***
Школа находилась на окраине. Двор был большой. Уже немного вечерело. Везде сновали наряженные дети и их взволнованные родители. Как только они вошли внутрь, к Агате подбежал мальчик, на полголовы ниже её самой. Она радостно воскликнула: — Армин! — Её «бойфренд», — скептически приподнимая брови, тихо пояснил Леви. — Здра-здравствуйте, — вежливо поздоровался Армин, слегка придушенный крепкими объятиями: — У нас финальная прогонка за кулисами, можно Агата с нами пойдет? — Конечно можно, — вместо родителей ответила она, затем, опомнившись, обернулась на них: — Да ведь? — Подойди сюда, — Леви легонько поманил её рукой. А затем, когда она подошла ближе, опустился на корточки и прошептал: — Удачи, будь уверенной и покажи на что способна. Агата лучезарно улыбнулась в ответ, а затем клюнула отца в щеку: — Конечно покажу, куда они денутся! — Ну, а теперь бегите. После этого разрешения-приказа Агата с Армином, словно по волшебству, растворились в толпе детей. Леви повернулся к Эрвину. Опять. Как только Агата уходила, и они оставались наедине, тот становился каменной отстраненной статуей. Это неоднократное перевоплощение каждый раз выбивало из колеи. Почва под ногами становилась осязаемо твердой, и все тело словно тянуло вниз, к земле, жестоко опуская с какого-то незримого Олимпа. — Я пойду поздороваюсь с её классным руководителем и приду. — Мне можно с тобой? — Не стоит. Хотя как хочешь, — как-то холодно бросил Леви и, не оборачиваясь, пошагал к кабинету, обклеенному расписаниями и правилами поведения. Внутри все замирало, когда Леви переключался с чего-то близкого и хрупко-знакомого на холодное и безразличное. Эрвину вдруг невыносимо захотелось выйти на улицу и покурить, однако он побрел следом. Самое раздражающее в этой ситуации было то, что Эрвин, привыкший читать людей как открытые книги, не мог совладать со своими собственными чувствами и рационально, трезво распознать причину такого поведения. В одни моменты ему казалось, что Леви тянется к нему, нуждается так же сильно, как и он в нем, а затем вдруг обрушивалась ледяная стена, заставляя чувствовать себя размечтавшимся, наивным идиотом. — Зачем он вообще пришел? — вдруг донесся до ушей громкий и несдержанный шёпот женщины средних лет, что стояла в дверях кабинета, отсвечивая красной юбкой-карандаш. — Вот именно. Только и смущает всех окружающих. Такие, как он, только под присмотром нормально себя вести и могут. Вот как Петра. Несмотря на то, что она тоже омега, у неё есть чудесный муж, который не дает ей спуска и контролирует. А этот ещё и грубиян. В прошлый раз… Эрвин понимал, что этот шепот слышит не только он, но и сам Леви. Тот старательно не подавал вида и спокойно разговаривал с учителем, однако можно было заметить, как болезненно прямо у него напряжена осанка. У самого Эрвина под кожей заходили желваки. — А вы откуда? — заинтересованно окинув его взглядом, спросила та самая женщина в юбке, облепившей бедра. Уголки её губ закривились вверх, а глаза цепко забегали по дорогому костюму и красивому лицу незнакомого мужчины. — И вам добрый вечер. Я с мистером Аккерманом, — приторно улыбнувшись, ответил Эрвин и показательно проигнорировав следующий вопрос, подошел к Леви. Сам не зная зачем и кому, что доказывая, осторожно приобнял его за талию. Словно это движение было абсолютно привычным для них и вместе с тем ненавязчиво-случайным в настоящий момент. Леви удивленно вскинул на него взгляд. На лице читался немой упрек, но в серой дымке глаз отчетливо просвечивала хрупкая благодарность и какая-то горькая затравленность. — Все хорошо? — мягко спросил Эрвин, не понимая сам, что конкретно имеет в виду под этим вопросом — имеет ли он отношение к разговору Леви с классной руководительницей, к подлому шепоту за спиной, общему настроению… а может ко всему сразу? Хотелось просто поддержать, показать, что он с ним рядом. — Да. Я уже закончил. Мы можем пойти занимать места.***
