I wanna sing a song, that'd be just ours But I sang 'em all to another heart And I wanna cry, I wanna fall in love But all my tears have been used up On another love, another love All my tears have been used up Я хочу спеть песню, которая будет принадлежать лишь нам, Но я спел их все другому сердцу, Мне хочется плакать, я хочу влюбиться, Но все мои слезы исчерпаны. На другую любовь, другую любовь, Все мои слёзы исчерпаны…
***
— Можно присесть к вам? Приятный женский голос показался оглушительным выстрелом. Он прострелил голову болью реальности и безжалостно выдернул Эрвина из юношеских воспоминаний. Ориентируясь лишь на звук, он перевел до сих пор немного затуманенный, рассеянный взгляд с полупустого бокала на незнакомку. — Да, конечно. Окончательно приходя в себя, Эрвин заученно мягко улыбнулся. Быстро встал из-за стола — изящно и аккуратно двигаясь, несмотря на высокую, крепкую фигуру. Однако девушка вдруг остановила его резким взмахом руки. — Не беспокойтесь, я сама могу отодвинуть себе стул. — Как скажете, — Эрвин качнул головой и также аккуратно вернулся на свое место. — Кажется, я отвлекла вас от приятных мыслей, — она села напротив, грациозно отводя длинные полы черного пиджака, что был небрежно, но со вкусом накинут поверх её короткого бархатного платья. Надо отметить, очень красивого и дорогого. И сама по себе девушка выглядела красиво и дорого. Эрвин невольно залюбовался на её темные короткие волосы и острые плечи. — Ничуть, — он вновь улыбнулся и взял бокал в руку: — Однако, если это было вашей коварной целью, и теперь вы расстроены, то я могу притвориться, что было иначе. Тут же в глубине души Эрвин возненавидел себя за эти слова. Он не хотел флиртовать, но делал это уже по привычке, с автоматической точностью заводской машины. Девушка, не заметив следов беспокойства на его красивом лице, лишь чуть-чуть испорченного небольшим белым шрамом под правым глазом, благодушно хихикнула и тоже отпила из своего бокала — что-то розовое, пахнущее химичной клубникой и по краям украшенное густым пушком сладкой ваты, уже наполовину растаявшей и липкой: — Я просто увидела, что красивый молодой человек сидит неприкаянно один в уголке и, похоже, от чего-то грустит, а может прячется от этих заносчивых идиотов, как и я. Решила познакомиться. — Не такой уж я и молодой. — Выглядите хорошо. Сколько вам? Не секретничайте. — Двадцать шесть. — Говорю же, мальчишка совсем. Не стоит так строго с собой. — Возможно, вы правы, — ответил Эрвин, наслаждаясь терпким глотком и вновь разливающимся по организму алкогольным теплом: — Однако для меня это всё же много. Честно сказать, не верил, что до двадцати получится прожить. Не хотелось даже. А тут уже… — Никто не верит, наверное, — неожиданно перебила она, понижая свой и без того низкий голос: — Годы идут незаметно. В один день нам оказывается тридцать, сорок, семьдесят, а, казалось бы, на прошлой неделе было пятнадцать. Вы так не находите? И всё ведь кажется, что ещё ничего, что всё идет как надо, но, по факту, за поворотом уже пропасть, и нет возврата. Вам от этого не страшно? Эрвин удивленно приподнял бровь. Он не ожидал услышать подобных пессимистичных и искренних откровений от человека, явно вращающегося, как и он, в светском обществе — ведь здесь не принято о подобном рассуждать, есть негласные правила. — Что за коктейль вы пьете? Девушка смущенно, но звонко засмеялась, прикрывая рот рукой и даже немножко отворачиваясь: — Действительно, он немного крепковат для меня. Повело. Я вас смутила этой беседой? — Всё хорошо. Эрвин, словно в знак поддержки, осушил свой бокал в два неприлично больших глотка. В голову тут же