Профессор Дж. Оуэл
***
20 октября
— Вы хотели меня видеть, профессор? Свет в кабинете Макгонагалл был не таким, как в остальных помещениях. В казармах он был ядовито-желтым, словно кислый лимон. Здесь же из лампы лились тепло-оранжевые, как спелые мандарины, лучи. Пожилая леди строго посмотрела на остановившуюся у дверей Гермиону, отрываясь от документов. — Да, мисс Грейнджер. Присаживайтесь. — Спасибо, я постою. Ей не нравился тот тон, с которым к ней обратилась Макгонагалл. Профессор пыталась сохранять свойственную ей мягкость, однако стальные нотки в ее интонациях однозначно говорили о причине встречи. Как и об ее исходе. Гермиона понимала: вскоре последует предложение, от которого нельзя будет отказаться. — Мисс Грейнджер, Вы умная и сильная ведьма, потому я не собираюсь ходить вокруг да около. Вы не боец. Гермиона думала, что эти слова не принесут столько боли. Тупой боли, пульсирующей в районе груди. Со смесью усталости и привкусом крови на губах — той самой крови, которую она никак не может остановить со времени последней битвы. Девушка сглотнула, медленно моргнув. На ее лице не отразилось ни эмоции. — Я польщена тем, что Вы отложили свои стратегические обязанности на время, чтобы сообщить мне об этом, профессор, — монотонно проговорила Гермиона. — Я могу вернуться в казармы? Не это она должна была сказать. Вовсе не это!.. — Не валяйте дурака, мисс Грейнджер! Вы достаточно умны, чтобы понимать это сами. Слышать осуждение в голосе профессора было неприятно. Гермиона на миг почувствовала себя школьницей, написавшей в домашнем эссе невообразимую чушь. — Я отлично это понимаю и отдаю себе отчет в происходящем. Я не лучший боец, это правда. Но я не вижу смысла говорить об этом. Если стоит выбор между тем, чтобы сражаться, и тем, чтобы сидеть в укрытии, я в любом случае выберу первое. Повисло молчание. Макгонагалл смотрела на нее, не отрываясь, какое-то время. — Но Вы также можете сражаться своими мозгами, Гермиона. — Что Вы имеете в виду? Профессор вздохнула. Она нервным движением сняла свои очки, откладывая их на край стола, хоть и пыталась замаскировать свое волнение. Было видно, как пару секунд она собиралась с мыслями. — В Ордене действует отдел по расшифровке проклятий и созданию контр-заклинаний. Мисс Элизабет, одна из его руководителей, считает Вас подходящей кандидаткой на роль нового сотрудника. Гермиона вполне поняла, что это для нее означает. Безвылазная жизнь в затхлых подземельях. Еще больше смерти вокруг, еще больше ответственности. А их миссии с Роном?.. — Мой напарник и я, мы достаточно хорошо сработались… — Мы найдем мистеру Уизли нового напарника. Не менее способного. Гермиона слышала о работе в лаборатории. Только простаки считали, будто исследователи просиживали штаны, балуясь с магическими формулами день и ночь напролет. На самом деле их работа — сущий ад. Именно эти люди ответственны за жизни большей части армии. Они лечат, они защищают, они несут ответственность за гибель людей, если что-то идет не так. И, зачастую, новые формулы испытываются не на ком ином, как на новоприбывших умирающих пациентах. Когда нет времени ни на что иное. Это одно из подразделений лаборатории — скорая помощь, которая, узнав о новом проклятии, выезжает на место, пытается расшифровать структуру на месте и спасти тем самым человека. Иногда им это удается. Иногда пациенты умирают в еще более страшных муках, чем были им уготованы. А еще эти люди создают контр-заклинания. И за всю свою работу сталкиваются с настолько огромным количеством черной магии, что порой сходят с ума. Теряют здоровье. Зрение. Возможность иметь детей. Эти люди — первые, кто попадает под проклятия отложенного действия, первые, кто берет на себя удар при исследовании добытых Орденом