***
Дни полились одинаковой чередой дождливых капель, оставляющих после себя неприятную сырость и повсеместно слышащихся чихов. Как и всегда осенью, к лекарю выстраивалась очередь простудившихся, что не уследили за переменчивой погодой. Будни лекаря начинались с рассветом, ведь нужно было успеть разлить и раздать все настойки, принять новых больных, сделать обход, приготовить новое, раздать рецепты. Канитель кашляющих и чихающих набирала обороты, особенно когда ударили первые морозы. Говорят, нельзя сравнивать лачугу и огромный замок. Где лачуга, а где громадное строение. Однако ж у Байи на этот счет было свое непопулярное мнение: лачугу было очень легко протопить. Маленькие комнатки быстро нагревались от пары охапок дров, тогда как громадный неповоротливый замок держал в своих каменных стенах холод до последнего. Байи погряз в настойках березовых почек от кашля и чае из шиповника от простуды. Трав и плодов было много — за годы врачевания Е Байи успел понять, сколько и какие запасы ему нужны. Целитель кипятил воду, чтобы залить ягоды шиповника, когда веселый голос ворвался в воспоминания: — Чтобы я еще хотя бы раз выполнил твое поручение, господин Е, — канючил Кэсин, сидя прямо на столе и пытаясь вытащить из ладони несколько шипов. Байи рядом тихо хихикал, помешивая в котелке ужин, — я не твой слуга, ты забыл? — А кого мне следовало туда отправлять? — невинно поинтересовался Байи, стараясь скрыть самодовольную ухмылку, — неужели ты готов кинуть в эти ужасные, покрытые шипами кусты меня? — Конечно! А вот себя — нет, знаешь ли. Это больно! — маг повернул руку, показывая ладонь в царапинах. — А зачем ты туда вот так полез? Стоял бы с краю, да собирал потихоньку, — лекарь уже смеялся, не скрываясь, видя, как раздуваются щеки мага. — Ты издеваешься надо мной? Ты же сам сказал, что с краю не собирать? Дескать, надо с центра, там лучшие плоды и не пыльные. — Это была проверка, — целитель невинно закатил глаза и пожал плечами, — я думал, что ты помнишь мои наставления, Кэсин, а ты все забыл. Вот и наказание за невнимательность. Надо ли было говорить о том, что все это было большой шуткой. Байи тогда решил немного проучить расшалившегося юнца, да послал того за шиповником в лес, наставляя собрать только самые свежие и самые дальние ягоды. Кэсин, превозмогая стенания, продолжал избавляться от заноз, канюча о своей нелегкой судьбе. — Расскажу все Цзышу, кинет тебя в темницу. — О, ты уже начал пользоваться своим положением любовника? — съехидничал лекарь, — ненадолго хватило твоей праведности. — А ты вообще о своем ремесле забыл, лекарь, — Кэсин чуть покраснел, но на колкость решил ответить, — «Не навреди» — ваш главный постулат, ну и где? — возмущенно спросил он, показывая царапины. — Это профилактика, Кэсин, — Байи довольно улыбнулся, — предупреждение болезни. — Я не болен. — Мне лучше видно. — Ну и кто из нас чудовище? — маг плюнул на все и сверкнул глазами, залечивая ладони, которые после шипов были раздражены и изрядно чесались. Приятное воспоминание — искреннее и мимолетное, словно августовское лето. Лекарь грустно улыбнулся и вернулся к работе. Его пациенты не ждали, и, делая настойки и отвары, лекарь надеялся, что Чэнлину, ушедшему пару недель назад, эти знания сейчас ни к чему. Он собрал ему хороший запас лекарств на случай разных болезней, но все же надеялся на молодой организм. — Господин Е, — в покои вошел знакомый стражник, — вы заняты? — Относительно, — ответил