Сады надежд

Утро было недобрым с самой первой секунды, как Эрвин проснулся. Противный яркий свет пробивался сквозь плохо задвинутые шторы и ударял прямо в глаза. А те в свою очередь посылали в мозг болезненный импульс, напоминающий о том, что Эрвину уже не семнадцать и пить без последствий он больше не может. Во рту стоял неприятный привкус и какая-то затхлость, и это несмотря на то, что Эрвин всегда чистил зубы на ночь, в каком бы состоянии ни возвращался домой. Спасала лишь мысли о кофе с жирными сливками и о том, что сегодня, кажется, выходной. Первый за очень долгое время. — Что это у нас? — сказал вслух Эрвин, лениво перещелкивая телевизионные каналы. Тут же нахмурился. В последние годы у него появилась дурацкая привычка разговаривать с самим собой — верный признак затянувшегося одиночества. Не сказать, что оно сильно досаждало ему… однако в моменты, когда Эрвин оставался один на один с собой — и особенно по вечерам — он чувствовал себя странно опустошенным и словно без опоры под ногами. И в глубине души уже очень давно хотелось семью, ему хотелось быть привязанным к одному месту, которое можно было бы назвать «дом», ощутить вновь то тепло, которое он видел когда-то в детстве. По крайней мере, в те редкие моменты. С отцом Эрвин практически не общался, ограничиваясь звонками по праздникам. Вдруг где-то в складках пальто, в коридоре, гулко завибрировал телефон, отвлекая его от мыслей. И пока Эрвин искал его в многочисленных внутренних карманах подкладки, он нащупал вчерашний конверт. С интересом покрутил его в руках. Уже допивая кофе, не церемонясь, вскрыл ножом. Пробежался по верхним строчкам глазами, как делал это всегда, перед тем как отправить с чистой совестью очередное прошение в мусорку. Однако взгляд его зацепился за свое собственное имя, написанное со странной закорючкой на конце. Так писал только один человек когда-то. Эрвин дернул локтем и случайно смахнул нож на пол. Тот звонко запрыгал по холодной поверхности кафеля, наверняка, оставляя царапины на мраморном рисунке. — Твою мать… — прошептал Эрвин, непроизвольно сворачивая письмо. Действительно Леви. Действительно написал ему спустя почти десять лет, чтобы пригласить в гости и поговорить. Эрвин ухмыльнулся сам себе, находясь в смятении и какой-то детской растерянности. Из-за того, что ему пришлось возвращаться за собственной машиной, оставленной у здания, где праздновался корпоратив, и из-за того, что он проспал до полудня, Эрвин опоздал. Приехал на пятьдесят минут позже времени, к которому его ждали. Однако несмотря даже на это, он не мог заставить себя вылезти из машины. Поэтому просто нервно курил в открытое окно и глазел на эту небольшую, уже по-весеннему зеленую улицу, на этот странный пятиэтажный дом с разноцветными балкончиками, на старуху, что поливала цветы и громко разговаривала со своей собакой, крутившейся у неё под ногами. Надо подняться на третий этаж. Найти квартиру с номером двадцать семь. Позвонить в звонок, улыбнуться, протянуть руки, надо… Эрвин закашлялся, слишком глубоко затягиваясь. Дверь почему-то не открывали. Он еще раз вдавил резной звонок, что слегка западал. Сердце колотилось уже где-то в горле. Эрвин вздохнул, пригладил аккуратно уложенные волосы. Вдруг послышались шаги, а затем щелчок, с которым проворачивается ключ в замке. На пороге стояла Ханджи. — Здравствуй, — она приветливо улыбнулась, однако интонация её была растерянная и неуверенная, словно вопрос: — Леви вышел ненадолго, но ты проходи. Сто лет не виделись, — Ханджи, оправдывая воспоминания о ней, властно взяла замершего Эрвина под локоть и повела в глубь комнаты. — Как ты? — усаживая его на диван и садясь напротив в кресло, спросила она. Закинула ногу на ногу, поправила очки, что были один в один как ее старые. Вообще было такое чувство, что Ханджи с тех пор не изменилась. Возможно, подросла немного и стала шире в плечах. — Эм, — протянул