артефактов. Они первые во всем. Они первые и погибают. Гермиона подняла взгляд на Макгонагалл и только сейчас смогла различить невыразимую боль, застывшую в серых глаза профессора. Боль и обреченность. — Это ведь приказ, не так ли? — тихо проговорила Гермиона. — А вовсе не просьба. Макгонагалл молчала. Но ее взгляд — о, ее взгляд говорил о многом! Безмолвное, тихое и обреченное согласие. Она опустила голову так, чтобы не было видно глаз; плотно сжала губы. Вдохнула через рот, тихо, размеренно, но невыразимо больно. — Они детально изучили Ваше досье и пришли к выводу, что Вы станете отличным сотрудником. Но… Памятуя о Ваших заслугах, я даю Вам шанс отказаться. Гермиона приоткрыла было рот, но Макгонагалл продолжила: — Но прежде, чем дать мне ответ, подумайте, мисс Грейнджер. Хорошенько подумайте! У нее был выбор. Она могла выбрать обстоятельства собственной смерти. Многие лишены этой роскоши.***
Элизабет и Бенедикт были самыми опытными работниками лаборатории. Ее лидерами. Идейными вдохновителями. А еще, несмотря на отсутствие колец и соответствующих документов, они были самой настоящей семьей. За месяц работы в лаборатории Гермиона узнала, что Бенедикт не раз уговаривал свою спутницу по жизни сменить работу в лаборатории на что-нибудь другое, менее опасное для здоровья, однако Элизабет наотрез отказалась. Требовательный лидер, суровая дама, не терпящая отговорок, — она была на самом деле прекрасным идейным вдохновителем всей лаборатории. Женщина прекрасно понимала, где ее место. Она посвятила работе с темными проклятьями лучшие годы своей жизни. Не остановилась даже тогда, когда левый глаз оказался под угрозой полной слепоты. А в день, когда ей поставили диагноз — бесплодие, — лишь укрепилась в мысли о том, что члены лаборатории — ее большая семья. Так оно и было. Гермиона прониклась к обоим невероятной симпатией. Разумеется, она питала теплые чувства ко всем членам исследовательского центра, однако Лизи и Бен навсегда остались в ее сердце. Они никогда не позволяли присутствующим падать духом. Атмосфера ужаса перед лицом темных искусств, которая должна была бы царить в помещениях, словно по волшебству сменялась теплой аурой поддержки и одухотворенности. Прочитать ее можно было в глазах каждого. Цель, высшая цель, ради которой они здесь собрались, медленно пленяла умы новоприбывших и прочно вклинивалась между прочими жизненными установками. Они спасали жизни. И их уверенность в собственном выборе оставалась непоколебимой — ни тогда, когда они одерживали очередную победу над проклятьями, ни тогда, когда они хоронили товарищей. Гермиона засиживалась ночами в лаборатории, изучая новые формулы и делая заметки. Лизи часто нагружала ее работой, впрочем, девушка совсем не возражала. Только изнурительная мыслительная деятельность помогала ей держаться на плаву. Ведь теперь она жила в отдельной комнате. И не виделась с Роном и Гарри около месяца. Одиночество грызло ее, не переставая. Кусало за бока. Вгрызалось в горло. Подгоняло страх, который зародился в ней еще в тот первый день, когда она переступила порог лаборатории. Страх, что назад пути не будет. Ведь сколько бы она ни восхищалась самоотверженностью Лизи и Бена, она не была готова идти на такие же жертвы. Однажды ночью Гермиона заносила отчет в ее кабинет. Внутри оказалось пусто. Голубоватый свет мигающей лампы тускло лился внутрь через прикрытые жалюзи: основное освещение было включено лишь в главном зале. Сквозь полутьму Гермиона смогла различить множество фотографий Лизи и Бена с довоенных времен. Молодые ученые, преданные делу. Счастливая пара на отдыхе у берега моря. Их фотографии в горах. Именно в тот день, среди вороха важных бумаг, к которым присоединилось и исследование Гермионы, та случайно