Эта клетка для двоих

Малый Дворец больше не ощущался домом. Это странное открытие для Дарклинга, и болезненное для Александра, мальчика который делал все, чтобы создать свою собственную маленькую семью и безопасный дом. Малый — был напоминанием всех его грехов. Для остальных дворец жил своей обычной жизнью, для Дарклинга он был непривычно тихим. Заклинателю больше не требовалась человеческая охрана, ничегои защищали его даже когда он засыпал и не было оружия, кроме немногочисленных заклинателей солнца, которое могло бы побеспокоить его. У него не было больше ни милят, ни любимчиков, ни друзей, ни союзников — только собеседники. Хижина Багры смотрела на него немым укором, но Дарклинг так и не решился попросить ее снести или просто переделать. Может он надеялся, что все что было в Сикурзоях было кошмарным сном? И вот мать выйдет на свое крыльцо, сожмет в одну тонкую полосу губы и закутается в шаль. Дарклинг шел по залитой солнцем тропинке, среди еще зеленых каштанов и кленов, пытаясь не смотреть в сторону хижины Багры. Но его взгляд то и дело падал на уже неумолимо зарастающую тропинку к ее дому, на склонившиеся деревья, и на темную пасть крыльца, которое виднелось среди высоких кустов. Он знал, что на ступенях лежат опавшие листья и песок, что никто не подходит к дому и старается отводить взгляд, проходить быстрее этот участок сада. Но Дарклинг остановился, спрятав руки в карманы он смотрел, ждал. «Твои ученики совсем распоясались, мальчишка» — произнесет Багра, выйдя на крыльцо с затаенной в уголках губ улыбкой, и Дарклинг ей улыбнется шире, искренне, как четыреста лет назад. «Они ведь всего лишь дети, мама» Теперь ворчать было некому, и пусть Дарклинг ощущал, что уже через сотню вторую лет, враждебных и полных ужаса взглядов в Малом будет меньше, все забудется, сотрется и пройдет — сейчас потеря дома била по нему кнутами с солью. Может поэтому Алина не хотела возвращаться? Умная девочка, она знала, что им обоим просто некуда возвращаться. В Малом никогда не будет так, как было всего три года назад, зимой. Никогда не будет улыбок Ивана и Федора, шутливой ругани Сергея, когда сердцебиты в очередной раз начнут спорить. Никто не начнет кокетливо хихикать за его спиной, как делали Мария и Надя. В библиотеке он не увидит макушки Пажи. Боткин не начнет доказывать Зое на повышенных тонах, что она может лучше и та не выбежит встречать его у конюшни, взмыленная и счастливая, предлагая проехаться вместе со всеми или пойти в баню. Они смотрели на него укором живых, призраками мертвых приходили во снах, и просили пощадить и защитить. «Саша, тебя столько раз пытались убить, ненавидели и оставляли одного, а ты все еще тянешься к людям» — ворчала его мать и он усмехался на этот внутренний голос, качая головой. Больше не тянулся. Своими же руками Дарклинг разрушил тех, кто ему доверился и этого было достаточно, чтобы осознать: он ничуть не лучше своей матери. Ему не нужны люди, ему нужны их любовь, восхищение и послушание и это открытие было… Расстраивающим. Он был о себе лучшего мнения, как и те, кто ему доверился и кого он в итоге предал. Предатель. Изгой. Деспот. Малый Дворец шептал ему это со всех возможных углов. В шелесте портьер, в ночном блеске окон он чувствовал ненависть, черную и гнетущую, разрушающую его изнутри, как безответная любовь. Как темнота, от которой никуда не деться, потому что ты ее источник. Александр стряхивает рукой паутину задумчивости со своего лица и идет дальше, медленно, окружая себя тенями, чтобы просто скрыться, если увидит тех, кто тоже гуляет в саду. Сейчас ему требовалось побыть одному, точнее дойти одному до лабораторий фабрикаторов. Там сейчас в такой приятный день, полный летней истомы и ленивой сонливости мог быть только один