лекарь, не отвлекаясь от стола. Он узнал человека по голосу, — зачем ты пришел, Рагдор? — Моей матери хуже, — ответил юноша в форме королевской стражи с красными вставками, — усилился жар, и она почти без сознания. Помогите, прошу, — когда Байи услышал симптомы, то тут же потушил огонь, взял готовую сумку и отправился на выход из покоев вслед за молодым, недавно заступившим на службу стражником. Когда лекарь переступил порог дома, он уловил тяжелую ауру болеющего человека. Ставни закрыты, чтобы свет не раздражал глаза, температура ниже, потому что печь не топлена из-за высокой температуры больного тела. Он уже был в этом доме несколько месяцев назад и хорошо помнил эту семью. Не только потому, что Рагдор пришел нему с больными коленями с пару месяцев назад. Байи был здесь с Кэсином, когда Аконитовое поле забирало жизни людей. Лекарь подошел к кровати, на которой лежала женщина. Рагдор зажег несколько свечей, чтобы чуть добавить мягкого света. Женщина была на грани сознания, когда лекарь, обеззаразив руки, принялся прослушивать пульс и дыхание. — Что с ней? — спросил юноша, когда лекарь, закончив внутренний счет, открыл глаза. — Пневмония, — ответил лекарь. Юноша тревожно вздохнул, и Байи пояснил, — ранняя стадия, хрип еле прослеживается. — Вы ей поможете? — с надеждой спросил стражник. Лекарь поразмыслил несколько секунд, прикидывая метод лечения, а после ответил: — Придешь в мои покои через час. Я сделаю отвар из мать-и-мачехи и скажу, как принимать алтею. — Все будет в порядке, да? — с облегчением выдал Рагдор, выдыхая нервно, когда лекарь четко дал инструкции. Он перестал ходить туда-сюда и уставился на целителя. — Возможно, — ответил лекарь, не обтекая острые углы. Пневмония редко когда поддавалась лечению. — Но… — юноша нахмурился, не понимая. — Я буду следить за его состоянием, Рагдор, но не скажу, что твоя мать точно выздоровеет. Не готовь траурную одежду, пока рано. — Пх, — фыркнул стражник, выдыхая через нос, — в нашем доме траурные одежды далеко не убирались. С тех пор как умер Таин. — Я понимаю твою нервозность, юноша, — отчеканил лекарь, — и не стремлюсь больнее укусить тебя. Вероятность того, что твоя матушка выкарабкается, есть, как и вероятность обратного. Так что держи свою нервозность при себе. Придешь через час. Лекарь взял сумку и вышел из дома. Работать с людьми — дело неблагодарное. Работать с больными людьми — дело катастрофичное. Стараясь не допустить общей пневмонии, теперь всем болеющим людям Байи добавлял в отвары немного алтеи. Через несколько дней женщина пошла на поправку. Было ли дело в том, что Байи обнаружил болезнь на ранней стадии, или мать не хотела оставлять единственного, теперь уже, сына — кто знает. Но, довольный своим трудом, лекарь продолжил отбиваться от чихов и кашлей, что изредка разносились над крышами домов и замка. Понемногу осень отступала, и в зимнем холоде людские тела успокоились, нахохлились и приготовились к затяжным морозам. Самая мозговыносящая пора, наконец, оставила лекаря, и теперь целитель занимался, в основном, затяжными болезнями, вроде переломанных ног или слепоты. За делами прошло время, и тоска чуть поуменьшила свои тиски, отпуская сердце. Иногда, в тишине покоев, когда только камин трещал одному ему известные мелодии, играясь с горящими дровами, становилось уныло. Лекарь, закончив со своими делами или отложив в сторону фолианты, потому что болели глаза, садился в кресло перед огнем и просто смотрел на языки пламени. Думал, думал, думал. Однако ничто не вечно, даже солнце и луна, и осеннее грязное, слякотное уныние замело чистым белым снегом, давая иллюзии… покоя?***