ударило. И вдобавок пришло осознание того, что они не представились друг другу. Однако теперь от чего-то Эрвину даже не хотелось это исправлять. Путь она будет просто незнакомая девушка. Просто человек, который отвлек, а затем стал неожиданно интересен и приятен. — Вы ведь не женаты? — спросила она, обводя пристальным взглядом длинные пальцы мужчины с ухоженными, аккуратно постриженными ногтями. — Нет. Я один. — Ах, как жаль! — Почему же? — вновь удивился Эрвин, абсолютно не прослеживая ход мыслей этой странной особы. — Значит, вы бабник. Будь вы приличным человеком, обзавелись бы уже семьей или порядочной девушкой, да хоть смазливой, слюнявой омегой, как та барменша, в нашем современном обществе, этим уже никого не удивить. — Очень рад за современное общество и предлагаю выпить за него, — деланно весело сказал Эрвин. Слова про «слюнявых» омег неприятно ранили, однако вступать в полемику сейчас не хотелось — хоть большинство государств, особенно здесь, во Франции, и взялось за законы о полноценной интеграции «подобных особей» в жизнь общества, однако настроения многих людей оставались те же. — Вам заказать что-нибудь? — Нет, не буду. И вас не отпущу. Мне кажется, вы сбежите сейчас от меня. — Возможно, я и бабник, но уж точно не грубиян, — отозвался Эрвин и стащил с широких плеч пиджак, душивший его брендовым покроем весь вечер. Но к барной стойке не пошел. — Можно я закурю? — спросила девушка и, не дожидаясь ответа, вытащила из кожаного клатча серебряный портсигар: — Угощайтесь. Она протянула Эрвину раскрытую коробочку, внутри оббитую красным бархатом. — Не любитель марихуаны, — Эрвин вежливо качнул головой: — У меня свои. Он прикусил щеку изнутри, стараясь сдержать легкую досаду — девушка показалась ему интересной, однако, похоже, скорее всего сейчас она была просто сильно пьяна — и алкоголем, и наркотиками. Эрвин встречал подобное. Через пару часов весь этот эффект постепенно пройдет и настанет спесь, ненужные девичьи ужимки, выученные им наизусть. Неспешно он достал тяжелый портсигар с золотой широкой гравировкой по бокам. Наклоняясь через стол прикурил из рук незнакомки, дольше положенного задерживая взгляд из-под полуопущенных ресниц на её ярко накрашенных губах, тут же вновь начиная проклинать себя за эти родные, двусмысленные жесты. Обычно он использовал подобное, когда ему надо было расположить к себе людей, однако сейчас этого совсем не требовалось, и в ход шла чертова привычка и алкоголь. Тем более помимо красивых губ у незнакомки оказались красивые серые глаза. А за это можно простить многое, по крайней мере, перестать раздражаться. — Однако вы такую гадость курите, — сказала девушка, соблазнительно втягивая щеки: — Не верю, что создателю рекламного шедевра, хоть и немного популистского, в честь которого мы здесь собрались, не хватает на хорошие сигареты — Это скорее привычка, — Эрвин откинулся на спинку дивана. Оказываясь в тени, он устало прикрыл глаза: — У меня друг раньше такие курил. И почему популистского? Неужели, по вашему мнению, я не могу честно рдеть за идеи репрезентации омег в таблоидах. — Как мило, однако ваша репутация дельца и человека, не обремененного моральными принципами, говорит об обратном, — с легким саркастическим налетом в голосе сказала она: — Но я сделаю вид, что поверила. А, кстати, где сейчас ваш друг? Наверное, он был вам очень дорог, раз вы давитесь подобной мерзостью. Я вот считаю, что если и гробить свой организм, то делать это надо только со вкусом. — Я не знаю, мы почти десять лет не виделись, — глубоко затягиваясь, спокойно ответил мужчина: — Что ещё про меня говорят? — Что вы демон во плоти. Ну, или