человек — Давид. Давид был единственным, кто его, если не простил, но попытался понять. Разобрать по полочкам и для себя найти решения задачи, можно ли ему снова довериться. Видимо фабрикатор решил что-то для себя и поэтому холодная стена игнорирования постепенно превратилась в раздраженное терпение персоны Александра, после в жалость, а недавно Давид словно взялся за задачу его починить. " — В тебе что-то сломано» — серьезно оповестил Александра фабрикатор из воспоминаний, и пока тот стоял растерянно, завершил свою мысль, — «но я не знаю, как это починить» Александр тогда нервно рассмеялся и закрыл ладонью рот и нос, ощущая, что к горлу подступает некрасивая истерика. Он тоже не знал, как себя чинить. Не знал как чинить Равку, как чинить Малый дворец и пока огромный слон находился в комнате, все что он мог это игнорировать проблему. Как игнорировал каньон, когда не видел выхода в том, как им управлять или убрать его. И куда привело этого игнорирование? " — Но это не значит, что мы не можем попытаться что-то придумать» Маленький фабрикатор его пожалел, как птичку с перебитым крылом жалеют юные целители. Когда-то бы Дарклинг ощутил от этого приступ тошнотворного отвращения, но сейчас у него было сил поддерживать и кормить свою болезненную гордость. В конце концов ему не двадцать лет и даже не сто двадцать, иногда пора горделивой юности проходит и остается потребность сцепить зубы и терпеть, пока тебе снова ломают ногу, которая плохо срослась. Постепенно они сблизились, насколько могли себе это позволить. И теперь он стучался в лабораторию, ожидая тихое: «входите». Он вошел, морща нос от химикатов и отгоняя этот резкий запах парема рукой. Он напоминал о земенских пиратах, а еще почему-то о Штурмхонде, хотя, Александр мог поклясться от его пиратов воняло только китовым жиром. Давид склонился над чем-то на столе, переливая жидкость из колбы в колбу, напряженно всматриваясь в реакцию. — Ничего? — вместо приветствия спросил Дарклинг, замечая, как от его голоса чуть вздрагивают плечи Давида. Несмотря на то, что гриш уже его не боялся и даже мог спокойно с ним разговаривать, привычка опасаться и готовиться к ножу со спины осталась. Александр прекрасно понимал Давида, он был таким же, просто научился это мастерски скрывать. Страха нет, если поверить в это. — Нет, я не понимаю, как они добились такого странного эффекта от парема. Сколько мы с Женей не бьемся, у меня не выходит получить даже близко такой результат, — ворчит тихо Давид, отставляя аккуратно колбочки в стороны, поворачиваясь лицом к Александру и снимая очки. Он тянется руками к глазам, после одергивает себя и снимает защитные перчатки, прежде чем потереть уставшие глаза. — Ты плохо спишь. — Женя спит еще меньше, — пожимает плечами снова Давид и указывает пальцами на Дарклинга, — ты тоже плохо спишь, мешки под глазами ужасные. — Спасибо, Давид, — с усмешкой произносит Дарклинг и тенями подвигает к себе стул, усаживаясь так, чтобы положить подбородок на его спинку. — Не за что. Как прошел… Разговор с Николаем? — на лице у юного гриша было столько беспокойства, что невольно Дарклинг ощутил легкий укол давней ревности. Николая любили все, даже когда он стал монстром его не перестали любить, казалось, их слепой любви к принцу только прибавилось и все они искали способ его исправить. — Он отказался, — пожал плечами Александр с легкой улыбкой. — Ооо… — протянул Давид разочарованно, осекаясь, когда заклинатель продолжил говорить. — Поэтому я ему приказал. — Это неправильно, — вздохнул фабрикатор, вызывая у Дарклинга глубокое чувство раздражения и умиления этой наивности одновременно. Давид как будто был сыном, который никто не вырастет, так и останется десятилетним мечтателем, но Дарклинг не ждал от него