увидела черно-белый рисунок ребенка, старательно и с чувством вычерченный неумелой, но твердой рукой. Такого же кудрявого, как Бенедикт. И с такими же смеющимися глазами, как у Элизабет. Эта простая, человеческая потеря оставила в памяти еще тогда юной Гермионы ничем не смываемый отпечаток. И за смеющимися глазами она увидела столько боли, сколько едва способна вместить в себя человеческая душа. Она вернулась в свою каморку, роясь в ворохе чувств, наполнивших ее душу. Рваные клубки, лихорадочно переплетенные когтистой лапой, — вот что творилось внутри. И жизнь не стала проще, когда она увидела одинокую записку на кровати. «Сегодня в час ночи у самого необычного дуба в Йоркшире, Хамблтоне, неподалеку у той самой деревни. Я думаю, ты сразу догадаешься, о чем я. Твой Рон»***
Едва Гермиона трансгрессировала на место, она сразу поняла, что не прогадала: в нескольких метрах впереди, опершись спиной на впечатляющих размеров дуб, стоял Рон. Он скрестил руки на груди, задумчиво глядя в сторону расположившейся в низине деревушки. Редкие огни вычурных домов казались светлячками на расстоянии. — Как мы познакомились? — Гермиона сделала несколько шагов в его сторону. Рон повернулся к ней, и лицо его озарилось улыбкой. Что-то теплое промелькнуло в глазах. — Проще вопроса и быть не может. Мы ехали с Гарри в одном купе в Хогвартс-экспрессе, когда ты внезапно ворвалась к нам. Ты искала жабу Невилла. То, с каким счастьем он смотрел на нее, заставило Гермиону против воли растянуть губы в улыбке. Даже несмотря на то, что она почти не спала третьи сутки. — Ты пытался продемонстрировать Гарри какое-то шуточное заклинание своих братьев, применив его к своей крысе. Стоит ли говорить, насколько провальной оказалась затея. Рон хмыкнул, мягко хватая подошедшую Гермиону за предплечья и притягивая ближе. Оказавшись в его полуобъятиях, она с удивлением заметила, что чувствует себя невероятно комфортно. Прикрыв глаза, Гермиона позволила себе на секунду раствориться в запахе цветущего луга и свежескошенной травы, который исходил от Рона, и уткнутся носом в его потрепанную куртку. Его руки приобняли ее за плечи, притягивая ближе. — Мне так вас не хватает. Обоих. Я ужасно соскучилась, — с чувством проговорила Гермиона. Неожиданно для самой себя она отметила, что к глазам ее подступают предательские слезы. Нос защипало. — И мы, Герм. И мы. Ты представить себе не можешь, насколько. Гермиона все же открыла глаза, мягко отстраняясь. Тепло, исходившее от друга, было способно заставить ее в одночасье размякнуть, а терять голову в военное время нельзя ни при каких обстоятельствах. — Могу представить, — со смешком заметила Гермиона, понадеявшись, что голос не выдал той несдерживаемой теплоты, которая разлилась внутри нее. — Особенно учитывая, как Гарри отреагировал на весть о моем отъезде и работе в лаборатории. Рон помрачнел. Гермиона заметила это сразу, и поток ее речи прервался, словно наткнулся на невидимый камень. Он помолчал несколько секунд, уткнувшись взглядом в зеленую траву. Затем он посмотрел на нее исподлобья. — Тебе и правда не стоило браться за эту работу. — Рон, — устало и терпеливо протянула Гермиона. Она ничем не показала, как больно царапнули ее сердце его слова. — Мы уже это обсуждали. Вы с Гарри не вправе выбирать, что для меня лучше. Тем более, несмотря на строгую изоляцию из-за возможности заражения, мне вполне… нравится эта работа. Да, она сложна и кропотлива, но я получаю от нее невероятное удовольствие. Рон отвернулся от нее. Он положил согнутую в локте руку на дерево, чуть повыше своей головы. Взгляд его был устремлен на магловскую деревню, уютно уместившуюся среди холмов, плечи — напряжены. Гермиона помедлила с секунду, прежде чем сделать пару шагов в его сторону