душу ему продали. Что-то в этом роде. — Забавно. Вы оказывается неплохо осведомлены, а делали вид, что не узнаете меня совсем… «сколько лет», «женаты ли». Повисло неловкое молчание. Девушка виновато закусила нижнюю губу и зло отставила в сторону свой бокал, будто алкоголь был виноват в её провале. — Я вовсе на вас не злюсь, не переживайте, — мягко улыбнулся Смит и встал из-за стола, свободно закидывая пиджак на плечо. Он осторожно взял девичью руку в свою и легко, сухо коснулся её тонких пальцев губами: — Всего вам доброго. На улице шел сильный дождь. Сточные люки на улицах Монмартра как обычно не справлялись. И бедные легковые автомобили протяжно и жалостливо гудели, остервенело брызгая в разные стороны проваливающимися колесами. На своей машине Эрвин не решился ехать — тем более он пьян. Набрал такси. В ответ голос бездушного оператора сообщил, что свободный водитель появится только через тридцать минут. Ничего не оставалось, придется ждать. Эрвин тяжело вздохнул и посильнее закутался в серое пальто, пахнущее дорогим парфюмом и недавней химчисткой. Достал из кармана сигареты и вновь закурил. Их опять раскритиковали, говорил, что «гадость» и «мерзость», а он, стоя под холодными порывами парижского ветра, считал их, пожалуй, наивысший ценностью в своей «успешной», «золотой» жизни. Судорожно, жадно вдыхал терпкий аромат дешевого табака и, прикрыв глаза, он вновь вспоминал…***
***
Дождь прошел удивительно быстро. Как последний стервец, он облил Эрвина с головы до пят и умчался, подгоняемый шумным ветром, на юг. Былой авантюрный запал пропал, и парень вдруг осознал насколько жалко выглядит — в перепачканных кроссовках хлюпает целое озеро — хоть водолазов запускай, но, надо отметить, что обувь прекрасно сочеталась со штанами — такими же грязными и коричневыми. Образ завершал наливающийся под глазом фиолетовый синяк и содранная полоска кожи, что ужасно саднила правую скулу — наверное, шрам даже останется. Продавщица местного магазина, у которой Эрвин расспрашивал об адресе семейства Ханджи и пытался объяснить вообще кто это такие минут десять, устраивая целую театральную пантомиму перед этой маленькой круглой женщиной, подтвердила все опасения — ведь вместо того, чтобы внятно ответить, она только жалостливо охала и оглядывала его, причитая: «Бедный мальчик, куда родители только смотрят». Однако, в конце концов, она сжалилась над прыгающим перед прилавком Эрвином и назвала адрес.*
Надо сказать, этот поселок немного отличался, от того, в котором жил Эрвин с Леви — был больше и дороги были шире, только расхлябанные колеи на них оставались неизменны. Повсюду кипела шумная жизнь — суббота ведь, лето. По улице бегали маленькие дети, вопящие и почему-то лупящие друг друга по спине тонкими ветками деревьев — возможно, какая-то новая игра в усовершенствованные догонялки — Эрвин никогда не понимал все эти садомазахистические наклонности и поэтому поспешил пройти поскорее опасную детвору.*
К чести продавщицы, она дала правильный адрес. Хотя даже если бы парню просто показали этот дом, то он бы догадался, кому он принадлежит — дом разительно отличался от других, казался милым забавным монстром на фоне однотипных кирпичных построек. Скорее всего и родители девочки были своеобразными людьми. Эрвину хотелось представлять, что они наверняка сумасшедшие ученые-химики по профессии или, может, археологи. Археологи всегда казались ему немного странными. Из-за неровного, поставленного как бы просто так забора донесся звонкий смех Ханджи. Эрвин подкрался ближе, осторожно раздвигая ветки густой черешни, что преграждала ему путь, и как преступник-извращенец из своего убежища