большего. Никогда не ждал. — Я понимаю, — выдыхает Александр с легким смешком, после качает головой, как будто смиряясь с осуждением, — но это необходимо не только для него, но и для нас всех. По слухам банда какого-то керчийского ворья украла Кювея из заключения во Ледовом Дворце, где он оказывается был. И нам нужно перехватить его раньше Шухана. А кто знает современный Кеттердам и Бочку лучше Штурмхонда? К тому же он имеет некую популярность. — Если короче, это все очень нам полезно, но Николай не хочет, — вздыхает Давид и поворачивается к своему столу, видимо в попытке занять свои руки. Он делал так всегда, когда расстраивался, для этого Дарклинг дарил ему игрушки-головоломки. С кольцами, разноцветными кубиками, которые нужно поменять местами, потом карточные игры. Давид единственный радовался этому так откровенно, словно Дарклинг был его родным отцом и это подкупало. Его тянуло к искренним людям, наверное, потому что он никогда не мог позволить такой роскоши. Тот кто с самого детства врет даже о имени, не может быть искренним. — Мало чего он не хочет… — выдыхает в свои же темные рукава Дарклинг тихо и ловит укоряющий взгляд. — Ты опять? — Давид, — произносит со злостью Александр, после все же утихает, — но что я должен был делать? Упрашивать его? — Для начало хотя бы спросить почему он не хочет, — с огромным терпением произносит фабрикатор, как будто они меняются, и теперь Дарклинг был его нерадивым, наивным сыном, — так обычно делают… Близкие люди. Александр затих, принимая то, что о таком развитии событий он не подумал и теперь он чувствовал себя самым большим глупцом Равки. Действительно. Почему он просто не спросил? Была же причина почему мальчишка так боится вернуться в шкуру Штурмхонда, и она явно была на поверхности. — Он бы не сказал мне правду, — не сдается Дарклинг, говоря это скорее из упрямства, чем находя в этом мало-мальски достойную отговорку. — Ну… У Николая нет никаких причин говорить с тобой откровенно, но это уже другая проблема. Лучше начинать с малого, как ты меня учил. Если бы Дарклинг не знал Давида, он бы подумал, что тот над ним измывается, но глаза фабрикатора были честны и полны все той же озабоченной жалости. Пальцами Александр прошелся по гладкому дереву, раздумывая над сказанным и над тем, почему это так сильно разбередило его душу. Давид был прав, у них не было причин быть с Николаем откровенными. — Демон все сильнее. Может хотя бы море? Поможет его сдерживать, я думаю об этом, — все же произносит истинную причину Александр, стараясь смотреть только на свои пальцы, он не выдержит еще один понимающе-жалостливый взгляд Давида. Это и так походило на медленные пытки, где его тыкали мордой в кровь, как котенка в его же бессилие. — С другой стороны — это может только усилить влияние скверны, если причина веская, — произнес Давид, вздыхая, — я и Женя сделаем более сильное снотворное, если все выйдет из-под контроля. «Когда все выйдет из-под контроля» — звучало укором из уст Давида, заставляя Дарклинга устало улыбнуться. Он понимал на какой риск он идет, но если это не поможет, он не знал, что может помочь. Он уже отправил Зою проверить как там обстановка в Керчи и правда ли в Кеттердаме видели Нину с каким-то дрюскелле. Осталось только положиться на случай, на судьбу, если угодно. Дарклинг верил в фатум и знал, насколько Николай сильно связан с морем — другого выхода он просто не видел. — Может у меня получится найти подход к Николаю, когда на него не будет давлеть Большой Дворец, — произносит тихо Дарклинг, смотря в спину Давида, который листал тетрадь со своими записями, на секунду его пальцы замерли в нерешительности над бумагой. — Попробуй, хуже уже не получится. Дарклинг мог поклясться, что Давид улыбался, когда это говорил.