Эрвин, собираясь с мыслями: — Пойдет, — он привычно улыбнулся, наконец, немного справляясь с волнением: — Приехал по работе сюда, в Париж. Скоро вновь улетать надо, а жаль, чудесный город. — Только мигрантов многовато, — со знанием дела, сказала Ханджи и усмехнулось. Возможно, это была шутка про Леви и её саму, но Эрвин не стал акцентировать на этом внимание. — Я пока этого не заметил, — ответил он, разглядывая помещение. Комната, в которой они сидели скорее всего была гостиной. Она была небольшой, но очень светлой из-за высоких окон балкона. Белые длинные тюлевые занавески по бокам слегка развевались, напоминая крылья. Там же, рядом, стоял круглый стол с такой же идеально белой скатертью, пара газет. Шкафы с аккуратно расставленными книгами. Небольшой синий телевизор. — Вы живете вместе? — спросил Эрвин, слегка отклоняясь. — Нет, тоже в гости заезжала к нему, — пожала плечами Ханджи. Вдруг из соседней комнаты вышла девочка. На вид ей было лет восемь или девять, а, может, и больше. Эрвин плохо различал возраст у детей. К тому же она была довольно высокой. Её светлые волосы были аккуратно собраны в высоком хвостике, на ногах были чулки в желтый горошек. — Здравствуйте, — вежливо поздоровалась она, с любопытством разглядывая Эрвина. — Привет, — улыбнулся он, почему-то действительно, странно обрадованный её появлением. Словно ждал её. Девочка отвела взгляд, видимо, слегка стесняясь незнакомого человека. Подошла к Ханжди, ловко садясь на подлокотник кресла. Эрвин услышал, как она что-то спросила у неё про множители, протягивая исписанную примерами тетрадь. — Твоя? — обратился Эрвин к Ханджи, продолжая как дурак умиляться, наблюдая за ними. — Нет, Леви, — ответила она. Выражение её лица было сложно разобрать. — Ох… — удивленно и слишком громко выдохнул Эрвин. Внутри словно все замерло. Не новость, а как будто подошли и ударили по затылку камнем: — Он упоминал, что не может иметь детей из-за… прости, наверное, не стоит при ребенке. Я удивлен, правда. Это здорово. Наверное… Эрвину казалось, что его растерянность можно пощупать руками, столь осязаемой и плотной она была. — Как тебя зовут? — обратился он вновь к девочке. Но спросить хотел вовсе не это. Это должен был быть совершенно другой вопрос, но он не решился. Ведь что-то внутри ему уже подсказывало ответ. Однако это предположение рухнуло после того, как ребенок сказал: — Агата, Агата Захариус. — Захариус… — это фамилия показалась смутно знакомой: — Это случайно не Майка фамилия? — спросил Эрвин, понимая на ходу, что в его голосе прозвучало слишком много разочарованности для простого любопытства. — Эрвин, ты неправильно все понял, — быстро затараторила Ханджи, бегая глазами по комнате: — Давай с тобой дождемся Леви, и он тебе все объяснит. Я просто… я сама плохо знаю, поэтому давай подождем. Подрагивающие руки Эрвин убрал в карман, нащупывая спасительную пачку сигарет. Он не сказать, что злился — слишком много времени прошло, да и обвинять Леви за то, что он с кем-то встречался в этом длинном промежутке, было глупо, однако Эрвин все равно был как-то уязвлен. — Да, конечно, — потерянно блуждая взглядом, сказал он. Встал с дивана, поправляя волосы и ворот пальто, которое так и не снял, войдя. — Я ненадолго выйду подышать и покурить, — соврал он, рассчитывая сбежать. Это было унизительно, смешно и во многом позорно. Но ему не хотелось больше оставаться здесь. Круглое тусклое зеркало в прихожей, дверь, порог. Казалось, что в этом доме каким-то образом ступеньки удваиваются. Эрвин знал и понимал, что ему надо пройти еще пару лестничных пролетов, но они под его ногами словно растягивались в бесконечность. И он все бежал, не касаясь перил и смотря плывущим взглядом куда-то вниз. Вдруг он задел кого-то плечом. Не поднимая головы, бросил на французском: — Извините, — и спустился уже на площадку второго этажа, как вдруг в спину, как выстрел, донеслось