***
Мартин поменялся в лице. Нила объявили четвертым финалистом. Он смотрел трансляцию без звука, чтобы не слышать, как треплется идиот-диктор. На третье место вышел Синий Стэнли, за ним Киану, и потом, конечно же — Матис. К ним, уже вне списка финалистов, присоединилась как всегда "сложившая оружие" Кобра, которая, по правде сказать, отдала свое место Нилу. Мексиканцы вообще не были хороши в дрифте. Все знали, что они фокусируются не на годовых, а на внутренних турнирах. Опять везение. Опять тупое везение. Просто за счет мексиканцев. А если бы не они? — Ну сколько мо-о-ожно, — у Мартина на коленях расслабленно покоилась нога, которая нетерпеливо согнулась, надавливая на его пах. Вторая устроилась на спинке дивана. Мартин с раздражением откинул телефон. Взяв под колени обе ноги, он навалился всем телом между ними, возвышаясь на вытянутой руке. — Марти, — на его щеку легла ладонь. Он измученно закрыл глаза, впуская палец в рот. — Посмотри на меня. Мартин посмотрел. От его взгляда под ним тихо засмеялись. — Дурачок, — его взяли за затылок и вовлекли в медленный поцелуй. Мартин целовался молча. — А что случилось с теми отношениями, о которых ты говорил? — снова смешок. — Изменили тебе? Бросили? Из двух зол Мартин выбрал привычное. Боль, которую причинил Фил, преодолевалась им так долго, что теперь казалась родной. Лучше старая пластинка, чем оглушительная тишина. Лучше Фил, чем Терри. — Как там Блю? — томно прошептали ему в поцелуй. — Заткни свой поганый рот, шлюха.***
Темперамент Мартин подхватил от отца, который воспламенялся легко и, как иногда случалось, бил его мать. Так что Мартин еще ребенком впитал жестокость за образец мужественности. Образец, потому что мама была весьма истеричной и беспокойной женщиной. Возможно, как Мартин понял потом, у нее было какое-то ментальное расстройство. И то ли его отец не знал, как еще с нею обращаться, то ли тянулся к ней именно поэтому. Мама редко обращала на него внимание, даже когда Мартин был очаровательным кудрявым мальчиком. И чем старше он становился, тем сильнее становилась его потребность в материнской любви. То есть сначала — в материнской. А потом — в романтической. И покатило-поехало. Сбитый с толку своей неопознанной ориентацией, Мартин до самого колледжа не мог взять в толк куда смотреть и чего хотеть. Ему никто не нравился, поэтому он держался особняком, и он не нравился никому именно поэтому. Школа — это кутерьма. Время идет очень быстро, все торопятся жить, взрослеть, встречаться, целоваться, трахаться. Только Мартин начинал присматриваться к кому-то, разглядывать, изучать человека, слушать свои чувства, как его моментально пытались втянуть в отношения, и желание подойти и познакомиться, что само по себе было трудной задачей, пропадало напрочь. В колледже дела пошли в гору. Раскрепощенные девушки и молодые люди, уже пресыщенные сексом, искали что-то новое. Девочки экспериментировали с девочками, мальчики с мальчиками. Социальные классы тоже вовсю дрочили друг другу в раздевалке. Здесь у Мартина завязались первые в жизни отношения, то есть самые первые. Ему было двадцать, когда он лишился девственности. И сразу начались проблемы. По прошествии пары месяцев Мартин становился агрессивнее. И в сексе, и в общении. В нем росла ревность, как сорная трава летом — не пойми откуда, из воздуха, сама по себе. Хрен выдерешь. Только скосишь — уже по пояс. Ему просто было мало любви. Мало. Люби меня сильнее. Ему казалось, что его не любят. Что его вот-вот бросят. Он метался и не находил себе места после ссоры, которую затеял сам. Из отношений в отношения. Его не выдерживал никто. И он ничего не мог изменить, пока не встретил Фила. Тогда-то впервые вдохнул всеми легкими. Любви было завались — кати бочками, разгружай вагонами. Одним словом — скатерть самобранка. Фил был единственным, кого заводил темперамент Мартина. Он поощрял ревность и насилие. И началось. Несколько месяцев они были счастливы, периодически играясь в "ревность". Но Фил начал соображать, что страдает немного больше — ведь это все-таки физически больно. И Мартин, подчас, может переборщить. Это понимал и Мартин. Так начались капризы. Это подай, то принеси, это сделай, это переделай, хочу то, хочу это, едем туда, едем сюда, дай денег, дай ещё… Мартин постепенно превратился в его слугу, и они играли "в ревность" лишь тогда, когда соизволит Фил. Их отношения превратились в месиво, из которого было не так просто выбраться. Фил стал ходить на сторону, не скрывая. Мартин его ловил, ревновал сумасшедше, но прощал, уже не поднимая руку, потому что это была не игра. Его руки стали опускаться, в прямом и переносном смысле. Все продолжалось три года. Когда после очередной измены Фила прибежало это несчастное, обдолбанное нечто по имени Саймон и взмолилось увезти куда подальше, Мартин вдруг почувствовал себя очень сильным. Повзрослевшим. Он будто посмотрел на себя глазами Саймона и удивился себе: надо же, какой я… С Филом было покончено.***
Прошлая ночь липла к нему как грязь. Как слизь. Ему хотелось выть. Омерзительно. Что он сделал? Зачем он сделал это? Будто трахнул что-то мертвое, разлагающееся, пахнущее плесенью и гниющей плотью. И в процессе получал удовольствие, сладкое удовольствие, потому что Фил умеет, знает. Понимает все его тело. Читает каждую его мысль, опережает каждое его желание. Как можно так трахаться? Чтобы напрочь выбивало мозги, так подчиняло волю? А потом, когда магические покровы эрекции слетали, обнажалась истинная паучья натура: ты уже в его сетях, и по соседству масса других, уже полупустых мужиков. Страшно. Он должен был держаться, как мужчина. Возьми трубку, Блю. Возьми трубку. Мартин приехал к нему и с порога обхватил друга руками. — Я чуть не сдох. Блю улыбнулся. — Я представляю.