Белые хлопья аккуратно падали на землю, укрывая собой замерший мир, солнце падало все ниже в невозможности подняться, природа засыпала без трелей птиц и журчания рек. Зимой этот мир преображался. Белый, как одежда Е Байи и серебряный, подобно его пряди в волосах. Лекарь чувствовал сходство между собой и зимой. Колючий, подобно январскому морозу, он также щипал людей колкостями. Холодный и ворчливый как февральская вьюга, поющая сквозь трубы и щели. Но где-то там, за снегами и сугробами, незримые для всех, теплились ростки подснежников. Маленькие огоньки тепла к тем, кого Байи защищал и любил. Вот и сейчас лекарь стоял у окна, но взгляд его был направлен не на белые крыши и тротуары. Он держал в руках легкую занавеску и смотрел на аккуратную прожжённую дыру. Можно было бы подумать, что это постаралась свеча, но лекарь никогда не подносил огонь к окну. — Если твои шары спалят мои покои, сам принц камелотский тебя не найдёт, Кэсин, — Байи вспомнил, как ворчал тогда, глядя, как летают в воздухе мягкие наколдованные сгустки света. — Хэй, — обиделся Цзышу, что стоял у стола, — угрожаешь моему Кэсину передо мной же, так дела не делаются, — принц улыбнулся, слыша, как хихикает в стороне Чэнлин. — А я то думал, ты меня защищать будешь, — притворно надулся маг, играясь со своим произведением искусства, — а ты просто недоволен его подходом. М-да. Никакой ценности жизни. — Если ты спалишь мои покои, то сгорят все книги, все труды и все лекарства. Что такое твоя жизнь против этого? — Байи шутил, конечно, все это понимали, но разнимать шуточную перепалку никто не хотел. Все наслаждались колкими ответами, притворным ворчанием и тихим хихиканьем. — А ещё говорят, что это маги бессердечные, — Кэсин закатил глаза, — следующему, кто скажет подобное, я покажу вашу троицу: угрожающий лекарь без чувства симпатии и двое гадко хихикающих юношей. А я, бедный и несчастный, — он надул губы, — просто наколдовал свет и захотел сделать красоту. Позор мне, какой негодяй. — Отдай его в актёрскую труппу, высочество, — обреченно простонал лекарь, — я тебя прошу. Ты же видишь, что на сцене ему самое место. Лекарь смотрел на тюль, но не видел её. Он вспоминал тот вечер и свое брюзжание. «Если ты спалишь мои покои, то сгорят все книги, все труды и все лекарства. Что такое твоя жизнь против этого»… Сейчас все книги на месте: все новые заметки и пыльные фолианты, объеденные молью. А его нет. И действительно ли стоит оно того? Глубоко вздохнув, лекарь отвернулся от неожиданной находки, и прошёл к шкафу. Он надел тёплый дорожный плащ из плотной белой шерсти, накинул капюшон и отправился прочь из покоев. Добраться до места, когда шёл снег, стало тяжелее. Тропинки в лесу терялись, не давая найти верную дорогу, и идти приходилось по наитию. Вскоре Байи вышел к знакомому озеру. Странная атмосфера этого места окутала его. Глубокая, почти непреодолимая тишина стояла над водной гладью, скованной льдом. Лес, окружавший озеро, белым тяжелым войском защищал это место. И только снег падал, окутывая. Ровно, тихо, будто боясь коснуться земли. В стороне лекарь увидел алтарь. Мужчина подошёл к камню, на котором по осени они оставили несколько цветов и свечей. Цветы истлели, и их сдуло осенними ветрами, свечи догорели. Алтарь выглядел пустым. Целитель, что заранее