***

Платья графинь, маркиз и баронесс мелькали перед его взглядом разноцветными искрами в вальсе, и было невыносимо скучно. Преобладали алые, синие и фиолетовые цвета, отказницы из всех сил пытались смешаться с гришами в кафтанах. За эти два года гриши из прислуги стали близкими к нормальным людям и все ближе к той элите, к которой должны были быть с самого основания Равки. Это было победой, это было и его поражением. Если высшие слои общества еще нехотя смешивались с теми ведьмами, которых они предпочитали бояться и не замечать, то крестьяне и рабочий класс… Все чаще он стал слышать, что семьи гришей пытаются изгнать из городов. Дарклинг прижимает бокал к губам, делая вид, что пьет. Он тянул этот бокал шампанского уже пол вечера, деликатно избегая танцев. Это был последний вечер перед отъездом, Николай давал очередной летний балл — чтобы его люди могли общаться, заключать союзы и договариваться. В основном договариваться, когда они сбегут и куда из этой медленно гниющей с головы страны, сам Александр в этом веселье не участвовал. — Бунты в последнее время среди моряков случаются все чаще, — тихий голос рядом с ним, стоящим в задумчивости в окружении своих теней, ловко избегая чужих глаз по необходимости. Александр не хотел подслушивать чужой разговор, ему не было зачем, в этом зале достаточно его людей, которые расскажут про каждую неосторожную фразу князя или маркиза. — Флот истощен? — О, нет, флот западной Равки чувствует себя прекрасно… Эти их летающие корабли! Покоя от них нет. Но торговые корабли? Их все чаще перехватывают Керчийские работорговцы и бандиты. — Его Высочество ничего с этим не делает. — А что в этой стране решает Его Высочество? — женский голос полон ехидства, женщина смеется и на нее шикают, словно чувствуют, что и у стен Большого Дворца все-таки есть уши. Но если эти жирнеющие аристократы обсуждают бессилие Николая в его же Дворце так открыто, они не так уж и далеки от правды. Посадив на трон Николая Дарклинг не учел одного — сам он солдат, а не интриган. Он устает от всех этих переплетов интриг, союзов, переговоров и вечного недовольства. Он мог бы заставить их всех заткнуться, приглушить любую попытку бунта, лишить права на их земли, но а что толку? Если не пожар гражданской войны снова вспыхнет, так дворцовый переворот, или попытка сместить Николая со стороны Фьерды и так по кругу — пока он не решится поставить на колени Равку. Пока не заткнет все рты, и его страна не сможет больше подняться с подрубленных ног никогда, и так останется подобием страны, отблеском, не гордой орлицей, а ощипанной куропаткой на столе Шухана и Фьерды. Ему нужны были сильные люди, а значит сильный король. Дарклинг позволяет себе появиться рядом с говорящими, своим твердым шагам стучать по паркету и эти напыщенные франты и их шлюхи внезапно затихли. Дамы опустились в глубокие реверансы, мужчины склонили головы, пока он шел мимо них на балкон, наслаждаясь эти почти ужасом, смешанным с благоговением. Только он пройдет достаточно и они плюнут ему прямо в спину, ничтожные и ни на что не способные, как и большинство отказников. Мужчина опирается на перила балкона, всматриваясь в ночной город, которые застилает легкая дымка заката. Белые ночи в Ос Альте как всегда прекрасны, светлы и теплы, как топленое молоко. Где-то там под этим теплым молоком неба, над собственным городом сейчас взмывал Его Высочество, чтобы после перевернуть карету Крыгина Старшего одним точным, сильным толчком. Даже если после аварии старший выживет, им с удовольствием полакомится демон. — Ваше Превосходительство, Вы хотели говорить? — за спиной Александра раздается неуверенный голос юноши, он разрывает ленивую негу этого вечера. Младший граф Крыгин, бледный и с дрожащими руками даже не поднимает головы. — Да… Я хочу говорить о твоем отце, Станислав, — медленно произносит Дарклинг и поворачивается, за ним волной расходится его парадный кафтан, расшитый серебром, складывающимся в узоры нового герба. Если бы Александр был чуть тщеславнее, он бы полностью убрал двухглавого орла, но Ланцовых нельзя было так просто стереть из истории Равки. — Д-д-да? — мальчишка тянет ворот своего сюртука, даже не скрывает того, как волнуется. Приятный молодой человек с открытым взглядом, выдающим в нем открытую и может даже романтичную натуру, идеальная пешка, если знать куда давить. Стальной блеск глаз Дарклинга становится теплее, он указывает на место рядом с собой ладонью. — Ты знаешь, что недавно открылись нелицеприятные подробности его… союза с нашими недоброжелательными соседями, — гриш делает шаг вперед и с удовольствием наблюдает за тем, как юноша дергается назад в попытке попятится, но громко сглотнув, все же становится к периллам балкона рядом. — Да… Я только несколько дней узнал об этом… Его грехе, и если меня и моего отца будут судить… Это будет справедливо! — Крыгин произносит это с таким горячным запалом, что заклинатель даже удивленно позволяет