Отходя от кабинета, Эрвин спросил, стараясь разбавить неуютную тишину: — Ты ведь видел их вытянувшиеся, побелевшие лица? Так забавно. Он уже не держал Леви за талию, и в руке было сиротливо пусто. Не хватало тепла и этого приятного, утонченного изгиба, что идеально ложился в ладонь. — Не обращай на них внимания. Эти двое всегда так… Со всеми, независимо от пола, ситуации. В этой школе ещё хорошая обстановка, почти половина учащихся сами омеги или рождены от них. Эрвин кивнул, устремляя взгляд на вдруг показавшуюся сцену. Она была небольшая, но круглая, украшенная бумажными разрисованными декорациями. Они добавляли шарм и какую-то трогательность происходящему. На секунду показалось, что за зеленой тканью кулис мелькнула знакомая блуза одноглазого пирата. Они сели в конце зала, так как приехали поздно, и почти все места были заняты. Слышалось гулкое перешептывание, окружающее их молчание словно вакуум. Свет в зале погас. Прожектор уверенно нацелил круглый луч света на середину сцены. И в эту секунду вдруг воцарилась тишина… Её было, правда, страшно нарушить — словно увидел дикого зверя невиданной красоты и теперь боишься спугнуть его, испортить этот хрупкий выжидательный момент. Вышел ведущий. Армин. В галстуке и костюме, удачно сидящем по его маленькой фигурке. Волосы у него были аккуратно расчесаны, а на большие лучистые глаза спадала желтая челка, напоминающая молодую рожь. — Дамы и господа! — громко и пафосно произнес он в микрофон, предательски дрожащий в правой руке: — Сегодня мы покажем необычную историю, которая запомнится вам и… Вдруг лежащую на подлокотнике руку Эрвина коснулись прохладные пальцы. Он удивленно обернулся на Леви и… спугнул, испортил. Тот, словно очнувшись ото сна, вздрогнул, убрал протянутую руку. Положив её на напряженно-сведенные колени. Сжал кулаки, смотря плывущим взглядом куда-то мимо сцены.***
Прозвенел звонок пятиминутного антракта. Спектакль оказался на удивление забавным и интересным. Ребята, взяв за основу произведение Шарля Перро, обыграли его, смешав с другими сказками. Агата держалась изумительно. Была грозной и вместе с тем отважной в своей роли. Читала реплики гораздо лучше остальных ребят, правильно, чуть ли не профессионально держа паузы в нужных местах, играючи управлялась с интонацией и своим детским тембром голоса. А Леви вновь, с приходом света, словно покрылся коркой льда. Сказал, что ему надо отойти в туалет и чуть ли не сбежал, не дожидаясь чужого ответа или простого вежливого кивка головы. В редких касаниях, движениях, взглядах Эрвину действительно порой виделась знакомая нежность… И в то же время гадкий внутренний голос подсказывал, что это лишь игра воображения — возможно, ему просто так сильно хотелось видеть, замечать что-то подобное… А угодливое сознание добросовестно и жалостливо подкидывало ему, как обтесанную кость голодной собаке, эти полузабытые образы, неправильно истолкованные чужие действия. Вдруг кто-то неуверенно позвала Эрвина, вырывая из мыслей. — Повторите, пожалуйста, я не расслышал? — сказал он, скользя потерянным взглядом по миловидному круглому лицу девушки, сидящей с ним по правую руку. — Мне жутко неудобно, но можно вас попросить, расстегнуть мне туфлю. Надорвала спину, таская младшего ребенка, теперь даже наклониться не могу нормально… А ногу очень сильно пережало. — Конечно, — сочувственно кивнул Эрвин и успокаивающе, дружелюбно улыбнулся. Ему правда было несложно, и ничего плохого он в этом не видел. Нога у девушки на самом деле заметно опухла, а тонкий кожаный ремешок с неудобной железной застежкой жестоко впился в загорелую кожу. — После родов ноги сильно отекать стали, — тихо сказала она, словно вновь оправдываясь: — Спасибо большое. Давайте я оставлю вам номер своего телефона. Приезжайте с мужем на ужин к нам в дом, познакомимся семьями. Я в этом городе недавно, было бы здорово завести новых друзей… Она кротко, застенчиво улыбнулась, а у Эрвина почему-то не оказалось сил ей отказать. Леви пришел как раз тогда, когда Эрвин взял у неё номер. Сначала омега даже не показывал вида, что его что-то смущает. Вместо этого начал вдруг увлеченно рассказывать что-то про Агату, нервно бегая взглядом по фигуре Эрвина, что внимательно слушал — удивленный и не способный вставить ни одной фразы в этот неожиданный словесный поток. А затем странная болтливость сменилась вновь неуютным молчанием. Лицо Леви помрачнело пуще прежнего. Но что-то в этом выражении уже было другое. Не было показательной холодности, а была какая-то уязвленность, злоба, обида. Словно запрятанные горькие чувства выцарапали дорогу наружу, выступая на поверхность. И благодаря этому Эрвин отчетливо, впервые за долгое время точно понял, что чувствует Леви. Он ревновал. Ревновал притом сильно — так, что не мог теперь притворяться отстраненным, холодным. И за это знание Эрвин был готов броситься целовать руки этой милой мадам с отекшими ногами. Ведь она позволила узнать — он по-прежнему не безразличен, и игра глупого воображения — вовсе не игра.***