начал следить исподтишка, стараясь высмотреть Леви. И ему это удалось. Парень был в деревянной беседке, сидел между шумной подругой и ещё одной женщиной, скорее всего это была мать Ханджи — они были очень похожи, даже оправы очков носили одинаковые. По выражению лица Леви казалось, что ему неуютно или скучно. Он хмурил свои красивые брови, поджимал губы и поспешно прислонялся к узорчатой чашке, как обычно странно держа её за края сверху. Эрвин непроизвольно улыбнулся. Просто видеть Леви доставляло ему неописуемое удовольствие, а понаблюдать за ним по-новому тем более. Как он ведет себя с другими людьми, как смотрит на них. Так же как и на него? Или иначе? Почему-то хотелось верить, что иначе. Вдруг перед глазами замаячила крупная сочная ягода черешни, и Эрвин отвлекся. Парень сорвал её и с удовольствием отправил в рот, успокаивая гудящую совесть тем, что это не воровство — она же за забором, значит, общая. И всё бы было замечательно, он бы дальше прятался в своем убежище, чтобы дождаться нужного момента и выманить Леви на разговор. Однако глупая собака, до этого мирно лежащая под обеденным столом в беседке, не считала подобное поведение достойным прощения. Завидев творящееся с черешней безобразие, она тут же помчалась к месту, где стоял Эрвин и громко залаяла. — Тише, — пискнул парень, обращаясь к лохматому монстру, словно он мог его понять. Ожидаемо, не услышав мольбы человечишки, животное залаяло только сильнее и грозно кинулось на забор. Доски сухо заскрипели, на землю посыпалась древесная труха. Эрвин на секунду испугался и попятился назад, неудачно натыкаясь пяткой на какую-то сросшуюся крепкую траву. Теряя равновесие и последнюю возможность сбежать, он глупо свалился вниз — прямиком на вьющийся под забором плющ. Да что же такое! Он никогда не замечал за собой подобную неуклюжесть. А тут что ни день — то новое падение. — Эрвин, ты чего? — над ним склонилась Ханджи, первая перелезшая через забор и не утруждающая себя походом до калитки. — Лежу вот, отдыхаю, — буркнул обиженно парень, злясь на самого себя. Однако быстро поднялся на ноги и потер ушибленный копчик. — Дело хорошее, — усмехнулась девочка: — А если по-серьезке, что с тобой? Почему не зашел сразу, а шпионишь? Эрвин неуверенно пригладил волосы, стараясь хоть их привести в порядок и наивно надеясь, что это всё тут же исправит: — Я постеснялся в таком виде к вам заходить, там у тебя родители… а так ерунда. Под дождь попал и… Он не успел закончить, так как подошел Леви. Он ничего не говорил, просто пораженно уставился, оглядывая потрепанного парня с ног до головы. — Привет, — глупо сказал Эрвин и несмело улыбнулся. — Ханджи, у тебя не будет переодевки на его размер? Он околеет сейчас. — Всё в порядке, не беспокойтесь обо мне, — отозвался Эрвин и замахал руками. Но вдруг сам понял, как это жалко прозвучало — зубы непроизвольно и вместе с тем ужасно громко стучали друг об друга, от чего слога практически не выговаривались, проваливались куда-то обратно в рот. — У отца сейчас спрошу, — ответила Ханджи, не поворачиваясь в сторону Леви: — Кстати, Эрвин, классные сиськи. Липнущая рубашка тебе к лицу. — Четырехглазая! — зло шикнул на неё невысокий парень: — Иди ищи, а не насилуй его взглядом. Он и так стесняется. — Я знала, что ты противный коротышка, но что бы ещё и ревнивый. Эрвин, искренне соболезную. Я просто с Моблитом сравниваю, — невинно пожав плечами, Ханджи поманила их в сторону дома. Заходя в калитку, она громко крикнула, не утруждая себя и других прелестями этикета: — Мам, знакомься, это Эрвин. Эрвин, это мама.*