себе хмыкнуть, — то что он делал просто непростительно. — Так оно и есть, Станислав, — Александр поднимает руку, его кольца сверкают в блеском стали в свете от свечей, мальчишка как загипнотизированный наблюдает за тем, как тени вокруг них сгущаются, оставляя их наедине на балконе, — но дети не отвечают за грехи своих отцов, особенно если отцы держат их в блаженном неведении. Крыгин стыдливо краснеет, вызывая на губах у Александра легкую полуулыбку. Надо же, он действительно не знал ничего о действиях отца, наивный, взращенный в болезненном патриотизме мальчишка, который сейчас был готов понести любое наказание. Он видел это в покорной позе, во взгляде плескалась обреченность и надежда. Приятный коктейль. — Его действия — это только его ответственность. Твой отец был этим вечером казнен. Где-то на другом конце Ос Альты женщины захлопывают ставни, прижимают своих детей и молятся, под крики безумной боли и демонический стрекот, упивающийся чужим ужасом и отчаянием. Дарклинг усмехается, даже с такого расстояния чувствуя ликования зверя и как тот насыщается. Ненадолго, конечно, насыщается, но сейчас ликовал мстительно и Николай, и демон. Они сливались в единое безжалостное целое, полное страшной любви к собственной стране и ненависти ко всему живому, что смело противостоять этой любви. — К-к-когда? — мальчишка бледнеет и его глаза наполняются влагой, то ли от шока, то ли от страха и Дарклингу приходится сдержанно поджать губы в одну полосу. Он не любил глупых и недогадливых отказников. — Недавно. Такая смерть лучше позорного приговора и публичной казни. Не так ли? Тебя не коснутся его преступления, никто не посмотрит на тебя, как на предателя, — Александр говорил тихо и спокойно, с легким нажимом, чтобы юноша слушал его. Крыгин испуганный и похожий на взъерошенную сипуху в момент расслабился и кивнул, опуская голову. Ему нужно было пережить момент смерти отца. Дарклинг понимал. Мальчишке Ланцову он так и не сказал, что его отец был заподозрен в сговоре с некто Демидове и тоже был «казнен». Нет, это все конечно был несчастный случай, он утонул на рыбалке и его тело нашли только через три дня, но Ланцову он ничего не говорил. Какая-то часть в нем боялась окончательно доломать Николая, другая же думал, что мальчишке много чести. Если он не интересуется делами своей страны то и о таких незначительных деталях лучше ему не знать. «Своей страны? Не ты ли ее у него отобрал, капризный мальчишка?» — голос матери врывается в его сознание внезапным укором, — «а теперь ты обижен на него, что когда ты готов поделиться своей новой игрушкой, маленький принц не хочет в нее играть» Дарклинг усмехается и почти не слушает как вяло его благодарит еще один глупый мальчишка, плохо скрывая горе, которое все сильнее сжимало его горло. — Не надо благодарить меня, Станислав, так решил Его Высочество. Подарить тебе шанс отмыться от отцовских грехов и дать своей стране втрое дыхание вместе с ним, — произносит с внутренней усмешкой Александр. Так бы оно и было, наверняка бы Николай сделал какую-то романтичную глупость, нашел бы нужный подход и слова, приободрил Крыгина. — Я буду счастлив, если таково решение Его Высочества, я буду счастлив быть примером исправления ошибок моего отца и ему подобных, — снова эта странная романтичная искренность, с которой говорит молодой граф. Он был из тех немногих, кто помнил старого Николая, еще периода до «падения» Солнечной Святой и тем Николаем сложно было не восхищаться. Того Николая было сложно не любить, любимца компаний и женщин, всегда оптимистично смотрящего в будущее. Но теперь? Любили бы они так сильно царевича зная, какой он на самом деле? Были бы счастливы с ним находиться? «Ты знаешь, что да» Он сам продолжал это делать. — Прекрасно, Станислав. Дарклинг рассеивает тени, дальше говорить будет не он, а его техники и фабрикаторы. Александр недавно нашел старые наработки «Золотых Полей» в черновиках Николая и решил, что это интересная идея. А, главное, в условиях нынешней гонки вооружений практичная. Малый Дворец при всей своей закрытости все равно был слишком на виду, им нужно было менять тактику. Удовлетворенный Александр собирается уходить, забрав руки за спину, он уже делает первый шаг, когда его останавливает Станислав. — Ваше Превосходительство, как себя чувствует Царевич Николай? Мы все бесконечно благодарны ему за сезон летних балов, но он сам… Планирует их посетить? Дарклинг замирает и усмехается. — Конечно. У тебя скоро будет возможность увидеть Николая, Станислав и обсудить с ним дальнейшие планы. И он будет куда более общительным, чем нынешний демон. Одно радовало Александра, если его план провалится, то он может запереть демона в будущих Золотых Полях, пока на его троне будет сидеть подставной царевич. Почему-то перспектива владеть Николаем единолично кормила его собственных внутренних демонов восторгом и Дарклинг поспешил отогнать эти мысли. Одного безумца этому дворцу было достаточно.