зашёл в лавку и купил несколько белых лилий и пару свечей, сейчас аккуратно раскладывал подношения на природно выбитом водой ровном углублении. Белые цветы смотрелись на камне, усыпанном снегом, особенно чисто и изысканно. В пламени свечей не отражалось ничего, кроме скорби, как и положено алтарю. Лекарь опустился на колени, не боясь намочить их снегом, и аккуратно поклонился три раза. Затем выпрямил спину, и, все так же сидя, заговорил: — Это ты имел ввиду, когда сказал, что всегда будешь рядом с ним? Верной тенью света его подвигов и столбом великой страны, что он построит. Что твоя магия привыкла к Цзышу, и ты чувствуешь её желание окутать высочество защитой. Лекарь горько ухмыльнулся. Он помнил этот разговор. Через день после этого Кэсина похитят и запрут в Лабиринте. И Цзышу будет убиваться по тогда еще не своему, но уже любимому. — Что за глупое безрассудное благородство? Думая об этом, я понимаю, что поступил бы также, и ненавижу это. Ты взял и склеил нас всех, как чертова паутина сумасшедшего паука в бреду. Кто ещё мог додуматься сделать семью из одинокого лекаря, заносчивого принца и безродной сироты? Только безумный маг вроде тебя. И я позволил этому случиться. А потом ты просто взял и оставил всех. Байи покачал головой, не зная, как остановиться в своей речи. — Я всегда призывал тебя к стыду. Неявно, просто остужал слишком пылкие речи. И сейчас продолжу это делать, только попробуй закатить глаза. Надеюсь, что тебе стыдно, молодой человек. Что ты не преисполнен гордостью за свой, безусловно, смелый поступок. Тебе должно быть стыдно, что ты оставил нас. Что, не мог сверкнуть глазами и спастись, серьёзно? Байи почувствовал, что колени устали и взмокли от снега, на котором он сидел, но он продолжил: — Ты такие вещи вытворял. Сжечь целое поле? Пожалуйста. Остановить бессмертную дикую охоту? Только дайте найти ритуальные камни. Я не понимаю, почему ты просто позволил сжечь себя, Кэсин. И я не верю, что ты не мог спастись, тебе это по силам, я знаю. Дело в Утере? Ты думал, что он настолько безумен, чтобы убить нас троих? Нееет, ты ошибся, Цзышу бы он пощадил. Убил бы только меня да Чэнлина. И ты решил, что самому сгореть лучше? Если бы не было Чэнлина в этом уравнении, я бы сказал, что ты полный дурак, чудовище. Моя жизнь против твоей? Легко. Что есть у меня: фолианты да травы. И потому тебе должно быть стыдно. За недальновидность. Решив, что довольно отчитывать умершего человека, Байи решил рассказать о новостях: — Твой безумно обожаемый принц сейчас в изгнании. Его отец свято верит, что сын в одиночестве придёт в себя и забудет о тебе. А ребёнок, которого ты решил не оставлять на произвол судьбы, сейчас неизвестно где. Ушёл в поисках себя. Говорю так, будто обвиняю тебя в этом всём. Да, собственно, так и есть — все из-за тебя. Приглядывай там за ними. Особенно за Чэнлином, он так юн и совсем один. За мной можешь не смотреть, ничего со мной не станется, твоя защита мне не нужна. И постарайся не оторвать мне голову, что не уследил за питанием и режимом сна твоей любви, он слишком далеко. А я взамен, так и быть, не буду предъявлять за чудовищную дырку в моей тюли, неуклюжий ты монстр. Лекарь искренне улыбнулся. Он посидел немного в тишине, давая вопросам осесть в голове, как оседал снег, затем встал, поклонился, прощаясь, и ушёл, тихо шурша снежным покровом, нарушая безмолвный белый траур этого места.***
