***
Два года назад
Прошло всего шесть месяцев с похорон. Но он ничего не чувствовал — только приходы, приходы. Один длинный, не прекращающийся трип. Постепенно квартира, то есть квартира его родителей, наполнялась новыми именами и новыми людьми. Сначала это были школьные друзья, потом друзья их друзей. Они знакомились и вроде как-то общались. Но время шло, и Блю всё чаще стал отмахиваться. Мол, не надо знакомить. Пусть остаются. Мне наплевать. Не трогайте меня. Но некоторым, даже многим — непременно хотелось его трогать. Трогать, лапать, целовать, долго-долго доводить до оргазма. Блю не мог сопротивляться. Не хотел сопротивляться. Наслаждался тем, что не мог и все происходит с ним само по себе. Он грешил через непричастность к греху. Грех совершал его, а не наоборот. Вместе с наркотиками это было частью процесса саморазрушения. Иногда он думал — а если передоз? Может, на кафеле в блевотине. А может, красиво и на диване. Он витал в фантазиях о смерти. И его возбуждала мысль о собственной смерти. Им пользовались со святой уверенностью в том, что его обслуживают. Блю держал руку на чьей-то голове и выпускал дым, колечко в колечко. Дырочка в дырочку. — Блю, — его позвали со стороны ковра. — Аушки. — Пойдем в комнату? Блю снова глубоко затянулся и сдавленно ответил, чувствуя, как на его сознание надвигается заманчивая темнота. — Так лень. Темнота почти поглотила, кто-то сел сверху, дышал ему в ухо. Он ничего не чувствовал. Ничего не хотел понимать. Но тут послышался мат, заглушивший даже музыку. — Паршивая сука! От Блю как будто отодрали пиявку, и он поднял голову, с трудом возвращая себе зрение. — Я не твоя кукла! Я не твоя кукла, Мартин! — кричал парень. Его грубо потащили за волосы к двери. Блю уже давно было плевать на происходящее в его квартире, но сейчас выходило иначе — кто-то совершенно чужой, будто из другого мира, ворвался в это порочное дымное логово с абсурдно дорогой мебелью. На святое место тут же налетели, внизу толкались уже двое, но Саймон не глядя отвел их головы и попытался встать с дивана. Ему сразу начали помогать. Он поморщился. — Да отвалите. Все кружилось, но Блю учуял запах воздуха, настоящего кислорода, и шел на него. Он открыл дверь. Прямо за порогом разворачивалась опера. Громогласная, грубая сцена. Парня взяли за горло. Влепили в стену. Тот беспомощно скосил на Блю глаза. Сам Блю тут же поймал в челюсть и, конечно же, не устоял и упал на призраков, потянувшихся за ним из пещеры. Парень взвизгнул. — Мартин! Что ты творишь?! Блю с распахнутыми глазами смотрел на ударившего, отбиваясь от призраков. — И с кем на этот раз? Он же сраный торчок, — "Мартин" отпустил. — Ты ничего не понимаешь! — парень потер горло. — Это Блю! В голосе "Мартина" появилась горечь. — С меня хватит, понял? Я прощал многое. Но больше не буду. Ты понял меня? Он стал спускаться по лестнице. — Мартин! Стой! — парень задрожал и отвернулся. Блю наконец вырвался из рук, вызвал лифт, нажал на кнопку интеркома для связи с охраной: "Задержите молодого человека, он... э... просто задержите!" Парень обернулся на него в растерянности. — А? Что? Что ты делаешь? Не надо его останавливать... Не надо... — Заприте его в туалете, — отдал приказ Блю и зашел в лифт. На улице "Мартин" конфликтовал с охранником, который уже был готов взяться за пневматический пистолет. Блю выбежал в кроссовках, боксерах и распахнутом шелковом халате, как сторчавшаяся Бриджет Джонс. — Все, все, я перепутал, простите. Это не он. Это мой друг Мартин... Ты же Мартин, да? "Мартин" развернулся в его сторону с готовностью ударить еще раз. Блю его опередил: — Захватишь меня с собой? Куда угодно, куда скажешь. И добавил: — Меня зовут Саймон.