***

Снова несколько бокалов рома со льдом, почти как ритуал. Он будет ждать Николая в его комнате, вместе с ширмой, горячей водой и тишиной. Наверное, среди слуг гуляют самые глупые и смелые слухи, почему Дарклинг приходит пьяным в покои Николая почти каждую ночь. И уходит всегда мрачным и недовольным, никогда не оставаясь до рассвета, не скрываясь. Положив руку на сердце, Александр бы согласился на самую постыдную, смелую и провокационную историю между ними, если бы ему дали выбирать между этим, и встречей с демоном каждый вечер лицом к лицу. В этот раз он не закрывал глаза, смотрел как в распахнутое окно грациозно входит демон. Николай был высоким, но его творение было выше и больше, или это была иллюзия от сложенных за спиной крыльев. Крылья походили на самую темную ночь, переливаясь в свете свечей бензиновой пленкой, звериный взгляд блуждал по комнате. Николай был весь в алом, его золотые волосы слиплись и казались черными, по черным когтям на пол с размеренным звуком капала темная кровь. — Добрый вечер, Ваше Превосходительство, — демон растянулся в приветливом оскале, показывая ряд острых, как бритвы зубов. Александр кивнул, завороженно наблюдая за тем, как существо ведет по своим когтям языком, слизывая остатки крови со стрекочущем удовольствием. В темных глазах зажглись угли полные жажды и существо двинулось к нему. Дарклинг нахмурился и поднял ладонь, существо остановилось. То что раньше вызывало в нем восхищение и интерес, теперь отталкивало и пугало, внушало почти животный ужас. — Обращайся, — произносит твердо Александр, с отвращением отводя глаза. Этот процесс можно было бы найти красивым, как отвратительно существо, состоящее из тьмы и ненависти, превращается обратно в красивого царевича, но Александр им пресытился. Перед ним стоял Николай в одних штанах с очень внимательным лисьим взглядом. — Изволите приказать мыться? — произносит он и стряхивает с рук кровь на пол небрежно. — Да, уж изволю, — фыркает недовольно мужчина и скрещивает руки на груди. — Не думал, что ты настолько брезглив, — фыркает мужчина и снова уходит за ширму, опускаясь в горячую воду молча. Это было их общим ритуалом. Дарклинг встречает, ждет обращения, проверяет чтобы кровь (если она заляпала пол) с пола служанки вытирали молча, пока Его Высочество моется и уходить, прощаясь. — Утром придет Женя, — зачем-то говорит Александр мужчине за ширмой. — Я знаю. — К обеду мы покинем дворец, — снова произносит Александр, пытаясь понять, как свести к главному вопросу. — И это я знаю, — с сарказмом доносится из-за ширмы, царевич был все еще недоволен этим решением. —  Уже через пару дней нас ждет корабль в Кеттердам. Но ты не хочешь? Почему? — все же решает прямо спросить заклинатель и натыкается на гнетущую тишину по ту строну, царевич молчит, замирая. Дарклинг видит, как он поднимает ладони с водой, наблюдает как с плеском вода возвращается в ванную. — Я не хочу чтобы в моих воспоминаниях о море и Кеттердаме появился ты, — произносит глухо царевич, устало ведет по бокам ванны и затихает. Александр еще смотрит некоторое время на его спину, ощущая что-то среднее между радостью, что с ним были честны и злостью на эти детские капризы. Так же он злился сам на себя, что испытывал какое-то ревностное желание стать частью любого воспоминания Николая. Это было жалко, он