и осторожно положить свою ладонь на его плечо. — Рон? Он тяжело вздохнул, но так и не повернулся к ней. — Моя мать чуть с ума не сошла, узнав, куда тебя отправили. Она так громко возмущалась, называла этот поступок «неслыханной бесчеловечностью», — ее рука крепче сжалась на его плече. Он запнулся, шумно вдохнул. Его взгляд на секунду опустился в густую траву под его ногами. — Гермиона, если ты давала свое согласие, надеясь, что тебе «повезет», — ты совершила большую ошибку. — Рон, — устала выдохнула Гермиона. Его рука — большая, с огрубевшей от времени кожей — легла поверх ее миниатюрной ладони. Он повернулся к ней, не разжимая пальцев. — Я не верю, что ты осознанно шла на такие жертвы. Ты должна знать, что в этой профессии в мирные годы работают не более семи лет. У них нет детей. Немногие из них доживают до сорока. Они богаты и уважаемы, у них много медалей и почетных званий, их дети имеют право унаследовать графский титул. Но они инвалиды. И наследовать их титулы зачастую попросту некому. — Рон! — Гермиона отвернулась, попытавшись вырвать свою руку, но он крепко держал ее. И вместо того, чтобы отпустить, приобнял ту за плечи, притягивая ближе. Гермиона попыталась было для вида оказать сопротивление, но уже скоро оказалась в цепких лапах ее друга. — Прости. Прости, что поднял эту тему. Давай забудем. У Гермионы не было возражений. Однако, ловко извернувшись, она смогла ослабить хватку друга и повернулась к нему лицом. Сама не зная, что она хотела сказать, Гермиона приоткрыла рот и через несколько секунд вновь его прикрыла, вздыхая. Она опустила голову, прижимаясь ею к его груди. Так они простояли в полном молчании с минуту. — А Гарри? — неожиданно нарушила молчание Гермиона. — А что Гарри? — с непониманием спросил Рон. — Он не собирался прийти? Гермиона заметила, как едва заметно напряглись руки Рона, став почти деревянными. Ее друг молчал. — Нет. — Он, вероятно, очень занят? — со свойственной ей простотой спросила Гермиона, поднимая голову и глядя теперь на лицо Рона. — По правде говоря, Герм, он не то что бы в курсе этой встречи. — О… — протянула Гермиона, не сумев скрыть своего удивления. Она опустила взгляд, задавая вопрос и отлично отдавая себе отчет в том, что ответ может поставить ее в неловкое положение. — Почему же? — Потому что я хотел провести время с тобой. Только с тобой. Гермиона не смогла поднять взгляд. Она уставилась в пуговицы его рубашки, едва заметные под наспех накинутой сверху курткой, и рассеянно полагала, что, умей она краснеть, она уже сейчас стала бы похожа на рака. Еще несколько секунд проползли в ничем не нарушаемой тишине. Гермиона прочистила горло. — Учитывая обстоятельства, возможно, это не самое разумное решение. Ее тихий ответ не смутил его. — Напротив, в такое время, в которое мы живем, это самое разумное решение из всех, принятых мною. — На войне все мысли и заботы должны крутиться вокруг завтрашнего дня. — Но не у всех он будет. Гермиона вздохнула. Она вновь опустила голову, прижимаясь к его груди, и направила свой взгляд на теплые огни деревни. Еще год назад подобный разговор заставил бы ее краснеть, плакать, смеяться. Но сейчас она ощущала лишь пустоту и усталость. Как будто из-за того, как не вовремя исполнилась мечта ее юности. Она вдыхала холодный воздух, вслушиваясь в шелест листьев у макушек крон. Конечно, она предполагала, что дела так могут обстоять. Но узнать об этом наверняка было все же не менее удивительно. — Ты знаешь, мы могли бы попробовать, — выдохнула Гермиона, не поднимая взгляда. Рон вздохнул, и она почувствовала, как слегка расслабились руки, спрятавшие ее в защитный кокон. — Да, — растеряв все свое красноречие, ответил ей Рон. — И я бы ни секунды не жалел об этом. Гермиона вновь повернула голову, глядя ему в лицо. Их первый поцелуй случился в Хамблтоне.***