удивленное и до боли знакомое: — Эрвин? Ему честно показалось, что это была лишь галлюцинация. Однако он развернулся. И увидел сначала до блеска начищенные туфли, серый, хорошо сидящий по фигуре костюм. А затем… тот же острый подбородок, бескровные губы, серые глаза, обрамленные неровными ресницами, тонкие брови и морщинка между ними, кажущаяся глубже чем когда-то. Чем десять лет назад. — Я… — потерянно сказал Эрвин, не находя слова. Словно весь его богатый лексикон, которым он обычно задавливал собеседника, у него сейчас украли. — Ты уже уходишь? — спросил Леви, так же, как и Эрвин, внимательно и пораженно вглядываясь в лицо напротив. — Нет, что ты… Я просто хотел подышать свежим воздухом. Поднимемся обратно? — собирая жалкие крохи своей многолетней выдержки, произнес Эрвин и попытался приветливо улыбнуться. Наверное, получилось не очень. — Нет, — прикусывая нижнюю губу, пробормотал Леви. Он, видимо, тоже был не в меру взволнован: — Я бы хотел поговорить с тобой наедине. Пойдем в кафе? Оно здесь за углом. А затем он тоже вдруг улыбнулся. Быстро, несмело и тут же прикрывая лицо рукой. — Хорошо. Просторное помещение было наполнено приятным запахом кофе и пирогов с вишней. За стеклянным прилавком были разложены аппетитные круассаны, булочки с конфитюром, бриошь, намасленные и подсвеченные сверху аппетитным теплым светом. Людей было немного и все они сидели поодаль. Немолодая официантка подошла к ним и спросила заказ. Леви попросил воды, а Эрвин виски. Голова до сих пор немного болела, но ему это было сейчас необходимо. — Завтра ведь понедельник, — сказал Леви, поглядывая на стакан с желтой жидкостью. Масляные разводы красиво переливались по толстым стеклянным стенкам. А в голосе Леви, возможно, должна была звучать насмешка или упрек, но получилось как-то по-доброму, и будто он просто не знает с чего начать разговор, на который сам и вызвал. — Оставлю эту проблему для завтрашнего себя, — дежурно ответил Эрвин: — На самом деле, завтра нет ничего важного, поэтому можно ещё немного расслабиться. — Как вообще обстоят дела с работой? — выпивая залпом полстакана воды, спросил Леви. Сцепил руки в замок, упираясь в них подбородком, словно разыскивая дополнительную опору. — Неплохо. Сейчас в плане разработка схожего проекта, только в меньших масштабах. И больше локализирующийся на Азии. Вот я… — Эрвин понимал, что говорит заучено, понимал, что говорит не то, что сейчас надо. Поэтому остановился: — Я правда был удивлен, когда ты решил связаться со мной, — понижая голос, сказал он. И тоже сцепил руки в замок, слегка потирая большими пальцами друг об друга. Слишком волнительно. Вот так сидеть и просто разговаривать с тем, о ком грезил столько лет. — Я давно искал, — тихо ответил Леви, заправляя прядь челки за ухо. Стрижка у него стала короче. Но волосы, кажется, были все такие же мягкие. По крайней мере на вид: — Вот недавно увидел в газетах новость, объявление о том, что собирается праздник в бывшем здании мэрии, по поводу тех нашумевших реклам. Увидел тебя на развороте… Ты стоял на фоне баннера или еще какой-то херни, я не помню, — Леви запнулся: — Прости, я за языком так и не научился следить. То, что ваша команда делает, это действительно здорово. — Спасибо, — по инерции проговорил Эрвин, сглатывая ком в горле. Леви искал его. — Как у тебя личная жизнь? — вдруг перевел разговор Леви, пристально вглядываясь. — Никак. Никого нет. Леви кивнул. Повисло неловкое молчание. — А у вас как дела с Майком? — спросил Эрвин, отпивая из стакана. — Майк? — переспросил Леви и нахмурил брови: — Он вроде как женат сейчас. И при чем здесь он? — Эм… — потупился Эрвин: — Я не знал, что это болезненная тема, извини. Кстати, Агата очень красивая. Глазами на тебя похожа, а ростом и волосами, видимо, в Майка пошла. У Эрвина почти получилось улыбнуться. — Ты так решил? — потерянно пробормотал Леви: — Господи, это так ужасно со