ревновал его даже к прошлому, ревновал, потому что не находил ответа в настоящем. Не поэтому ли оно сжег приют? Чтобы Алине некуда было возвращаться без него. — Но какая разница, все решено. Можешь не беспокоиться сбегать с корабля я не собираюсь, можно даже не брать цепи, — фыркает Николай и погружается в воду, слышен плеск воды, как царевич методично приводит себя в порядок. Его руки поднимаются к кувшином над головой, в ход идет мыло с резким запахом морской соли и чего-то цветочного, и кажется, Николай уже был полностью увлечен собой. — Мне жаль, но это для твоего же блага, Николай, — произносит тихо Александр, отворачиваясь, чтобы убрать бутылку и стакан на поднос, занять чем-то своей беспокойный разум. Когда он поворачивается к ширме, Николая там уже нет. Без единого звука. Александр пугается и восхищается одновременно, он думал, у него отличный острый слух, но и на кровати царевича не было тоже. Тяжелая складка на высоком лбе появляется и тут же исчезает, когда Александр чувствует мокрые ладони на свое рубашке, как горячие после воды руки скользят по его груди. — Саша — это вовсе не обязательно, — горячий шепот на ухо вводит гриша в легкий ступор, прежде чем Александр ощутил, как по спине побежали холодные мурашки, — если ты хочешь владеть мной, все гораздо проще. Я уже весь твой. Александр чувствует за этими горячими губами острые зубы, как его рубашка рвется под когтями и в шею впивается демон, терзая её, разрывая Даркинга на части. Но стоит моргнуть и наваждение сходит как вода, а руки Николая остаются человеческими, демон может говорить через царевича, но его власть над ним слишком крепка, пусть тьма и сопротивляется. Демону страшно ровно так же, как и Николаю, они не хотят страдать, они не хотят пускать Александра туда, где он может хотя бы попытаться исправить их общее положение. Больные меланхолией люди деструктивны, Дарклинг прекрасно это осознавал. — Это говоришь не ты, Коля, а твой страх. Ложись спать, мой маленький принц. Это приказ, — с легкой печалью качает головой Александр и слышит как с раздраженным рыком Николай отходит к кровати. Ложится в нее, со звуком надсадно скрипящих пружин. Укрывается резким движением с головой и почти обиженно сопит, во всяком случае Александру кажется, что он слышит обиженное мальчишеское сопение. Генерал Второй Армии поднимается, через десяток минут, чтобы коснуться щеки тыльной стороной ладони уже спящего Николая. Тот выглядел почти невинно расслабленным, Дарклинг не удержался от того чтобы сесть рядом и провести ему по волосам ладонью, тихо напевая. Николай потянулся к нему во сне и улыбнулся чему-то, по-детски утыкаясь в ладонь носом. — Мы лёгкий сон, ланфрен-ланфра сорвём с тяжёлой ветки. Как сладок он, ланфрен-ланфра такие сны так редки. Ланфрен-ланфра лан-тати-та, но слаще сна твои уста, и роза падает с куста тебе на грудь, голубка. Заклинатель поднимается, закрывая балдахином царевича от мира, проходясь по комнате поочередно гася свечи, все еще тихо мыча старую мелодию колыбельной. Улыбка не сходит с его губ, когда он тихо закрывает двери и запирает их на замок специальным механизмом.

В моём саду, ланфрен-ланфра Три соловья и ворон Они беду, ланфрен-ланфра Любви пророчат хором Ланфрен-ланфра, лан-тати-та Свети, прощальная звезда Любовь последняя чиста Лети в мой сад, голубка