Спектакль закончился часов в шесть вечера. В гардероб хлынул поток веселых, до сих пор театрально-разукрашенных детей. Именно оттуда, прорываясь, вдруг вынырнули Агата, Армин и ещё одна незнакомая Эрвину девочка с рыжими волосами. Рядом с ней также стояла, улыбаясь, молодая девушка с каре точно такого же цвета. — Здравствуй, Леви, — она улыбнулась ещё шире и обняла его за плечи, словно они были близкими друзьями. — Папа! Можно я в гости к Марго пойду? Армину родители вот разрешили. — Петра, вы бы хотя бы предупредили… у нас с собой ни сменной одежды, ни щетки, — произнес Леви, отстраняясь. — Ты всегда так переживаешь, скоро седеть начнешь, — звонко рассмеялась она: — У меня нормальный дом, где есть все необходимое для жизни. Пускай повеселятся. Тем более мы с Марго и Оруэлом скоро улетаем на море, они даже на каникулах не смогут встретиться нормально. — Мне жаль тебя бросать одну с этими тремя оболтусами — съедят, — пробормотал Леви, однако заметно сдавая позиции. — Да хорошо всё! Мы ещё батут новый во дворе поставили. Надо опробовать. Заметя, как после этих слов загорелись глаза Агаты, стоявшей под ручку с Армином, Эрвин понял, что битва была проиграна окончательно и бесповоротно. — Я смогу подъехать только к обеду… — сказал Леви, капитулируя. — Вообще без проблем. Эмм… — Петра многозначительно качнула головой в сторону Эрвина, который о чем-то перешептывался с Агатой. — Это её отец, — спокойно ответил Леви: — Эрвин Смит. Я как-то тебе рассказывал… — Очень приятно познакомиться, — тот, наконец дождавшись, что его представили, протянул руку слегка засмущавшейся девушке: — Я боялся влезать в ваш разговор… Очень рад, что у Леви с Агатой есть такие чудесные друзья здесь. — Да… — растерявшись, сказала Петра, но вместе с тем кинула одобрительный взгляд на Леви, мол «неплохой вкус». Однако тот даже не заметил этого, рассматривая в толпе вдруг мелькнувшую красную юбку.***
Они оказались вновь наедине друг с другом. Выйдя на школьный двор, Леви вдруг сказал: — Я лучше поеду на автобусе. Теплый ветер шелестел листьями старой липы над их головами. Тихо жужжало электричество в проводах электропередач. — Если ты расстроен из-за той девушки, что передала свой номер, то не стоит беспокоиться. Она просто позвала нас на ужин, без каких-либо подтекстов. Я бы раньше тебе объяснил ситуацию, если бы ты не избегал меня. Эрвин старался разговаривать мягко. Словно заманивая дикого уличного кота в свои объятия. Он чувствовал уверенность в своих силах, в том, что не обманулся. — Пожалуйста, давай поедем вместе. Я бы хотел с тобой поговорить ещё. Леви стоял недвижимый, обрамленный темнотой и тенью, что невесомо, будто кистью, подчеркивала его фигуру, превращало бледное лицо в произведение искусства. Он устало вздохнул и на лице его тоже скользнула усталость. Однако он покорно, как на эшафот, подошел к машине, отражающей в черной глянцевой поверхности раскосые кубики света школьных окон. Когда они проехали первую улицу, Леви тихо сказал: — Ты не обязан передо мной отчитываться. — Я не отчитывался, не оправдывался. Просто решил прояснить ситуацию, потому что заметил, как ты расстроился. — Это неправда, — неубедительно сказал Леви, всматриваясь в край рубашки, которую незаметно начал теребить в руках. — Ты ведь рад, что я не флиртовал с ней? Повисло выжидательное, напряженное молчание. Его разбавлял лишь вид из окна. — Да. Темные фигуры прохожих, огни моста, расположившегося дугой над Сеной, тени зданий, то затемняющие салон, то наоборот резко наполняющие его светом магазинных вывесок. — Леви, что происходит? — говорить было как-то сложно, слова еле-еле ворочались, со