стороны выглядит, наверное. — Да брось ты. Дело давнее, — Эрвин, колеблясь ровно секунду, положил свою руку поверх чужой, приободряюще сжал: — Я рад, что ты вообще написал, поэтому не переживай… — Эрвин, — прервал Леви. Лицо у него сейчас стало бледнее обычного: — Агата не от Майка. Это твой ребенок. Он произнес это и тут же отдернул свою руку, весь сжимаясь. — Но почему фамилия… — непонимающе пробормотал Эрвин. — Это давно. У неё сейчас моя, но она по привычке иногда старую называет, — проговорил Леви: — Давай я тебе сейчас все расскажу по порядку, — он нервно вздохнул, прикрывая глаза. Веки слегка дрожали, видимо, от напряжения и волнения: — Я тебе все расскажу, а ты всё выслушаешь. И не перебивай, пожалуйста. После того, как выслушаешь, делай, что захочешь. Мысли сейчас словно исчезли, разум затих, поэтому даже если бы Эрвин захотел, то не смог бы прервать. — Это долго, но я постараюсь быстро, — делая еще один громкий глоток, сказал Леви и начал: — Это случилось после того, как я отправил тебе письмо с кассетой. Мне и так было до этого нехорошо, но здесь я понял, что мне надо обратиться в больницу. Там мне и сказали, — Леви нервно усмехнулся, продолжая: — Это было ужасно. Я не знал, что делать, поэтому позвонил твоему отцу. Ты мне тогда номер еще оставил на крайний случай. Помнишь? Эрвин удивленно вскинул брови и сжал руки в кулаках, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Но перебивать не стал. Лишь шумно втянул воздух, успокаивая накатывающую агрессию. Отец ему ничего никогда не рассказывал подобного. — Так вот, я позвонил. Позвонил, чтобы попросить деньги на аборт, чтобы сделать это и забыть, оставить все, как есть, — понижая голос, сказал Леви: — Он дал их. Даже отвез меня в больницу тогда, а я дурак все пытался убедить его в искренности наших с тобой чувств. И то, что я это сделал не специально, не чтобы привязать тебя к себе. Мне кажется, он поверил. Леви замолчал, отпивая еще воды. Рука у него заметно тряслась, и пара капель скатилась по подбородку, он вытер их пальцем. — С абортом не получилось. Мне сделали анализы, провели осмотр. Я не буду вдаваться в свою медицинскую карту, но мне сказали, что с вероятность восемьдесят пять процентов, я не переживу подобную процедуру. Блять, — вновь хмыкнул Леви, словно рассказывал самый забавный анекдот на свете. Уголки его губ напряженно смотрели вниз: — Это было так пиздецки страшно. Я еще тогда пришел домой, в эту помойку, у отчима случилась белая горячка. Он все кричал на меня, перевернул стол, холодильник. По лицу ударил. Не важно. Я был так растерян и в таком дерьме себя почувствовал. Именно тогда и позвонил твой отец. Спросил, как все прошло, как больница, а я ему в истерике какой-то все и рассказал. А он, — Леви нервно втянул воздух: — Он успокоил. Он сказал, что позаботится обо мне, что будет оплачивать содержание, больницы, у омег все эти процедуры ужасно дорогие, как оказалось… Я немного успокоился, а затем он сказал, что у него будет условие. Условие, что я исчезну из жизни его сына. Он сказал, что я все испорчу, если останусь, что я сделаю тебя несчастным, потому что ты меня не бросишь, ведь действительно любишь — он понял это тогда, — темные брови болезненно сошлись на переносице, а серые глаза как-то странно поплыли: — Он сказал все то, что я и сам думал. — Леви… — Не перебивай, пожалуйста. Я не закончил. Так вот, я согласился. Ничего не смог придумать, выдумать что-то толковое и поэтому написал какую-то ерунду. Извини меня за то письмо… Я не представляю, что ты мог подумать тогда, получив это. Лучше бы я и не писал вовсе… Потом я переехал. Твой отец помогал мне сначала с документами на квартиру, а затем с деньгами, полностью содержа. Он выполнил обещание, я наблюдался в частной поликлинике, затем лежал в хорошей больнице. Проблемы возникли только после рождения с документами. Я не мог по закону быть единственным