— Давай раздевайся, — приказным тоном сказал Леви, шебуршась в углу комнаты. Несмотря на то, что телу было очень холодно, щеки Эрвина покраснели. Он нерешительно переступил с ноги на ногу, косясь на Ханджи, что стояла в дверном проеме горенки — узкого, несуразно длинного помещения, приколоченного к основному дому. Перехватывая смущенный взгляд голубых глаз, Леви подошел к девушке, забрал из её рук сменную одежду и пузырек с водкой: — А теперь брысь, - он довольно грубо пихнул её за дверь и тут же заперся на хлипкую щеколду. — Я тебе в чай слабительное подмешаю как-нибудь! — донесся из-за двери шутливый и абсолютно необиженный голос девочки: — Эрвин, ещё раз прими мои соболезнования, в моем сердце ты навсегда останешься как прекрасный человек, падший так низко к ногам этого коротышки. Ну, ты понял, низко. Короче, товарищи, я пошла. Крикните в окно, если что-нибудь потребуется. — Вы точно друзья, а не кровные враги? — снимая рубашку, спросил Эрвин. И так и замер с ней в руках, не зная куда положить — ведь с неё аж капало на пол. — Клади в тазик под столом, — словно отдавая приказ, произнес Леви: — И побыстрее. У тебя губы с каждой секундой всё синее и синее. Постепенно, не очень торопясь и морщась от неприятных ощущений, Эрвин стащил с себя всю одежду, оставаясь в одних трусах. — Их тоже снимай, — Леви подошел слишком близко: — Они у тебя тоже насквозь сырые. Так и так задницу видно, тем более передо мной нет никакого смысла стесняться. Я тебя всякого видел. Эрвин в ответ обиженно запыхтел, но послушно избавился от последнего элемента одежды, стараясь избегать пристального взгляда серых глаз. Теперь оставаясь абсолютно голым посередине чужой комнаты, он чувствовал себя максимально незащищенно. — Умница, — хмыкнул Леви и вдруг вылил себе на ладонь немного жидкости, отдающей спиртом: — Садись на стул, я тебе разотру. — Что? — Эрвин не успел ничего сделать, а на его плечи уже повелительно надавили, опуская вниз. Голая, до сих пор немного влажная кожа бедер неприятно и странно липла к деревянной глянцевой поверхности табуретки. Плечи и колени непроизвольно дрожали. То ли от холода, то ли от откуда-то взявшегося волнения. Леви подошел практически вплотную, упираясь своими коленями в колени Эрвину. — Раздвинь ноги, мне неудобно, — вновь словно отдавая приказ произнес он, непривычно возвышаясь сверху: — Да, перестань ты смущаться и смотреть так на меня! Я тебя не изнасиловать собираюсь. Ну ладно, как хочешь. Дите какое-то глупое. На самом деле, несмотря на относительно спокойное поведение, глаза Леви горели беспокойством. — И я тебя пока не расспрашиваю о том, что случилось, не потому что мне все равно и я не переживаю… Просто надо сначала согреть тебя, а не донимать бесполезной болтовней, — сказал он, осторожно касаясь горячими маленькими ладонями широких плеч. Тут же с силой разминая заледеневшие мышцы, втирая спирт болезненно приятными, распаляющими движениями. Те части тела, где проделывались данные манипуляции, сразу начинало обжигающе, спасительно печь. Леви работал быстро и профессионально. А Эрвин же сидел смирно, стараясь не шевелиться и контролировать то и дело сбивающееся дыхание. Он был до чертиков взволнован — прикосновениями, чувственными поглаживаниями, и просто тем, что он полностью голый сидит перед одетым Леви, а тот в свою очередь заботится о нем, переживает. — Может я здесь сам? — хрипло спросил Эрвин, когда парень стал вдавливать пальцы в кожу на крепком, напряженном животе. — Ты не умеешь, здесь надо с силой, — отозвался Леви, и Эрвину на секунду показалось, что тот тоже смущен и взволнован. С ужасом понимая, что начинает возбуждаться, Эрвин стал представлять у себя в голове самые мерзкие и отвратительные