страхом спадая мертвым грузом с непослушного языка: — Ты то приближаешься ко мне, словно до сих пор чувствуешь что-то, намекаешь, то отталкиваешь, будто я абсолютный чужак. Причина во мне? — Нет, — продолжил односложно отвечать Леви, словно каждое слово давалось ему с трудом. Он прикрыл глаза. По острым бледным скулам заскользили тонкие тени ресниц: — Я на себя злюсь. Следить за проезжей частью становилось все сложнее и сложнее. Эрвин решил свернуть с дороги. Останавливаясь в какой-то безлюдной подворотне между двумя жилыми домами. Там было совсем темно, глухие стены зданий покрылись блестящим налетом плесени от дождей и туманов. Стояла грузная мусорка. Шумный двигатель заглох. — Продолжай. Я до сих пор плохо понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Эрвин, отстегивая душивший его ремень безопасности. Воздуха определенно почему-то не хватало. Или, возможно, ему это просто казалось. В тусклом свете панели приборов странно сверкали серебром серые глаза Леви. Он смотрел на Эрвина. Или, лучше сказать, «в него» — этот взгляд был глубже. Глубже, чем кожа, чем узлы напряженных мышц. Он вдруг грустно усмехнулся, кривя тонкие губы: — Я слишком быстро привыкаю к хорошему. Леви тоже отстегнул ремень, однако щелчок его в тишине был подобен выстрелу винтовки. Неуверенной, осторожной рукой омега коснулся теплой щеки Эрвина, оглаживая её, словно стирая невидимую пыль. — Ты боишься, что я куда-то исчезну? — тихо спросил Эрвин, ощущая, как тонкие пальцы дотрагиваются до темных кругов под его глазами, скользят по переносице, по горбинке. — Разреши мне не отвечать сейчас, — попросил Леви, словно это можно просить, заглядывая в глаза: — Я хочу тебя поцеловать. Он пододвинулся ближе. Коснулся сначала почти невесомо, будто боясь, что Эрвин действительно исчезнет, растворится в воздухе. Затем сильнее, притягивая за волосы. Его губы были сухими и немного обветренными. Однако в то же время теплыми и странно, непонятно сладкими. Перед глазами плыли разноцветные круги. Эрвин положил непослушную руку на чужую талию, сжимая. Настаивать на продолжении разговора было невозможно. Все мысли, вопросы покинули голову. Здравый смысл, какие-то обиды исчезли, растворяясь во влажном дыхании и запахе чужого тела. — Мне было так больно одному… — Леви не договорил, вновь прижимаясь к чужим губам, будто не мог насытиться. Эрвин же тоже, как в бреду, жадно заскользил рукой по темным волосам, по хрупкой шее, оглаживая ладонью жесткие бритые волоски на затылке, зарываясь пальцами глубже — где волосы шелковистые и мягкие. Как он и помнил. Как было когда-то раньше. — Я дам тебе всё, что пожелаешь. Теперь да. Теперь точно. Обещаю, — задыхаясь в тепле и сладком запахе, прошептал он. Тело била томительная судорога. Удары загнанного сердца раздавались где-то в голове, в висках, пульсируя. Леви вдруг отстранился. Привстал, ловко перебираясь через коробку передач. Оседлал колени Эрвина, широко раздвинув свои собственные. Прижался вплотную, обнимая и утыкаясь в светлые волосы носом. Быстро, порывисто целуя и вдыхая аромат, что когда-то дарил спокойствие, абсолютное чувство защищенности. Грудные клетки соприкасались столь плотно, что было сложно различить, где и чье сердце сейчас бьется. Эрвин не мог остановиться гладить большими ладонями угловатую талию, наслаждаясь сколь идеальной она была, словно какой-то мастер вылепил её специально для него. Он сжимал бока, наверняка, до красных отметин, вдавливая пальцы в бледную, бархатную кожу, спрятанную за слоем плотной вельветовой рубашки. Леви глухо застонал, а Эрвин подцепил заправленный край ткани, забрался дрожащими пальцами внутрь. Нетерпеливо заскользил по горячему впалому животу. — У тебя здесь шрам? — удивленный и на миг отрезвленный спросил Эрвин, неожиданно почувствовав грубую поверхность стянутой кожи. Горизонтально. Внизу. — Кесарево, — выдохнул, объясняя, Леви и поцеловал его в бровь: — Забавно. Схватки были такими сильными, что я даже сначала не заметил того, что анестезия не подействовала до конца. У Эрвина по спине побежали мурашки, а сердце сжалось от очередного приступа жалости и обиды на отца, на мир вокруг: — Мне так жаль, что меня не было рядом…