Один вечер целитель запомнил особенно. Он привычным движением накладывал в миску ужин, когда в небольшое открывающееся окно постучали. Байи отложил еду и увидел, что за стеклом находится большая черная птица. Немедля лекарь впустил замерзшего зверя, и тот, не стесняясь, подлетел к печи, садясь прямо на пол. — Грейся, я не спорю, но письмо отдай, — проворчал Байи, глядя на небольшой клочок бумаги, прикрепленный к лапке животного.«Привет, Байи. Не поверишь, откуда тебе придет это письмо. Я сейчас в Кайфэне. Путь был нелегким — ушло больше месяца только на то, чтобы дойти до границы Камелота. Но, я в порядке, и даже не стал доходягой,
— гласило начало письма, и лекарь прикрыл глаза, понимая, что это долгожданная весточка от Чэнлина. От того не было слышно вестей с середины сентября, и лекарь начал серьезно беспокоиться. Теперь же, пробегаясь глазами по вязи, в которой так четко прослеживалось его учение, он облегченно выдохнул. Этот сумасшедший ребенок писал, что находится в другой стране, и с ним все в порядке. Удивительно, что Чэнлин так далеко забрался. Лекарь до сих пор был не до конца уверен, что тот исполнит свои планы. На волне скорби и злости сказать можно многое, но находясь в пути многие недели и месяцы так легко передумать. Теперь же лекарь видел, что этот ребенок еще удивит их всех. Чувствуя легкую гордость за новости о друзьях, работе и здоровье, лекарь пододвинул к себе свежие листы бумаги и принялся писать. Чэнлин думал, что Цзышу сейчас рядом с ним, и Байи решил развеять эту мысль, сказав правду. Он написал про Про поместье, написал про Чуньцзе, напомнил о том, чтобы юноша следил за здоровьем, как и подобает настоящему лекарю. А когда мысль закончилась, Байи взял новый чистый лист и начал писать для Цзышу.«Я не знаю, чем ты там занят, но скорее всего, просто занимаешься добровольным самобичеванием,
— такова его натура: начать с надменной снисходительности. Он переживал о Цзышу. Долгое время лекарь ждал весточки от него, хотев дать время освоиться, но теперь решил написать первым, поняв, что, видимо, не дождётся. Байи вспомнил о Чуньцзе, о котором упоминал в весточке Чэнлину, и решил напомнить принцу о празднике тоже. Не зная, как тот живёт, лекарь мог только представить одинокие дни, холодные ночи и потухшие глаза. Решив, что нужно это исправить, целитель прямо в письме погнал принца в город на праздник. Байи рассказал о многом. О замке, что готовится к новому году, об украшениях. А когда вспомнил лианы, наколдованные Кэсином, в голову пришли мысли и о дыре на занавеске.Сказать тебе честно, Цзышу, я чертовски рад этой прожженной дыре. Он пришел ко мне с одним рюкзаком: без одежды, без вещей. Только он и его магия. А после с рюкзаком ушел Чэнлин. И я, черт возьми, рад, что даже такая мелочь в моих покоях будет напоминанием о нем. Хоть что-то, что он оставил для нас.
Он писал и писал, выводя чёткие линии, рассказывая о том, что сходил к алтарю, принёс лилии, как и обещал его высочеству. А когда понял, что принц, читая это, будет давиться слезами, решил успокоить в своей особенной манере. Послание лекаря было очевидным: «будь в порядке, высочество». Несмотря на боль, скорбь, будь в порядке. Живи и карабкайся дальше, даже если не хочешь. Оставил в конце закономерную угрозу, чтобы послание точно дошло до больной головы:Надеюсь, ты в порядке, мой принц, потому что если это будет не так, то злющий дух Кэсина оторвет мне голову, когда я в следующий раз приду к его озеру. Так что ради моей головы, Цзышу, будь в порядке.