Голову прострелила страшная боль. Из глаз брызнули слезы, и Гермиона резко прогнулась в пояснице, словно пытаясь сбросить чью-то хищную лапу со своего лица, но бур, сверливший ее разум, продолжал въедаться в ментальные щиты. Лишь отголосок сознания смог сообщить ей, что она, по-видимому, лежит на чьих-то руках. Однако боль, с которой нечто вгрызалась в ее голову, отбрасывая и кромсая все лишнее, что попадет под руку, та звериная жестокость, жажда крови — все это не давало ей вздохнуть. Гермиона почувствовала, как слезы катятся по ее щекам, но слезы эти казались чужими. Визг, нечеловеческий вой, переходящий в хрипы, едва доносился до ее ушей. И лишь та малая живая часть сознания говорила ей о том, что этот крик — ее собственный. Что ее собственное горло разодрано до хрипоты, и она, словно раненый зверь, извивается в агонии, не в силах взять над собой контроль. Шепот становился громче. Тот самый, что преследовал ее с первого перемещения. Завывал заупокойные молитвы, но едва ли она была в состоянии различить хоть одно слово. С ней оставался лишь холод. Жгучий, раздирающий кожу до кости холод. Везде, где ее касались чьи-то руки. Гермиона услышала ругань. А потом открыла глаза. Больничное крыло. Утренний свет мягко пробивался через витражи, гармонируя с оранжевыми камнями кладки. Запах лекарств привычно дразнил ее рецепторы, и Гермиона поморщилась. Дотронулась до лба, однако вместо просверленной дыры ощутила вполне себе целую человеческую кожу без намеков на повреждения. Она отдернула пальцы, прищуриваясь, однако не нашла на них ни следа крови. События минувшей встречи с Темным Лордом медленно складывались в ее памяти. Что только что произошло?.. — Ах, моя дорогая, вот ты и проснулась! Мы все с ума чуть не посходили! Полная дама лет шестидесяти выплыла из-за белой занавески совершенно неожиданно. Всплеснув руками, она принялась хлопотать вокруг Гермионы, выкладывая на прикроватную тумбочку множество зелий и снадобий. — Это же надо подумать! Как это Вас, мисс ДеБелло, угораздило попасть в такую передрягу? Еще и в Запретном лесу! — Запретном лесу? — прищурившись, пробормотала Гермиона. Что, во имя Мерлина, она пропустила, пока спала? — Ах, ну как же! Я-то полагала, Вы мне, мисс, и расскажете, в чем дело. Выходит, Вы и сами не помните, что там делали? Гермиона нахмурилась. Нет, не помнила. Что легко могло объясниться очередным скачком, который для нее еще не наступил. Однако сама мысль о том, что она могла в недалеком будущем отправиться за чем-то в Запретный лес представлялась ей весьма и весьма сомнительной. — Кто вообще сказал, что я там была? — с понятным недоверием уточнила Гермиона. Медсестра вздохнула, как обычно и вздыхают пожилые леди ее возраста, когда внуки заставляют их напрасно волноваться. — Весьма надежный источник. Один блондин со Слизерина, кажется, Малрой, или как его там, привел Вас на закате ко мне. Выглядели Вы ужасно потрепано! Признаюсь, я страшно перепугалась, увидев, как Вы себя чувствовали. Кровь из носа, прокушена губа, одежда в грязи и осенних листьях! Вы едва волокли ноги. — Я пришла сама?! — совсем невежливое восклицание Гермионы разрезало зал. Медсестра замолкла, а девушка резко смутилась. — Извините, что перебила. Просто это была… неожиданная новость. Я не помню, чтобы я бодрствовала до этого момента. — Такое бывает после пережитого стресса, — попыталась ее успокоить медсестра. — Я и без диагностики заметила, что, когда вы двое сюда явились, Вы, мисс, были не в совсем сознательном состоянии. Гермиона вновь нахмурилась, анализируя сказанное. По всему выходит, что Малфой нашел ее у Запретного леса и приволок в больничное крыло. Возникает множество