опекуном у ребенка, потому что я, видите ли, недееспособный. Тогда я и попросил Майка оформить отцовство на себя. И он согласился. Он и Ханджи вообще мне очень помогали в тот период. Но все равно это было ужасно. Я практически не выходил на улицу, потому что на меня пялились люди, и я боялся их, — Леви перевел дыхание, облизал пересохшие от длинной речи губы: — Три года назад переехал во Францию, потому что здесь гораздо более человеческие условия для таких как я. Опять же сначала, первые полгода, помогал твой отец, потом я выучился и смог содержать себя сам. И, Эрвин, ты не представляешь, как мне было стыдно перед тобой все это время. И когда я почувствовал, что сейчас вроде как все это налаживается, что я больше не зависим от твоего отца, я стал искать встречи. Но все было потеряно, отец твой ожидаемо молчал и не говорил твои контакты, да и его номер я уже как два года потерял, у него, видимо, новый. Кошмар какой-то, — Леви поднял взгляд на Эрвина, что сидел как каменная статуя напротив и терпеливо молчал: — Я хотел лишь извиниться, рассказать, как было. На этом все. Я больше тебя не задерживаю. — Почему ты не обманул моего отца? Мог бы еще тогда поставить меня в известность. Мы бы что-нибудь придумали. — Я… — потерянно блуждая по пустому стакану, проговорил Леви: — Я не знаю. Я так боялся… боялся, что если расскажу, то ты сразу приедешь и случится все то, что я говорил при нашей последней живой встрече. Но еще больше я боялся, что ты этого не сделаешь. Такой идиотизм… прости. Мне надо уходить. Леви быстро встал из-за стола, ножки стула громко заскрипели по отшлифованному полу. А затем он, не оборачиваясь на Эрвина, быстро пошел к выходу из кафе. Это было как-то смешно даже. Хотя Эрвин сам ранее чуть не сбежал. Он тоже быстро поднялся, достал из кошелька пару крупных купюр и, не отсчитывая нужную сумму, оставил их возле недопитого виски. На улице вечерело. Темные деревья недалекого парка пропускали сквозь крону полурозовые лучи, красиво освещая мостовую. Люди громко разговаривали, наслаждаясь налаживающейся, теплой погодой. Леви было не видно. Он исчез, словно провалился сквозь землю. Эрвин побежал к подъезду пятиэтажного дома, где была квартира с номером двадцать семь. Вновь старая резная дверь, ступеньки, первый лестничный пролет, затем второй. Леви оказался там. Он сидел на ступеньках, привалившись боком к серой стене. Не обращая внимания на красивый, чистый костюм, свою природную аккуратность. Он, видимо, был так встревожен, что не смог убежать дальше, на полпути запыхавшись и осев на холодный бетон. — Леви, — мягко позвал Эрвин, просто любуясь тем, что может видеть его вновь: — Я вообще-то бывший легкоатлет. И бегать от меня не очень хорошая задумка. Он подошел ближе, возвышаясь над небольшой фигурой. Леви так и не поднимал голову, уткнувшись куда-то в свои колени. Тогда Эрвин опустился на корточки, чтобы быть на одном уровне. — Не бойся, все хорошо. Все позади. Я так рад, что ты мне написал. И я так рад, что, оказывается, у меня есть дочь. Я понимаю, что многое упущено и мы с тобой не те, что раньше, можно сказать незнакомцы, но я бы хотел участвовать в воспитании Агаты, помогать вам. Как семье. Ты не против? — наклоняясь еще ниже и пытаясь заглянуть в лицо напротив, прошептал Эрвин. Вдруг Леви поднял взгляд. Слегка красный, словно немного заплаканный:  — Спасибо, — тихо произнес он и вдруг обнял Эрвина за плечи, прижимая к себе: — Спасибо, что не злишься. У Эрвина на секунду перехватило дыхание. Он тоже осторожно, одной рукой погладил чужую спину:  — Кто сказал, что я не злюсь? Хмыкнул он, ощущая вдруг тот самый, почти забытый запах. Смородина, немного дикого можжевельника, миндаль… Однако он почувствовал, как Леви напрягся в его руках, видимо, испугавшись такого ответа. — Я действительно ужасно злюсь. Злюсь на своего собственного отца, злюсь на мир вокруг. Но не тебя Леви, не на тебя…