Лекарь оставил подписи, снова прошёлся по письмам с твёрдым желанием с утра же отправить их получателям. Хотя бы за Чэнлина можно было переживать чуть меньше.***
У Камелота было много проблем, но проблема прекрасных празднеств перед этим королевством не стояла. Тронный зал украшали красные ткани, горели свечи, звучала музыка. Под шумный гомон танцующих ног лекарь опустился за стол и принялся за чудную утиную грудку с травами по местным рецептам. Чуть далее восседал Утер. Его задумчивость граничила с легкой апатией, но король был обязан открыть празднование нового года, так что даже если он хотел уйти, то не мог себе позволить. За прошедшую осень его плечи чуть поникли. Для невооруженного глаза незаметно, но Байи знал своего короля с юношеских лет, и целительский наметанный глаз различил усталость: душевную и болезненную. Король, заметивший внимание лекаря, взглянул на него и рукой подозвал к себе. Стул тихо скрипнул под встающим человеком, и через несколько мгновений целитель опустился около трона. — Если вам нехорошо, ваше высочество, — сказал Байи, легко склонив голову, — вы должны говорить об этом сразу. — Всего лишь была тяжелая осень, — отмахнулся король, хватая рукой кубок с вином, — люди часто болели. — Дождливая сырая погода, мой король — враг человеческого здоровья. — Но ты отлично справился, как и всегда, — возразил Утер. — На то я и придворный лекарь, — они помолчали немного. Байи видел, что короля нечто тревожит, и поговорить он хотел о чем-то более важном, чем о сезонных простудах. Мужчина предпочел замолчать, давая возможность собраться с мыслями. — Цзышу писал тебе? — спросил он в итоге, аккуратно вертя кубок с вином из стороны в сторону. — Нет, — честно ответил лекарь, — я написал ему пару недель назад. — Хорошо, — король кивнул своим мыслям, — это хорошо. Я хочу, чтобы ты рассказал мне, что он ответит, когда ответ придет. — Этично ли это? — задался вопросом Байи невзначай. — Я король, господин Е, — отчеканил Утер, — вопросы морали оставьте философам, живущим в бочках. Человеку, отдающему приказы казнить и миловать, не до этики, когда дело затрагивает его подданных. — Да, ваше величество, — лекарь чуть склонил голову. Отец хотел узнать, как дела у сына — история понятна, однако методы у Утера соответствующие его прозвищу. — Это первый Чуньцзе, когда я не вижу его, — сказал король то ли себе, то ли лекарю, то ли вину, на которое он смотрел. Байи гадал, хотел ли выплеснуть Утер печаль сам по себе, или дело было в алкоголе. Внутренний целитель шептал знакомое: «Найти рану и вылечить», — я многое сказал ему, господин Е. Что предпочел бы спасти Элейн, а не его; что не жалею о том, что вынес решение о казни. Всё, что я сказал, было правдой. Но я сказал не всё, — грустно выдохнул король. — Что бы сказала леди Элейн? — спросил Байи, тоже беря в руку бокал вина. — Что я все испортил, очевидно, — хмыкнул тот, — помнишь, как она заставила покраснеть старейшину Клиод на совете? — У нее всегда и на все было свое мнение, — поддержал Байи, — сказать старейшине, что его слова больше похожи на грязные предсмертные стоны барсука — это сильно. После этого я зауважал ее. — А я полюбил, — вино облегчало и утяжеляло одновременно. Руки, ноги, даже голова — все ощущалось помятым, расквашенным. И было так легко поддаться воспоминаниям, — она так ждала этого ребенка. Холила живот, готовила одежду. Сначала заставила меня научиться стругать, а потом дважды заставляла переделывать кроватку, чтобы было идеально. — И суровый король после напряженных совещаний шел в мастерскую, чтобы снять мешающую корону и стругать дерево, — хохотнул лекарь, вспоминая тоже. Где-то на фоне горели свечи, танцевали люди, — а потом ты приходил ко мне, потому что все ладони были в занозах. — А ты был и рад подливать в мазь сок крапивы, чтобы