вопросов. Во-первых, почему Запретный лес, во-вторых, почему Малфой, в-третьих, не был ли он тем самым человеком, что причинил ей такую сильную боль, а в-четвертых, зачем ему помогать ей? — Извините, Вы уверены, что фамилия того юноши именно Малрой? Мне на ум приходит лишь Малфой со Слизерина. Блондинов там немного. — Ах, возможно, милочка, — дама махнула рукой, спешно читая этикетки баночек. Протянув ей одну из них, она командирским голосом добавила: — На вот, выпей. Гермиона безропотно подчинилась, проверив между делом жидкость на запах, цвет, ее реакцию на свет и взбалтывание. — Что за студенты пошли, в самом деле! Не травить же я Вас здесь собираюсь! — возмущенно уперев руки в бока, проворчала медсестра. Гермиона сделала глоток и вернула склянку на стол, нисколько не смутившись. — Поверьте, если бы я безропотно выпивала все, что мне дают, я сейчас лежала бы не в лазарете, а в гробу.***
— И что, тебе назначили отработку? — Юста, забавно выпучив глаза, болтала ногами и внимательно смотрела на Гермиону. Та в свою очередь распласталась на кровати, безэмоционально подбрасывая в воздух флакон с таблетками и вновь и вновь его ловя. Ответа не последовало. — Я думаю, мысли Гермионы сейчас далеко, — закатывая рукава идеально белой рубашки, ответила за нее Елена. Она слишком сильно напоминала Паркинсон в ее худшее годы. Особенно своей белоснежной чистокровностью. Под «белоснежностью» Гермиона привыкла понимать не только то, что Елена была белоручкой в ее глазах. Эта девушка заботилась о своем внешнем виде больше всего на свете. Хотя, возможно, мысли об идеальном замужестве могли потеснить эти дамские заботы на пьедестале. Что за нелепое существование. — Нет, я вполне себе здесь. Просто не могу рассказать вам всей истории. Елена неопределенно хмыкнула, покрутившись перед зеркалом и проверив, что на рубашке нет ни одной лишней складки. — Гостайна? Понимаем. — Серьезный пробел в памяти, — пытаясь скрыть свое раздражение, ответила Гермиона. Елена в ответ пожала плечами, словно ее этот разговор не интересовал. Не прощаясь, она вышла за дверь. Соседки переглянулись. — Не знаешь, что с ней не так? — поинтересовалась Гермиона, внутренне уже давно ответив на этот вопрос. Ни один мускул, однако, не дрогнул на лице ее собеседницы. — Елена злится, — отстраненно заметила Юста. Ее взгляд, будто направленный на что-то вне нашего мира, очень напоминал взгляд Полумны. Гермиона фыркнула и закатила глаза. Конечно, Елена Грин злится! Юста посмотрела на девушку, слегка нахмурив брови. — Ей очень больно. Почти так же, как и тебе. Но она научилась жить с этой болью и злится на тебя за то, что ты слишком сильно увязла в своей. Эти слова заставили Гермиону задуматься. Впрочем, не достаточно надолго. — Я не думаю, что Елена имеет хотя бы малейшее представление о том, что пережила я. Так что вместо того, чтобы злиться, она могла бы просто принять как факт, что люди бывают разные и не каждого в состояние отчаяния приводит новость об отсутствии новой кофточки к Рождеству. Юста медленно покачала головой. Воцарилось короткое молчание. — Ты считаешь себя умной, Гермиона. Иногда это действительно так. Но, помимо прочего, твои суждения закостенели. Ты — героиня своей трагедии, в которой есть мученица, праведники, дураки и отпетые злодеи. Иногда ты видишь лишь то, что хочешь видеть. Но еще никогда ты не пыталась заглянуть внутрь человека и спросить себя, почему он такой. Возможно, тогда у героев пьесы сменились бы роли. Юста сказала это без малейшего упрека и, пожелав удачного дня, скрылась за дверью. А Гермиона продолжила лежать, глядя в потолок. И, несмотря на то, что Юста говорила о Елене, мысли Гермионы крутились вокруг совсем другого человека. Так почему Том Реддл… такой? И что он хочет от нее?