образы, на которые только был способен. Однако это всё равно плохо помогало. Тепло из-под шершавых пальцев Леви вот-вот должно было спуститься вниз, но вдруг он сказал спасительное: — Я закончил, — и убрал свои руки: — Теперь ложись под одеяло, закутывайся. Не дождавшись решительных действий от Эрвина, парень сам взял его под локоть и повел к надувному матрасу в углу комнаты: — Я здесь ночую. Так что все равно буду постельное белье стирать. Эрвин с облегчением выдохнул, забираясь под спасительное одеяло и прячась от пристального взгляда серых глаз. Однако вдруг Леви сам начал раздеваться. — Ты чего? — выглядывая из-под пухового убежища, ошеломленно спросил Эрвин. Опять с ужасом осознавая, что при виде обнаженного тела парня его только-только контролируемый стояк вновь пытается опозорить его, выдать за последнего извращенца и жалкого пубертатного подростка, не способного контролировать собственные гениталии. — Ты пока нагреешь всё там, вновь замерзнешь, — спокойно отозвался Леви и залез под одеяло. Ну, хоть трусы на себе оставил, и на том спасибо. Но это не сильно спасало. Он, как маленькая разгоряченная печка, прижался к Эрвину всем телом. Собственнически закинул ногу на талию замершего парня, притягивая, обхватывая и бедром, и руками его большую спину. — Черт, — удушливо краснея, выругался Эрвин и закрыл лицо руками от стыда. — Всё хорошо, — вдруг тихо шепнул ему на ухо Леви, начиная вновь оглаживать кожу, чувственно массировать: — Не переживай, а обними меня. Ведь чем быстрее согреешься, тем лучше. Эрвин отлепил руки от лица и тоже заключил Леви в объятия, начиная непроизвольно повторять его движения — медленно проходясь пальцами по острым позвонкам и ребрам, очерчивать контур маленьких лопаток. — Теперь спокойно лежим. А потом я тебя замучаю расспросами и руганью. — Почему руганью? — немного успокаиваясь и приходя в себя, спросил Эрвин. — Потому что, наверняка, ты что-нибудь натворил, дурак, — безапелляционно произнес Леви и поцеловал Эрвина в щеку. Так они пролежали секунд пятнадцать в тишине, а затем Леви зачем-то поерзал, черт побери. Оказываясь ниже. Теперь его пах находился прямо напротив стояка Эрвина. Тот до боли прикусил нижнюю губу, чтобы сдержать рвущийся наружу стон. — Я соскучился, — щекотно выдохнул Леви куда-то в яремную впадину. — Черт, — не выдержал и простонал Эрвин, запуская пальцы в темные волосы: — Можно тебя коснуться? Леви хмыкнул и приподнял голову, заглядывая в глаза напротив, затуманенные возбуждением: — Тебе не стоит спрашивать. Максимум можешь предупредить. Но я тебе всё все равно разрешу, — он поцеловал Эрвина в шею, легонько прикусывая кожу: — Ты даже ударить меня можешь. — Что? — непонимающе моргнул и переспросил Эрвин, обеспокоенно косясь на парня, переставая перебирать мягкие пряди. — Я плохо выразился, — тихо произнес Леви, словно доверяя секрет: — Это не значит, что ты меня бить можешь или то, что мне от этого больно, обидно не будет. А это как некая грань. Что я тебе даже такое разрешу с собой делать. Без расспросов и дураков, — он немного приподнялся и вновь поцеловал Эрвина только в этот раз в подбородок: — Вот когда меня отчим бьет, я ему не разрешаю, я его ненавижу, а тебе можно, я люблю тебя. — Леви… — Эрвин осторожно взял его лицо в ладони и притянул ещё выше, целуя в губы, от переизбытка чувств, забывая на секунду как это вообще делается и просто прижимаясь к ним крепко-крепко: — Я никогда не сделаю тебе больно. Эрвин не очень верил в бога, молитвы, однако сейчас это прозвучало как клятва, как что-то точно выше земного. — Не зарекайся, глупый, — грустно улыбнулся Леви и нетерпеливо углубил поцелуй.