я метался по комнате. — Это было смешно, — лекарь пожал плечами, — должна же быть хоть какая-то польза от моей должности, — они легко посмеялись и затихли. — Цзышу думает, что я ненавижу его за смерть Элейн. Он сказал это. — А ты? — Я тоже так думал, — честно признался король, — я видел в нем ее глаза, ее улыбку, ее характер. То, как он игнорировал старейшин, меня, уехал в эту деревню за Дикой охотой, хоть я запретил. Прям как она — на все свое мнение, — вино в бокале закончилось, и король подозвал слугу, чтобы тот принес новый кувшин. Когда вино разлили по кубкам, Утер продолжил, — но теперь его нет рядом, и я думаю о том, что все это чушь. — Так призови его обратно, — предложил лекарь, — пусть даже не как сына, а как подчиненного. Он не смеет противиться твоим приказам. — Нет, — тот покачал головой, — не могу. Он сбился с пути, позабыл мои учения. Цзышу не видел гибели Элейн, не видел затухающего блеска ее глаз на окровавленной кровати. Он был слишком мал, чтобы видеть и участвовать в войне. Я понимаю, почему он не признает ужасов магии. Потому что не было примеров. Вместо этого он видел смерть своего, — король неосознанно скривил рот, будто говорил о чем-то крайне противном, — своего мага, — «Назвать Кэсина возлюбленным ты так и не решился», — подумал про себя Байи, — и всё в его голове смешалось: где добро, где зло. Он запутался. Одиночество успокоит его. Я верю, что он переосмыслит все. Поймет, соскучится, затоскует и вернется. Воистину забота родителей о несмышлёных детях безгранична и многогранна, будто свет падающей звезды. Что лучше: запрещать все и контролировать; разрешать и не вмешиваться; отправить на произвол судьбы? Утер хотел строгости и дисциплины. Байи старался не вмешиваться, только наблюдал. И, видимо, они оба оказались в опале. — Он вернется, — честно ответил Байи, и все поняли подтекст. Да, Цзышу вернется. Но не факт, что ты увидишь его, Утер, не факт, что он «одумается». Он просто… вернется. — Я надеюсь, — сказал король, и лекарь услышал в нем тихое: «Я надеюсь, что он не забудет меня».***
«Твоя голова может быть в порядке, и никто ее не оторвет, господин Е. Я сходил в близлежащую деревню за едой и несколькими фейерверками,
— гласило начало письма, которое принес ворон поутру. Байи был в покоях и занимался уборкой, когда аккуратный стук клюва по стеклу отвлек его. На письме не было печатей, но целитель сразу понял, от кого оно. Он быстро развернул бумагу, и принялся читать.Я рад, что с вами двумя все в порядке. За Камелотом ты приглядишь, дорогой лекарь, но я переживал о Чэнлине. Недавно пришло письмо от него. Он не был многословен, но все же рассказал немного о своей жизни. Хотелось бы послушать о его путешествиях вживую, правда? Думаю, он видел много всего.
Лекарь хмыкнул, когда понял, что первые два абзаца Цзышу посвятил беспокойству обо всех кроме себя: о нем, о Чэнлине, о Камелоте, дорогу к которому стоило забыть на ближайшие лет десять. Человечный принц — потрясающе.Спасибо, что навещаешь его. Я хотел устроить здесь небольшой алтарь, но потом передумал. Это кажется чем-то… неправильным? То место было идеальным для него: полное отражение красоты его магии. Все остальные алтари дома или в саду будут недостойны. И я оставил эту затею.
Думать о том, что Цзышу не упомянет Кэсина, было бы странно. «Третий абзац, и после беспокойства о других пришло время скорби, — грустно хмыкнул лекарь, — Цзышу, Цзышу…»Мне не хватает его, Байи. На самом деле, не хватает вас всех, но его…
— Не стоит объяснений, высочество, — вздохнул лекарь, — я достаточно пожил, чтобы понять, о чем ты.Думаю, ты захочешь услышать, как я устроился. Поместье оказалось в приемлемом состоянии. Я здесь один, но это не печалит меня, наоборот, было бы гораздо хуже, будь здесь слуги. Я чувствую нужду в этом одиночестве.
