже улыбнулась и подошла. Нил протянул ей руку и привлек к себе. Мэй села к нему на колени и обняла за голову. Нил вынырнул, и она поцеловала его в губы. Так просто и так уютно им вдвоем было в этой небольшой изрисованной квартире.       — Я люблю тебя, — осмелилась сказать Мэй.       — Я люблю тебя меньше, — шепнул ей на ухо Нил.       Они вместе засмеялись, и Мэй повалила его на спину, целуя глубже и спуская руку вниз. Нил совсем не был против. Он нежно улыбался от того, что видел, как она бесконечно счастлива сейчас. Бесконечно счастлива с ним. И он впервые всерьез подумал...       Её одной будет достаточно.

***

      Последние два дня перед турниром прошли в непрерывной тревоге. Такой же тревоге, когда он терял свою мать, и это его поражало. Терри не верил, что это — соотносимое горе. И нет, не уход Мартина. А горе потери Нила.       Терри, сдавшись, позволил себе отпустить его. Как говорил отец, мы цепляемся за рукав, чтобы самый дорогой тебе человек задержался хотя бы на одну минуту. Но Терри понимал, что пора отпустить. Чтобы рано или поздно стало легче, чтобы остался шрам, но все затянулось. С тревогой он справится, пусть даже словит паническую атаку в ночь заезда. Но он не поедет. Там будет Блю, будут Мартин, Итан и Кэш. Его могут увидеть. Да и смотреть в сотый раз на серый форд слишком невыносимо.       Терри вернется к таблеткам, возьмет отпуск, уедет куда-нибудь в другой город. Чтобы гулять и не думать, что это могла бы быть трасса, по которой они гоняли...       Терри проснулся вечером, в ночь гонки. Еще в холодном поту от кошмара. Ему снилось, что тогда, когда Нил чуть не сбил его, тот не успел развернуться. И во сне Терри четко увидел со стороны свое тело и кровь на капоте. И из тачки никто не вышел. Машина пуста.       Терри закрыл лицо и разрыдался.       Он плакал так долго, с подвывами, что отец постучал в дверь его комнаты и спросил, все ли в порядке. Нужно ли ему что-нибудь. Терри сказал, что не нужно, и лег обратно во влажную постель, все еще глотая слезы, как маленький.       Он пытался не вспоминать поцелуи с Нилом, но это как "не думай о белом слоне": воспоминания лезли внутрь зрачка, как червяки. Они выедали его мозг, оставляя всё меньше извилин. Терри стонал, тер и царапал свое лицо.       Но в какой-то момент, какой-то очень странный, неожиданный момент, — он почувствовал это. Он понял, что чувствует гонщик. Он настрадал себе столько адреналина, что оно снизошло к нему — удовольствие. Яркое, полновесное, разливающееся по телу, ощутимое в пальцах ног. Почти счастье. Терри улыбнулся, как под травкой. Вот, значит, что чувствовал Нил. И стократно — если добавить сюда возбуждение.       Терри моментально понял, что хочет сделать. Поднявшись с кровати, долго ходил по комнате, пытаясь сообразить, с чего начать. А, штаны. Он стал одеваться быстро, судорожно. Выйдя из комнаты, ринулся к двери, потом остановился и вернулся за телефоном. Выскочив на лестничную площадку, торопливо вызвал такси и сел на ступеньки, буравя взглядом экран телефона и притопывая ногой.       Машина уже подъезжала. Терри несколько раз придавил кнопку лифта. Лифт поднимался, но долго. Терри стал молотить по ней пальцем.       Быстрее, быстрее, быстрее!       Двери медленно стали расходиться. Господи, для кого они? Для пенсионеров? Точно так же Терри молотил кнопку первого этажа, пока двери неспешно сдвигались. Мобильник пиликнул — его убер уже здесь. Терри злился и, как только смог выбраться из плена лифтовой шахты, пулей вылетел из дома. Машина стояла идеально — напротив подъезда, и Терри возблагодарил всех богов за эту очень, очень важную сейчас вещь. По дороге ему казалось, что такси переступало маленькими ножками, как желтая неповоротливая гусеница. Где шины? Используй шины, черт тебя дери!