«И только теперь ты соизволил, наконец, сказать что-то о себе», — фыркнул мысленно целитель.Нагружаю себя работой, как только могу. Таскаю камни в саду, ремонтирую стены и крышу, меняю доски в полу. Многое из этого я не умел, но приходится учиться, и это, честно говоря, здорово отвлекает. Мысли мучают ночью, возвращаясь в кошмарах. И тогда я стал нагружать себя еще больше, чтобы падать на кровать убитым каждый день. Я слышу его крик, вижу тот огонь. Просыпаюсь каждую ночь, потому что кошмары такие реальные. Будь ты здесь, господин Е, ты бы засунул мне в глотку какую-нибудь сон-траву без спросу, а я бы и не возражал. Все бы отдал, чтобы пропасть во сне на несколько лет. А когда проснусь, чтобы не чувствовать боли от воспоминаний. Несбыточные мечты такие притягательные, да? Береги себя, Байи, и пиши мне иногда. Цзышу»
Лекарь свернул письмо, посмотрев на неровные края, и думал только о том, что сказал бы король на эти мысли. Возможно, Утер решит, что Цзышу мучается кошмарами, потому что казнь была жестокой, и не суть важно кто горел. Было бы хорошо, если бы король воспринял речи о сон-траве как попытки освободиться от ненужных мыслей, как он и хотел. В целом письмо могло и порадовать короля, поэтому Байи отправился в Тронный зал. Утеру было бы неплохо услышать, что его сын трудится простым рабочим каждый день. Что он не боится тяжестей, инструментов и грязных рук. В Тронном зале кроме них не было никого, и стояла тишина. Король читал письмо сына, адресованного не ему, и Байи подумал, что того должна переполнять обида, даже если король не способен вычленить ее из других чувств. Когда письмо закончилось, король глубоко вздохнул и посмотрел на лекаря: — Что думаешь? — Принц работает не покладая рук, ваше высочество, — осторожно сказал лекарь, — это достойно похвалы. — А остальное? — Его кошмары — результат пережитого волнения. Увидеть подобное не каждый сможет без последствий. Это нормально, — «Ты же должен понимать его, Утер», — подумал про себя лекарь. — Даже, — король вновь поднял взгляд на письмо и громко зачитал, — «Мне не хватает его…» — это тоже нормально? — Дай ему время, Утер, — устало выдохнул лекарь. Когда его величество смирится уже, что Цзышу влюблен? — ты отправил его в изгнание, так дай ему время справиться со всем. — Я просто хочу, чтобы мой сын вернулся ко мне, — также устало выдохнул король. «Нужен ли тебе твой неидеальный сын или сияющий принц Камелота?» Когда аудиенция закончилась, лекарь вышел из Тронного зала и медленно побрел назад к своим покоям. Коридор, направо, коридор, налево. Дорога петляла вдоль каменных стен и свечей, освещающих ее, но Байи не замечал этого. Он просто шел и думал, составляя в голове планы лечения и откидывая варианты. Кто-то мог бы возразить, что душа и тело — не одно и то же. Если одно лечится мазью и настойками, другое никогда не спасти травами и рецептами. С этой стороны, разумеется. Но все же душевные переживания были так похожи на, например, фурункул. Скажем, человек поранился. Кто-то ранится гвоздем или ножом, а кто-то тяжелой ситуацией. Боль и обида нарастает, расползаясь на месте раны, образуя большой гнойник. Что может сделать человек сам? Сделать теплый компресс. Несложно и снимает боль, правда, временно, потому что убирает симптомы, а не лечит. Например, Цзышу, который наложил теплый компресс области своего уставшего тела, нагружая себя работой. И все лишь для того, чтобы убить боль душевную. А его отец уходит в тотальное отрицание своей неправоты и своих жизненных принципов, чтобы совесть не болела. Что может сделать лекарь? Вскрыть болезненный фурункул, сделав надрез. Он должен подойти к процедуре медленно, обстоятельно, подготавливая инструменты. А после — болезненный надрыв и выход гноя, что мешал нормально жить. Может быть, стоит попробовать?